Рядом с кроватью на раскладушке храпел Андрюха.
За раскладушкой темнело кресло – единственная вещь, которую привезли со старой квартиры.
Бабка Анна любила смотреть в нем телевизор, обязательно засыпая к концу фильма; еще она любила подолгу в одиночестве пить на кухне чай с черствыми баранками, размачивая их в блюдце…
Студент повернулся к стене.
Кажется, писательская дочка вела себя немного странно?.. Вроде оглянулась в конце тусклого коридора… Или это сейч – ас кажется, что оглянулась?..
В засыпающем сознании начали медленно смешиваться модные девичьи очки, прямая челка, желтая пушистая кофта, раскрытая книга, лыжи у зеркала, рюкзак…
И в довершение ко всему где-то далеко-далеко застрекотала вдохновенно пишущая машинка, выдавая очередную страницу очередного опуса…
– Достопочтенный рыцарь от филологии, вы готовы приступить к покорению прекрасной дамы, которая откроет вам заветные врата к вершинам познания, академическим титулам и благам?
Андрюха взял со стола диетические яйца.
– Готовь сковородку!
– Ты что, серьезно поверил, что я готов приударить за кем угодно ради сомнительного результата? Да будь она хоть сама Елена Прекрасная, мне было бы тошно при одной мысли…
– Какие мы чувствительные.
Андрюха тюкнул по яйцу ножом.
– Достань молоко… А вот Елена Прекрасная на тебя бы даже не взглянула… Увы, мой друг, ты отнюдь не Парис, а всего лишь тощий сутулый патлатый рефлексирующий студент… Впрочем, правильно сделал, что передумал, куда тебе… Вот если бы мне подвернулся такой случай…
– Вечером пойдем на Бергмана? Сегодня же премьера. Возьми билеты на последний сеанс.
– Ну почему всю дорогу я бегаю за билетами?
Андрюха бросил на сковородку масло.
– Мне еще четыре листа переделывать… Макароновна таки нашла к чему придраться… Дур-ра…
Скромный завтрак из омлета затянулся до двенадцати.
Но вот наконец, сложив посуду в раковину, студенты бесшумно, чтобы не разбудить вернувшуюся после ночной смены мать, оделись.
Выскочили из подъезда.
Свернули к заснеженным кучам земли, которые еще с лета оставили строители, и пошли наперерез к троллейбусу мимо крутых склонов, отшлифованных ветром, – из промороженной глины торчала гнутая ржавая арматура.
Перед ними здесь пробежал только один человек, оставив размашистые глубокие следы.
Видно было, как у траншеи он поскользнулся: на белом скате справа – четкий отпечаток пятерни.
Троллейбус простоял на кольце не меньше десяти минут после того, как друзья влезли в пустой салон.
Студенты бросили в кассу один троячок и смело взяли два билета – один оказался счастливым.
Вошла девушка в лисе и застыла у окна, прислонившись к гнутому поручню.
Друзья заспорили, какого цвета у нее глаза.
В таких спорах студент всегда выбирал карие, а Андрюха не признавал других, кроме зеленых.
После того как Андрюха прошелся к задней площадке и обратно, выяснилось, что у особы в лисе глаза неопределенно-серые, как сегодняшнее провисшее небо.
– Кстати, забыл вчера уточнить маленькую деталь.
Андрюха снял перчатку.
– Какого цвета глаза у прекрасной дамы, которую вы героически отказались очаровывать?
– У нее была французская оправа.
Студент обернулся к задней площадке.
Лиса по-прежнему стояла неподвижно, даже не заплатив.
– Точно такую же оправу я недавно видел у соседки… Прибегала к матери похвастаться.
– А все-таки я уверен, что наш план по охмурению писательской дочки…
– Стоп! Стоп! Давай, если ты сумеешь познакомиться с грустной лисой, то я влезу в предложенную тобой авантюру.
Троллейбус разом сомкнул двери, задребезжал кронштейнами по обледенелым проводам и выбрался на трассу.
– Я бы ее охмурил в течение одного пролета, но, видишь ли, она весьма похожа на печально известную тебе особу, которая имела глупость выскочить замуж за плюгавенького лейтенанта.
– Да, твоя Верка в прошлом году такую же лису таскала. А что, все забыть не можешь первую любовь?
– Смеешься… Погляжу на тебя, когда ты наконец-то втюришься по-настоящему и получишь отставку.
– Сие мероприятие запланировано у меня на двадцать пять лет. Самый цветущий возраст.
– Значит, встречаемся, как обычно, у памятника – и в кино! А после сеанса двинем к тебе. Последний диск – это вещь! Мне «Блюз ржавых крыш» всю ночь мерещился, представляешь, – не сон, а сплошная музыка.
– А у меня в мозгу пишущая машинка долбила, как дятел…
Через час студент сидел в читальном зале, на излюбленном месте возле фикуса, рядом прогнувшимися под тяжестью Брокгауза и Эфрона полками.
Когда надоедала обязательная литература, он брал с полки наугад том словаря, открывал и смотрел иллюстрации – особенно нравились солидные, в полный лист, спрятанные под полупрозрачной бумагой.
Страсть к разглядыванию картинок жила в нем с детства.
Однажды, играя в прятки, он забрался в полупустой бабкин сундук и там, среди рваных шалей и клубков ниток, уперся коленом во что-то шершавое и твердое. Подняв тяжелую крышку сундука головой, вытащил на белый свет огромную книгу, которая оказалась подшивкой «Огонька» за послевоенные годы: улыбающиеся пионеры в нелепых панамках, сизоватые осетры, обставленные банками с икрой, серьезные люди в кителях с планками наград, яростные карикатуры на разжиревших империалистов, добрые, сильные негры, разрывающие бесконечные цепи…
Студент в который раз придвинул к себе роман, долго изучал черную с алым обложку.
Какой-то аляповатый цветок – то ли роза, то ли гвоздика… Нет, дальше тянуть не имеет смысла: проработал, выписал, что надо, – и вон из головы… Обращать внимание только на глаголы… А название – чего стоит одно название! Явно содрано у Фолкнера…
Студент открыл вторую часть – какая разница, откуда начинать…
Положил сбоку тетрадь и ручку.
Бегло прочитал один абзац, второй, делая пометки в тетради, перевернул очередную страницу – и вдруг вернулся назад.
Как же сразу не заметил?..
Осторожно, боясь ошибиться, читал каждую строчку.
Сползающие на кончик носа очки… Жест безымянного пальца – наманикюренный ноготь похож на шелуху от семечек… Прямая челка и глаза, всегда смотрящие чуть в сторону, черные, без дна, почти не отражающие свет…
Студент еще несколько раз прочитал эту страницу.
Значит, получается, что у нее черные глаза… А может, и не черные… Ведь у него написано: поправляет очки безымянным пальцем, когда точно запомнилось – указательным…
Потом еще в нескольких местах отыскал знакомые детали.
Роман-то сделан крепко: передача настроения, оттенки в манере импрессионизма, хотя в каждой фразе энергичное начало и вялый, скомканный, обрубленный конец – оттого ли, что фраза чересчур длинна и автор путается в ней, или у его таланта короткое дыхание, и вместо нескольких простых, но сильных предложений он вымучивает недоношенного гиганта, оставаясь рабом своей манеры, ошибочно выбранной когда-то в начале пути…
Студент сдал книгу, вышел в коридор, прочитал зачем-то все заметки на стенде и, убедившись, что трезвость – норма жизни, спустился в раздевалку.
Это будет полезно для дипломной – сверить прототип с персонажем… Гляну украдкой – она и не заметит… Наверное, учится курсе на втором или третьем, а может, и на первом, если сразу не поступила… Ерунда, такие девочки поступают с первого захода… Андрюха узнает – возгордится: все идет по его плану…
Выйдя из библиотеки, студент пешком потащился к старому зданию биофака.
Остальные факультеты давно перебрались на ту сторону реки, и лишь для биофака никак не находилось места.
На биофаке за все время учебы в университете он побывал лишь однажды.
Там был какой-то всеобщий митинг, посвященный защите природы. Их группу пригнали туда в полном составе во главе со взволнованной Людочкой Бякиной – неизменным комсоргом – и она, замерев под огромной лосиной головой, – на эти обширные рога так и подмывало что-нибудь повесить – проверяла наличие и отсутствие, ставя жирные галочки в мятом листке…
Из этого бурного события запомнился лишь полный зал – даже в дверях толпились – и высокие шкафы вдоль стен, с банками и цилиндрами, в которых заспиртованные кверху хвостами рыбы внимательно слушали ораторов.
Над президиумом нависали пыльные мудрые пальмы, убегающие к потолку из крашеных широких кадок…
Студент вышел к биофаку со стороны набережной.
Двухэтажное здание с облупленными до грязных кирпичей стенами торчало чуть позади высотной гостиницы. Между ними была лишь узкая дорога, закрытая с обеих сторон железными барьерами, да стеклянный павильон под единственным тополем.
С детства знакомые места… Раньше в павильоне каждое лето продавали эклеры, фруктовое мороженое и дорогие соки – то манго, то апельсиновый, то агава… Когда шли оравой купаться, всегда заглядывали в сводчатые окна, за которыми, по самым верным слухам, дни и ночи без перерыва резали собак и кошек. Но, встав на цыпочки, ободрав локти сухой акацией, видели только горшки с кактусами, аквариумы с позеленевшими стенками да мелькание белых, как в больнице, халатов…
