– Викеша, я ведь извинился! Конечно, я заберу этот треклятый иск! Прости меня, если сможешь. Просто захотелось большего… славы захотелось… – Грошев опустил голову. Он напоминал провинившегося школьника.
Все, кто наблюдал эту сцену, поймали потом себя на мысли, что совершенно забыли в тот момент, с КЕМ разговаривал истец, перед КЕМ извинялся.
– Ладно, Валерка, Бог простит! А извиняться ты должен не передо мной – я-то тебя давно простил, все-таки и сам виноват, что не смог вовремя тебя разглядеть, остановить и уберечь от подлости. Все некогда мне было оглядеться, что вокруг-то делается. Для меня только работа и имела значение. А ведь были еще и люди, которые меня окружали, которым я был небезразличен. Нет, дорогой мой бывший друг, тебе придется просить прощение у Севы Колмогорова и моей дочери, а также у жены моей, Лены. Я все сказал, Валерка, и помни о своих словах и обещаниях! Итак, я жду!
Грошев, как сомнамбула, послушно повернулся к Севе и произнес дрогнувшим голосом:
– Извините меня, Всеволод Николаевич, за все извините! – затем он проделал то же самое в отношении Кати и Елены Дмитриевны, которая, прикрыв рот ладошкой, страдальчески глядела на бывшего грозного обвинителя.
Лицо Грошева было по-детски обиженным, но было видно, что он немного не в себе.
Мальчик довольно хмыкнул, повернулся к секретарю и деловито, тем же «профессорским» тоном, осведомился у нее:
– Надеюсь, вы все зафиксировали в протоколе, милочка? – он приподнял одну бровь.
Та только изумленно кивнула в ответ.
Он посмотрел на продолжавшего стоять, как истукан, Грошева, и осведомился у него уже другим, строгим официальным тоном:
– У вас еще есть ко мне вопросы, уважаемый истец, он же адвокат?
– Нет! – на той же покаянной ноте произнес тот и для убедительности отрицательно покачал головой.
Затем мальчуган обратился к судье:
– Ваша честь, ведите, пожалуйста, заседание, не могу же я это делать за вас. Все должно быть в рамках закона!
Судья послушно, как завороженный, произнес:
– Господин Аронович, у стороны защиты есть еще вопросы к свидетелю… э-э… Колмогорову Александру?
– Никак нет! – почему-то по-военному, но на полном серьезе, ответил тот.
– У стороны обвинения?
– Тоже нет, ваша честь… хотя, погодите, если позволите, я все-таки задам несколько вопросов нашему необычному и, главное, неожиданному свидетелю.
– Да, пожалуйста, но не забывайте, что это… несовершеннолетний… э-э… свидетель.
Прокурор, оправившийся одним из первых, оценил сложившуюся обстановку как стопроцентно проигрышную для себя. Трехлетний(!) пацан буквально разгромил всю его стройную систему обвинения. Прокурор, будучи достаточно грамотным и современным человеком, быстро понял, что все здесь происходящее – из области запредельного и непознанного.
О переселении душ он тоже слышал, но в судебной практике таких случаев еще не было. Он это знал наверняка. И как себя вести в этом смысле, даже не представлял. Но без боя он тоже сдаваться не собирался. Он что-нибудь придумает, и сейчас же! Потом может быть уже поздно. Ситуацию следует переломить, иначе этот мозгляк и нюня Грошев действительно отзовет иск!
Он встал с места и, понимая всю абсурдность происходящего, произнес как можно более мягким тоном:
– Скажи… те, свидетель, от чьего имени вы сейчас только что говорили с истцом Грошевым? Кто сейчас говорил за вас?
– Я сам! – мальчик подошел к бабушке и взял ее за руку.
– То есть от имени заявленного здесь Колмогорова Александра Всеволодовича?
– Ага!
– Но мы же все здесь слышали, как вы говорили от лица покойного профессора Осипова, да и сам истец называл вас Викешей.
– Ага! – мальчик, шмыгая носом, был предельно лаконичен.
– И как вы это нам объясните? – прокурор начал терять терпение. Он уже понял, что метаморфоза с превращением из обыкновенного малыша в пожилого профессора закончилась, и уже произошел обратный процесс.
Теперь перед ним находился уже обыкновенный маленький мальчик, которому тяжело стоять неподвижно, неинтересно разговаривать с незнакомыми дядьками и вообще скучно.
– Вы меня понимаете, свидетель?
– Ага! – в третий раз повторил мальчонка и дернул за одежду бабушку, призывая ее наклониться к нему поближе. Сама она, словно изваяние, застыла неподвижно с каменным выражением лица. Лишь плотно сжатые губы и горящие глаза указывали на то, что она пристально следит за происходящим.
Елена Дмитриевна наклонилась к внуку и ее лицо на мгновение расслабилось.
– Извините нас, господин прокурор, и вы, ваша честь, но моему внуку надо в туалет, – Елена Дмитриевна смущенно улыбалась.
Объявляется перерыв! – провозгласил судья. – На пятнадцать минут!
– Что вы обо всем этом думаете теперь, Семен Григорьевич? – спросила Катя адвоката, когда они вышли в коридор.
– Теперь я нисколько не сомневаюсь в исходе дела. Ваша матушка, дай ей Бог здоровья, совершила просто чудо, если это так можно назвать в свете произошедшего. Что это было? Реинкарнация? Переселение бессмертной души вашего батюшки в вашего сына? Знаете, я тоже никогда бы раньше не поверил во всю эту белиберду с мистикой и тому подобной чепухой, если бы сам не был этому свидетелем! Я, конечно, читал в популярной литературе о всяких таких случаях – дежавю и прочих необъяснимых явлениях, но, безусловно, не верил в это, как любой здравомыслящий человек. Кстати, а вы не слышали ничего по поводу исследований так называемой души? Нет? Ну, что вы! Были проведены опыты с группой добровольцев во время их сна. Так вот, выяснилось, что когда люди глубоко засыпали, вес их тела уменьшался в среднем на пять граммов! Представляете? И отсюда был сделан вывод, что именно столько весила душа, которая отправлялась путешествовать, пока физическая оболочка находилась в покое! А когда они просыпались, вес снова становился прежним! Каково?! У меня просто нет слов! Но, как бы там ни было, наш маленький герой сумел изменить ситуацию. И я буду не я, если не воспользуюсь этим и не выиграю теперь это дело! А вы обратили внимание, Катерина Викентьевна, как поспешил прокурор к Грошеву, когда объявили перерыв? Сейчас, наверное, колет его на предмет неких тайн в его биографии. А вы случайно не знаете, о чем здесь говорил ваш сын устами Викентия Сергеевича, вечная ему память?
– Понятия не имею! Папа никогда при мне не рассказывал о своих студенческих годах. Я даже думаю, что и мама тоже ничего об этом не знает. Он вообще был на редкость замкнутым человеком… – она немного помолчала. – Знаете, я ведь тоже никак не могу прийти в себя. Я как будто снова увидела отца – настолько Санька в него перевоплотился. Взгляд, интонации, его любимые словечки. У меня даже слезы из глаз брызнули, когда он закончил.
– Я обратил внимание.
– А мама! Как она вообще выдержала?! Я думала, что она упадет в обморок. Она словно окаменела, и только Санька, когда вновь взял ее за руку, будто расколдовал ее.
– Прошу в зал! – вновь раздался громкий голос секретаря.
Начинался заключительный акт судебной эпопеи…
Дверь, отделяющая совещательную комнату от зала заседаний, открылась, и вышел судья. Его непроницаемое лицо, годами натренированное на отсутствие признаков эмоций, выражало только одну суровую сосредоточенность.
– Встать! Суд идет! – прогремел голос секретаря.
Судья сухо кивнул залу и произнес:
– Прошу садиться. Господин прокурор, у вас еще есть вопросы к свидетелям Колмогорову и Осиповой?
– Нет, ваша честь.
– Суд объявляет следствие законченным и переходит к судебным прениям. Прошу высказаться стороне обвинения. Пожалуйста, господин Васильев.
Встал прокурор и, оглядев зал, начал говорить ровным и спокойным голосом. Он был полной противоположностью Ароновичу. Васильев и внешне сильно отличался от адвоката. Это был высокий, поджарый, с военной выправкой человек, знающий себе цену. В своем синем кителе – в тон своим глазам – выгодно подчеркивающем его сдержанную мужественность, он и как мужчина производил весьма благоприятное впечатление на публику.
– …таким образом, факт появления ответчика ночью инкогнито в стенах института не вызывает сомнения. Справедливости ради, вынужден признать, что адвокату удалось в ходе допроса свидетеля Козырева Сергея подвергнуть сомнению сам факт проникновения в кабинет директора, но, даже если Колмогоров и не воспользовался студенческой работой Грошева и Осипова, это никоим образом не доказывает его авторства на изобретение. А это означает, что обвинения, предъявленные ответчику в части его косвенного оговора в отношении истца, остаются без изменения. Что касается свидетельских показаний господ Сергеева и Козыревой, то мне они представляются сомнительными, так как сами эти люди не обладают, на мой взгляд, безупречными личностными качествами. С одной стороны, они рассуждают о высшей справедливости, тогда как с другой – попирают эту самую справедливость ради денег, из чувства страха, а также широкой известности и славы – то, что могло принести им это открытие. На основании вышеизложенного считаю, что вина ответчика доказана в том, что он опорочил доброе имя истца и нанес ему моральный вред, выраженный в косвенном обвинении его в плагиате и присвоении интеллектуальной собственности. Ответчик заслуживает наказания, предусмотренного статьями…
