Бонни вырядилась в пух и прах – в невесть сколько слоев раздувающегося шелкового батика, не иначе. Точь-в-точь незастеленная кровать в «Рангун холидей инн».
– А что, это вечеринка из серии «сядем в кружок, поболтаем», или «шиза-танцульки», или как оно? – спрашиваю я, пока мы преодолеваем еще один крутой пролет каменной лестницы.
– Никаких наркотиков, ручаюсь. – Бонни ставит свой лоскутный ридикюль на тротуар и хватает ртом воздух. Надо бы ей бросить курить: гвоздичные сигареты до добра не доводят! – В Японии с наркотиками очень строго.
– И почему это меня в бюро путешествий не предупредили?
– Митци Ямамура вам ужасно понравится. Она жила на Западе, английский у нее безупречный. А ее горшочки по всему миру выставлялись – и в Виктории, и в Альберте, и на горе Уитни. – Бонни подхватывает ридикюль и двигает дальше по темной улице. Вдалеке различаю многоярусные неоновые вывески квартала развлечений Гион. – Тут где-то тропинка должна быть…
Кабы таблички с указанием улицы и номера дома не считались здесь за западную причуду, ориентироваться в этой стране было бы куда как проще. Впереди, сквозь густые бамбуковые заросли, мягким светом сияют огни.
* Сеть магазинов одноименной фирмы, торгующих продуктами, напитками, товарами повседневного спроса; зачастую работают круглосуточно (название буквально означает «с семи до одиннадцати»).
– Наверное, там, – возвещает Бонни.
Мы взбираемся по узкой грунтовой дорожке. Через каждые несколько ярдов из травы торчит по здоровенному факелу; в безветренной ночи язычок пламени горит ровно, не колеблется.
Внезапно над нами нависает особняк – гигантская стеклянная коробка на толстых деревянных сваях. Рядом с бочкой из рифленого металла тусуются три парня-японца. Ухмыляются нам с Бонни.
– Бииру?*
– Хотите пива? – спрашивает Бонни.
– А то!
Бонни лопочет что-то по-японски. Двое ребят отворачиваются, прикрывая рот ладонью, плечи вздымаются от сдерживаемого смеха. Третий подает нам пиво.
Прихожая завалена туфлями и сандалиями. Бонни показывает мне, как прислонить сандалии носками к стене, чтобы потом проще было их отыскать, и мы поднимаемся по узкой винтовой лестнице.
– Это и есть домик твоей Минни? – шепчу я.
– Митци, – поправляет Бонни. – Не знаю, ей ли дом принадлежит, или она просто гостит здесь. Неплохо устроилась, а?
Просто класс. Наверху наблюдается одна длинная комната с квадратными окнами вдоль трех стен. В дальнем конце комнаты – низкое возвышение или сцена. Вот нисколько не гайдзинская вечеринка, если не считать нас с Бонни. Самое что ни на есть обычное скопище японцев – как в метро, как в супермаркетах, как на запруженных торговых улицах во время ленча. Столкнувшись лицом к лицу с чем-то чужеродным, они просто-напросто отказываются признавать его. Мы с Бонни здесь, в комнате – но, глядя на сотню других людей, этого не скажешь. Или нет, скажешь: сфокусировав взгляд на кусочке пространства близ винтовой лестницы, куда все демонстративно не смотрят.
* Пиво? (яп.)
– Пожалуй, идея была не из лучших, – говорю я Бонни на ухо, и тут миниатюрная женщина в платье, смахивающем на сверкающий белый парус, пронзительно взвизгивает со сцены в дальнем конце комнаты:
– Бонни, ты пришла!
Вот теперь все получили разрешение посмотреть в нашу сторону.
– Митци, – курлыкает Бонни; толпа расступается посередке, предоставляя Бонни с Митци место для хорошего разгона, завершающегося объятиями и воздушными поцелуями. Рядом с Митци, но отступив на шаг и наблюдая за происходящим с демонстративной отчужденностью, стоит парнишка – в жизни таких красавцев не видела. Черные волосы спадают до плеч, глазищи огромные, зеленые. Он оглядывает меня через плечо Митци, подносит два пальца к губам и неспешно, со смаком их облизывает.
Пока Бонни просвещает Митци насчет своего последнего запроса на грант для нового документального фильма про вывязывание декоративных узлов, мальчик боком-боком пробирается ко мне.
– Меня зовут Леке.
– Меня – Луиза.
– Ты американка, Луиза?
– Нет.
– Класс. Я пять лет прожил в Нью-Йорке. Так что американцев с меня довольно. Британка?
– Канадка. До того, как перебраться сюда, жила в Торонто.
– А чем занималась? – Он наклоняется ближе – чтобы эффект огромных кошачьих глаз не пропал даром.
– Сценой.
Глаза надвигаются прямо на меня.
– Ты актриса? Качаю головой.
– Художественный руководитель.
– Да ну?
– Про труппу «Воображаемый театр» слыхал?
– Так ты у них работаешь? – Чокается со мной пивной кружкой. – Я слыхал, труппа вся из себя безбашенная.
– Я работала у них. Мы… э-э… сейчас вроде как на рекреации.
– Финансирование накрылось?
– Творческие разногласия. – Как говорится, у меня да с самой собою.
Он поглаживает подбородок.
– Я, кстати, актер. Да ладно заливать-то.
– Поэтому ты и тусовался в Нью-Йорке?
Он встряхивает головой, отбрасывая волосы назад.
– Группу «Вустер» знаешь?
Этот парень – и в группе «Вустер»?
– Я на них ходила в Торонто в прошлом году. Они ставили «Суровое испытание»* – в гриме под негров. Уже много лет ничего лучше не видела. – В свою очередь жадно вглядываюсь в его лицо. – Что-то я тебя не припоминаю.
Леке застенчиво наклоняет голову. Глянцевая завеса волос почти закрывает его скулы.
– Вообще-то я никогда официально к «Вустерам» не принадлежал. Уж больно у них все на коммерческий лад поставлено. Прошлой зимой труппа разделилась, и я прибился к отколовшейся группе – «Взбурлившая смегма», может, знаешь? Мы как раз только-только начали раскручиваться, и тут мне пришлось возвращаться сюда: отец заболел.
* Драма «Суровое испытание» (The Crucible, 1953) американского драматурга и прозаика А. Миллера, посвященная судебному процессу над «салемскими колдунами», отразила получившую широкий размах кампанию по расследованию антиамериканской деятельности (слушания в Комиссии Маккарти). Пьеса удостоилась в 1953-м премии «Тони» и Дональдсона. Сам Миллер был вызван в 1956-м в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Ему предъявили обвинение в неуважении к Конгрессу, но после подачи апелляции наказание было смягчено.
– О. – Я залпом допиваю остатки пива. – А когда назад собираешься?
– Как только папаша коньки откинет, – улыбается он. – Ненавижу здесь все.
– Но ты ведь японец?
– По отцу. Мать новозеландка.
– А твоему папану еще долго осталось?
– Надеюсь, недолго. Пока он не скопытится, я на мели. В свою очередь чокаюсь с его пивной кружкой.
– Ну, скорейших тебе похорон.
– Папан – свинюга, – подмигивает мне парень.
– Может, когда их поколение росло, в воду чего подмешали?
Этот кого угодно переглядит – смотрит и смотрит неотрывно, не опуская длинных ресниц.
– Все мужчины-японцы – свиньи. Уж так их воспитывают. Япония – рай для свиней.
– Не только Япония, Леке. Он качает головой.
– Я знаю.
Разговоры разговаривать мальчик умеет. А дело делать?.. Я постукиваю ногтем по кружке.
– Как насчет еще по одной?
– А то!
Он следует за мною через всю комнату, где Бонни с Митци, в окружении выводка миловидных девиц, поют по-японски «Я попал в ритм».
На винтовой лестнице так темно, что я останавливаюсь, желая оглядеться. Леке налетает на меня, крепкий таз упирается мне в задницу. Так уж получается, что по пути вниз приходится остановиться еще пару раз.
Вышли наружу.
– Бииру, кудасай*, – говорю трем парням у бочки.
– Да ты говоришь по-японски, – шепчет Леке мне в волосы.
– Весь мой словарный запас ты только что выслушал. Самый высокий из трех ребят «на подхвате» передает мне два пива.
– Пусть таким и остается, – советует Леке.
– Это входит в мои планы.
– Стоит выучить японский, и твой статус здесь разом падает.
Протягиваю ему пиво. Он жестом дает понять: подержи, дескать, и шарит в карманах узких черных джинсов.
– Я тут припас для нас с тобой кое-что.
– Да ну? – Хороший мальчик.
На ладони его – две золотистые капсулки.
– Очень мило, – говорю. – Что это такое?
– Местный продукт. Зовется «Безмятежность».
– А что он делает?
– Вообще-то описать сложновато, – ухмыляется Леке. – Так или иначе, не хочу на тебя «давить».
Опускаю глаза, разглядываю симпатичные золотистые капсулки.
– Ну же, «надави» на меня.
Высовываю язык. Трое парней у бочки с пивом настороженно наблюдают за нами.
– Бабушка родная, ну и язычище у тебя! – Леке кладет капсулку на самый кончик.
Втягиваю язык, быстро, точно ящерица, и сглатываю. Он бросает вторую капсулку себе в рот, запивает глотком пива. Троица аплодирует.
– А скоро ли подействует? Леке сверяется с часами.
– Минут через десять-пятнадцать зацепит.
* Пиво, будьте добры (яп).
– Куда пойдем?
