Французская тошниловка на Ларк-Лейн оказалась ниибацца крутой. На самом деле, там так симпатично, что я наполовину позволил себе пропереться оттого, что мы затусились туда при спонсорстве Сина. Обстановка теплая и душевная, а персонал заставляет поверить, что тебе тут рады дальше некуда, и вообще, тут намного лучше, чем во всех остальных ночных заведениях 60 Хоуп-стрит. Я к тому, что по справедливости, и все такое, Милли дошла до невменяемого состояния, и К концу вечера сам то я в общем-то перестал быть активистом общества трезвости. Но в этом вся особенность малыша Милли — с ней нет возможности классно оторваться. Эта девочка во всем ищет и находит способ навыебываться. Вот, теперь чувствую себя козлом за то, что такое про нее говорю. Но в конце-то концов, с Энн Мэри все это дело — здорово.
* * *
Она берет для начала смешанный салат — без всяких заправок, без ничего, намертво вбила в голову, что надо заботиться о фигуре, такая вот она — и фаршированный баклажан в качестве основного блюда. Я спрашиваю французский луковый суп и телятину, но официантка говорит, что телятину пришлось убрать из меню, а то уже борцы за права животных достали бить окна. Я пытаюсь изобразить легкое разочарование, но в душе улыбаюсь от уха до уха. Теперь у нас есть совершенно законное право заказать жареное филе! Энн Мэри закатывает глаза и качает головой. Она вечно наезжает на нас, чтоб мы пробовали новые блюда, когда ужинаем не дома. Для нее моя неизменная верность старому доброму бифштексу с жареной картошкой — это жуткое позорище, живой пример моего уровня образованности. Ладно, во-первых, у меня нет пунктика насчет моей образованности — какое есть, такое есть, и хватит. И второе, я всегда повторяю ей, как говорит Милли, что сегодня на этот счет все не так, как раньше. Рыба с чипсами, сосиски с картофельным пюре, пудинг с джемом[4] — все это дело идет «на ура» в самых понтовых забегаловках. Почти готов выслушать от нее мелкое ехидство по поводу Милли, но вместо этого она опускает глаза, поглаживает пальчиком свое обручальное кольцо и смотрит на нас этим своим влюбленным взглядом.
«Что ты думаешь, если на девичник я с девчонками смотаюсь в Лондон?» — говорит она, и в глазках типа нервозности мелькает. Она к этому привыкла у своего прошлого парня, кстати. Никогда ее не отпускал, полный гондон. Ревнивый он был ниибацца — еще тот. Объяснял, что можно носить, с кем можно, с кем нельзя ей общаться и такого рода хуйня, и по-моему, она до сих пор никак не привыкнет, что я не такой. Мне лично кажется, что если ты кого любишь, то хочешь, чтобы этот человек был счастливый, неважно, если это подразумевает для него бухать до поросячьего визга с приятелями или ездить охотиться на змей в джунгли. Я не из породы всяких ебучих ревнивых мудозвонов. Чуваков, которые запирают своих девчонок на все замки и все такое.
— Пиздец классно придумала, солнышко, оторвись, — отвечаю я. И я правда так думаю, и все такое, ей богу. — Я напрягу Лайама, чтобы он пропихнул тебя в «Мет Бар», если хочешь?
— А, класс, ага — у девчонок башню сорвет! «Мет Бар» это не где Робби Уильямс и все такое, нет?
— Бля! Когда он не в Лос-Анджелесе пытается изображать, что он не пед!
— Смотри, а то ж привыкну — так и передай этому козлу! Затем она бросает на нас чертовски влюбленный взгляд, показать, что она с нами смеется и прикалывается, и она берет меня за руку, искренне, так что дальше некуда, и такая мне:
— А ты, малыш, сам-то как? Я хочу, чтобы ты тоже выбрался, оттянулся по-нормальному и все такое.
Нежно разглядывает друг дружку секунд пять.
— Но даже не думай, кстати, тащиться в какую-нибудь дичь! Для начала забудь про свой Амстердам!
— Не, дитенок — Амстер для нас чересчур уж близко. Думал о чем-нибудь более поспокойном … типа Таиланда.
— Да ты че! Ты серьезно, Джеймс?
— Я прав, что пиздец, милая! Лайам уже предлагал взять нам всем билеты на самолет, нет? Проведем пару дней в Бангкоке, потом на недельку защемимся на острова. Пунья-нини, так они, вроде, называются.
— Таиланд. Выбрось из головы немедленно! Ты ж не пойдешь к своему Лайаму сказать ему, что у тебя поменялись планы. Таиланд!
— А что не так в Таиланде, малыш? Лайам спонсирует. Думал, ты спасибо скажешь.
— Извини меня, Джеймс, нет — ты не догоняешь. Мы женимся через шесть месяцев. Мы проведем три недели в этой ебучей Мексике! Как ты будешь брать на работе отпуск для Таиланда, эй? А то, если ты думаешь, мы будем урезать свой медовый месяц настолько, что…
От злобы у нее вылезает ее норт-эндовский акцент. Лицо вытягивается и вспыхивает, когда она вспоминает, и ее передергивает, а я понимаю, что переборщил с шуткой. Делаю широкий непонятный жест кистью руки. Она глядит на нас, округлив глаза.
— Энн Мэри. Я ж прикалываюсь. Ее лицо облегченно тает.
— Ты злой… — она резко понижает голос и наклоняется к нам. — Ты злой мудозвон. Я тебе поверила и все дела.
— Так вот. Куда ты все же собираешься ехать?
— Еще не заморачивался, если честно. Никак не привыкну, что ты сказала «да», ты понимаешь меня? Могу начать морочиться этой темой сейчас, нет? Наверно, по-тихому перекусим в городе и все такое, пошляемся по барам и все.
— Ну вот, теперь ты нас расстраиваешь! На худой конец, разве ты не можешь смотаться в свое «Society» или что-то в этом роде?
— А, ну да, ну да — прямо ща вижу, как мой предок тянет ручки к Дэйву ниибацца Грэхэму. Не, дитенок — все сделаем по-скромному. Батя, наш Билли, Син, Лайам, Милли и один-двое ребят с работы.
— Милли? — Ну?
— Бррр, извини, Джеймс. Ты прикалываешься?
Ее лицо снова застывает. Как мне донести до нее, что это-то не шутка?
— А что? Чего такое?
— Ты не можешь звать Милли на мальчишник!
— Почему не могу?
— Нельзя и все. Она девушка.
— И что?
— Что? Не тормози, блядь, Джеймс! В какое положение это меня поставит, а?
Акцент снова тут как тут, густой, кричащий и полный негодования.
— Не думал об этом в таком разрезе, по правде говоря. Милли, она просто один из моих корешей, и все такое. Может, тогда она поедет в Лондон на девичник.
— Не думаю. Меня эта девушка не напрягает, Джеймс, ты сам знаешь, но будет немножко не в тему, если она поедет с нами. Она никого не знает, так?
— Ты к тому, что твоим подругам она не понравится?
— Я к тому, что она не найдет общего языка ни с кем из моих подруг.
— Почему не найдет?
— Ой, перестань, Джеймс — не заставляй нас объяснять тебе на пальцах.
Она вскидывает брови, и мы погружаемся в красноречивое молчание. Она не выдерживает первой.
— Она хорошая девчонка и все такое. Не буду ничего такого про нее говорить, но… она же, ну сам знаешь, она же…
Еще одна долгая пауза.
— Она к нам не впишется, — говорит она, осторожно. — И ни там, куда мы хотим съездить. Она напряжная, Джеймс. Она пиздец какая странная — и еще она считает себя как бы парнем. Ты видел, как она воспринимает девушек, Джеймс? Девушек, Джеймс. Не женщин. Детей, если хочешь. Это пиздец. Это пиздец ненормально.
Меня бросает в жар. Это все равно, что она бы на меня собачилась.
Проходит минута. Официантка возвращается с корзинкой горячего хлеба. Я тут же хватаюсь за него, избегая встречаться глазами с Энн Мэри. Она не врубается, заметьте — реально не врубается. Она кидает на нас этот ее наполовину заигрывающий, наполовину «взрослый» взгляд, сбрасывает туфлю, находит меня под столом и ласкает ступней, пяточкой, пальчиками. Пробирается под брюки, вот так вот, умеет. Меня отпустило. Я снова весь ее. Затем следуют две бутылки шампанского, и Милли больше не идет на нашу ебучую свадьбу. Как растолковывает Энн Мэри — кто у нас единственный вредный и не отписал нам поздравление и все такое? Я знаю, она сидела на занятиях и прочее, начало семестра, что вы хотели — но если бы я послал ей, чтоб она встретила нас в городе, она бы давно явилась как штык.
Это только когда мы возвращаемся к ней, лежим в кровати, и она вежливо отклоняет мои поползновения, говорит нам, ее немного вымотали все эти волнения за сегодня, и я лежу, смотрю, как она засыпает и мысленно все прокручиваю. Малыш Милли не ответила — и я могу списывать этот факт на чего угодно, сочинять всякие причины для нее, но дело ясное, она реально не вернется к нам. Обидно ниибацца, еще как.
Милли
Дверь распахивается, и входит женщина. Худощавая, рожа дикая, бешеная, копна темных, жестких волос. Шлюха. Встает на проходе, глаза шарятся по помещению, стремительно встает за спиной молоденького парня-курда. Он сидит за стойкой бара, склонившись над «Рейсинг-Пост». Барменша подталкивает его локтем, он поворачивает голову, очень медленно, по-совиному и приветствует ее, мотнув башкой в сторону. Она что-то шепчет ему, пожимает плечами, затем уходит. Он возвращается к газете. Образ ее ног, белых и худых — ног бляди — запечатлевается у меня в сознании. Я загорелась, но не настолько я пьяна, чтобы идти за ней следом.
