Усердствуя хвостами и задними лапами, все трое скоро оказались рядом с желтоволосой женщиной и мертвецом. На лице подводной узницы отразилось удивление. Генен неловко из-за когтей и перепонок между пальцами приложил кончик уусика к кольцу в полу, к которому крепились оковы, и дунул в другой конец. С легким звоном, кольцо разлетелось. Дева встала, сделала шаг вперед, и заключила обгорелый труп в объятия. Непрестанный тихий плач призраков сопровождения вдруг замолк, сменившись тишиной, звеневшей, как только что расколовшееся золото.
– Что ты сделал? Ты хоть знаешь, что ты сейчас сделал?
Бергтунплотник развел руками. В его исполнении, движение выглядело странно, так как одна рука по-прежнему держала другую.
– Нет, – честно ответил шаман. – Я просто подумал, скованный дух, это неправильно.
Топор гутана с хрустом врубился в щит. Ярл сделал вращательное движение левым предплечьем в надежде разлучить оружие и его владельца, но последний тоже оказался не в конопляных шишках найден, и уже заносил топор для нового удара. «А вот конь его подустал,» – заметил Горм. Крепкий вороной, рук в шестнадцать ростом, мог бы заслужить похвалу самого Хёрдакнута, в отличие от длинноухого и упрямого безобразия, оседланного сыном владыки Танемарка. С другой стороны, с боков рыжего осляка[133], хоть и основательно уступавшего коню в размерах, не сыпалась клочьями пена.
Горм поджал болтавшиеся под брюхом ушастого безобразия ноги и слегка сдвинул носы сапог. Приказывать что-либо рыжему было бессмысленно, но он мог изредка согласиться с ненавязчивым предложением. Пряданув длинными ушами, осляк запрыгал вверх по каменистому склону, ни дать, ни взять, переросший кролик. Гутанский воин послал жеребца вдогон, поравнявшись с ярлом, но одно из копыт умаявшегося коня ступило неверно, всадника качнуло в седле, он поднял топор, чтобы удержать равновесие, и открыл бок и подмышку Горму, скакавшему справа. Старший Хёрдакнутссон не упустил возможности со всей дури двинуть противника нижним краем уже основательно изрубленного сверху щита. При обычных обстоятельствах, менее чем решающий удар, но и гутану, и в большей степени вороному, так и не успевшему восстановить равновесие, и этой малости хватило. Конь, безуспешно ища опоры уже всеми четырьмя ногами, вместе с небольшой лавиной камней пополз вниз, движение всадника в седле увлекло его в сторону, и оба полетели по склону, судя по трескам и крикам, ломая себе по крайней мере десятка полтора конечностей.
Ярл сочувственно поморщился, потрепал неутомимого осляка по жилистой шее, и оглядел поле битвы. Вопреки ожиданиям, изнеженный и женолюбивый Реккаред оказался не полным недоумком и, вместо попытки отбить Толаборг у взявшего столицу хитростью Йормунрека, отправился с обозом в направлении второго по величине гуталандского города с непривычным для танского уха названием Йубавейх, сохранившимся еще со времен до гибели богов. Какой-то древний ратоводец назвал стоянку своих воинов в честь то ли павшего товарища, то ли поверженного могучего недруга. Стоянка стала городом, имя так и пристало, хоть никто уже не помнил, за кого сражался и кем был побежден Йуба. Скорее всего, Реккареду удалось бы добраться до древней крепости, не приспичь конунгу гутанов все-таки подтвердить молву о своей изнеженности и потащить за ватагами шатры, золотую бочку для омовений, наложниц, и прочее имущество, приятное на вид и на ощупь, но совершенно бесполезное в драке. Это возымело двоякое действие, не только замедляя гутанов, но и морковкой на веревке маня Йормунрековых карлов, озлобленных нехваткой добычи и славы в Толаборге. Жены Реккареда Лиува, Гарсенди, и Амалафрида подожгли дворец Балтингов изнутри и вместе со всей челядью покончили с собой (или, с них могло статься, заживо сгорели, распевая что-нибудь заунывное). Здание обрушилось, погребая тела и сокровища под тысячами пудов камня. Таким образом обиженная гутанскими показухой и жадностью северная конница (если слово было применимо к дюжине воинов на собственно конях и паре сотен на ослах, осляках, и лошаках) вскоре догнала обоз. Пара удачных верховых налетов замедлила движение гуталандского поезда настолько, что он оказался целиком втянут в бой на месте, где отступление проходило между рекой с жизнерадостным названием Даутавига – «путь усопших» – и грядой поросших лесом холмов. Через лесистый гребень от реки к равнинам за холмами шел оросительный водовод, местами поддерживаемый добротными опорами из черного камня. Вверх воду тащили колеса с черпаками, приводимые в движение ветром. Бой вокруг колес и первых опор, собственно говоря, подошел к концу. Какое-то сопротивление еще продолжалось у реки, где Реккаред с уже ожидаемыми от него недостачей здравого смысла и избытком мишуры верховодил остатками своих карлов из золотой колесницы, запряженной шестью белыми осляками.
Горм уже собирался намекнуть ушастому безобразию, что в том направлении раздают овес, но его остановил поверженный гутан, стоны которого сменились на членораздельную речь:
– Добей меня с конем, а? Или хоть коня?
У вороного были сломаны передние ноги. Пронзительно жалобным криком, благородное животное словно молило об избавлении. Ярл покачал головой:
– Рад бы помочь, но копья нет, а спешиться я не могу – одна нога не работает. Добрый был жеребец… Погоди, тебя как зовут?
– Бермонд, сын Тразимонда. А ты часом не Горм Мрачный, что охромел при падении Скиллеборга?
«Кром… Когда это я за такое прозвище пил?» – подумал Горм. Впрочем, в сравнении с Йормунреком, который мог смеяться, как дитя, глядя, как у очередного пленника вытягивают из живота кишки, наматывая их на древко копья, Хёрдакнутссон и вправду был как-то уныл.
– Я Горм. Вот что, Бермонд сын Тразимонда, я сейчас кину тебе нож. Ты, где лежишь, как раз достанешь коню до яремной вены. А к тебе знахаря пошлю, он уж решит, жить тебе или помирать.
– Только не одного из этих с посохами! – подведенные по гутанскому обычаю черным глаза Бермода расширились в ужасе. – Я лучше тоже зарежусь!
«Гутаны,» – подумал ярл. – «Как там говорилось… Сколько гутанов нужно, чтоб зажечь светец? Нисколько, они все будут сидеть в темноте и оплакивать его угасание.» Вслух он сказал:
– Тех завидишь, мертвым притворись. Мой знахарь будет с венедской железной палицей, и в бурой свите поверх кольчуги.
После непродолжительной возни со щитом и поводьями, Горм добрался до сакса за голенищем. Бросок оставил лезвие слегка углубленным в песчаную почву на таком расстоянии от Бермонда, что очень хорошенько постаравшись, придавленный конем воин мог до него дотянуться. Здраво не дожидаясь, пока бледные пальцы с чем-то выкрашенными в любимый гутанами черный цвет ногтями сомкнутся вокруг рукояти увесистого и неплохо летающего ножа, ярл нагнулся вперед и доверительно шепнул в теплые волосатые недра длинного уха:
– Пойдем, рыженький, сделаем из твоих беленьких братиков колбаску.
Рыжее отродье не в меру наглого осла и блудливой кобылы сперва повернуло голову, скосив не выражавший большого доверия карий глаз с густыми, как щетки, ресницами на ездока, но все-таки пустилось вниз по склону. Впереди раздались крики. Колеснице властителя Гуталанда как-то удалось вырваться из окружения, но головная пара осляков словно обезумела. С кровью, струившейся по мордам, они истошно орали, таща Реккареда к реке. Горм только успел прикинуть, что по-венедски из этого можно было бы сделать скороговорку, как животные сверзились с небольшого утеса в быстротечные волны Даутавиги, а за ними колесница с молитвенно сложившим на рукояти опущенного лезвием вниз меча руки конунгом в украшенном синими самоцветами золотом венце.
«Вот тебе и колбаска,» – решил ярл. Пожрать откровенно хотелось. Кроме того, очень неплохо было бы срочно постираться и сходить в баню. Похоже, кто-то притащил на скеофор головных вшей. Бушуев внук задумался о том, какие меры стоило принять против свинства в Йормунрековых ватагах. Строго говоря, воинов было слишком много даже для дружины, и их скопление следовало именовать войском. Из-за большой скученности карлов, нечистоплотность даже одного была чревата последствиями для многих, и вши с клопами и чесоточными зуднями только начинали список возможных неприятностей, завершавшийся, согласно злобным предсказаниям Щени, повальным кровавым поносом такой мощи, что он смоет все войско в Мидхаф.
– Какие саги об этой битве сложат! – с восторгом воскликнул Скегги Радбарссон.
Кто-то срубил навершие его шлема, но в остальном молодой пеший воин был в порядке, даже особенно не запыхался, хотя большинство его стрел было расстреляно. Горм кивнул в направлении своего правого стремени. Ухватившись за стремя левой рукой, Скегги потрусил рядом, указывая луком в сторону реки:
