– Еще с укропом, медвежьим луком, и болотным лагуном, чтоб дольше не портилась и меньше воняла. Она не протухла, они просто так пахнут.
Содержимое свертка находилось в резком противоречии с обыденностью обсуждения способов блюдения его сохранности. Щипцами, вестница сдвинула зеленые полоски медвежьего лука и расправила чечевицеобразные мокрые крылья. Их размах составлял, может быть, три пяди. Паутинная сетка сосудов просвечивала сквозь каждое крыло. Посреди сетки сосуды сгущались вокруг скопления темных глазков без век, подобных паучьим. Сдутое туловище между крыльями было покрыто толстыми редкими темными волосами, каждый длиной примерно в полвершка. На одном конце трехвершковой морщинистой серой трубки, венчик роговых крючков окружал воронку рта. Не птица, не насекомое, и не зверь, зловонное существо бросало вызов продуманности устройства земного круга, где у всякого события была причина, где от львицы родился львенок, а от псицы щенок, и где боги являли себя только у смертных в головах. Лежавшее на столе намекало на то, что в привычной ткани мироздания могли появиться прорехи, а в них только и ждали полезть, расправив крючья или чавкая присосками, давнепрошлые вековечные жуды, чтоб нездешними когтями раздергать плетение яви на серебристые ниточки, что разлетятся под первым дуновением ледяного ветра извне бытия.
– Это тыврь, – надтреснуто признала Звана.
– Куйви много занятного про них ведал, – жрица Мары потрепала засушенную голову на поясе по остаткам волос. – Старики Само рассказывали, что тыври времен светлоярского раскола видели не свет, а живое тепло. Еще, что с неподвижными крыльями, тыврь почти слепа, зато когда крылья машут, она видит все вокруг. Шаманы говорят, все кончится так. Сначала странные животные, потом странные слова в летописях, потом знаки теряют смысл и осыпаются с веленя, мир остается без прошлого и без будущего, и время встает. Длятся только наши страдания, что питают навь.
– Как ты ее поймала?
– Меньше знаешь, лучше спишь.
– Хорошо спать мне в ближайшее время никак не грозит, – вестница открыла другой ящик стола и, основательно порывшись, извлекла книгу в переплете из странной чешуйчатой кожи.
Бережно, чтобы не повредить ветхие от древности ремешки, освободив медные пряжки застежек, жрица Свентаны принялась листать веленевые страницы.
– «А в высях – правая
И совершенная
Богиня правит
Ночной вселенною[139]…»
Здесь слова для дня посчастливее… Вот… «Они восполняют убыль жизненных сил излучениями боли и страдания, называемыми гаввах.» Где-то рядом и про тыврей.
– Что искать-то? Летят в явь прямиком из нави, впрыскивают яд тебе под кожу, растворяют плоть и ее высасывают, причем ты находишься в полном сознании и не можешь пошевелиться? – скорее утвердила, чем спросила жрица без имени.
– Все так, но это не худшее… Вот. Тыврь всасывает не только плоть, но и твои муки. Точно как ты говорила. Потом, когда от тебя остался мешок из кожи с костями, летит обратно в навь и отрыгивает их другим навьим тварям, чтоб те набирались силы, – вестница перешла на танский. – С самого Рагнарёка слуха о них не было. Йормунрек Хаконссон, что за дверь ты открыл?
– Йормунрек – дрянной мальчишка, сам не ведает, что творит, – служительница Мары покачала головой. – Как в детстве мучал кошек, с той поры не изменился. Он думает, что Фьольнир ему просто так к спеху пришелся, чтоб легче на весь круг земной руку наложить, а кого за тем кругом растревожил, того ему и в толк не взять, в отличие от Фьольнира и присных. Они-то все знают, и вести получают… с той стороны. Дыра, куда Светлояр канул, снова открываться стала.
– Дыра не туда, куда Светлояр ушел, – Звана сопроводила объяснение движением рук. – Он вверх и вбок сдвинулся, а вот на его месте путь вниз открылся.
– Ты только нас послушай, – старуха с птичьими и змеиными черепами в волосах сухо рассмеялась. – О множественности явей беседу ведем над вонючим летучим удом!
– Так в Биревом прорицании… – возразила Звана, указывая в книгу.
– Непознаваемо суть, – вдруг отрезала жрица Мары, подобрала с пола мешок, и поднялась.
Вестница Свентаны кивнула в вынужденном согласии – любое прозрение по природе своей ограниченно, и может даже статься, что летучий волосатый хобот – это просто летучий волосатый хобот. Спускаясь под пол, старуха без имени бросила:
– Курума увижу, передать что?
– Скажи только: «Дух ее свободен, освободи свой.» Он поймет. Годи, с тыврью что сделать?
– Святогору отдать, чтоб на Свароговом капище сжег, – раздалось из лаза.
Опускная дверь из ясеневых досок затворилась. Звана отперла замок, сдвинула засов, прошла в соседнюю палату, взяла с одной из полок пустой глиняный кувшин с плотно прилегавшей деревянной крышкой, в котором ранее хранился замечательный по ранозаживляющим свойствам лабазниковый мед, вернулась в рабочий покой, сняла крышку, щипцами опустила мерзость с крыльями в кувшин, затолкала за ней вретище, сунула в тот же кувшин щипцы, и закрыла крышку, с усилием повернув. С лестницы наверх в покой просунул и вопросительно повернул голову котко.
– Стереги свитки, – наказала ему Звана и повернулась обратно к выходу в больничную палату.
Путь к Святогорову подворью был недолог. Солнце игривым слоненком то пряталось за облачко, то показывалось. Под крики зрителей, один из старцев закатил-таки мяч во врата. С горшком из-под меда под мышкой, вестница поднялась по ступеням крыльца и звякнула железным кольцом. У коновязи справа от крыльца пили воду из корыта пегий конек и матерый ездовой лось. Дверь растворила Найдена. Она положительно светилась.
– Что ж ты за пять недель до родов верхом-то ездишь? – упрекнула ее Звана.
– Да что ты, вестница-матушка, я в Святогоровом колесном возке!
– А на лосе кто?
– Гунберн. Коня он Виги, старцу с доней, одолжил, братнину учителю. Виги письма от отца и брата привез, и подарки. Очелье янтарное, шкуру зверя невиданного… – дочь Хёрдакнута заметила складку между Званиными бровями и с природной обходительностью сменила разговор. – Да что тебе, матушка, со мной-то лясы точить, ты, поди, к Святогору со Свентаниным делом. В старой кузне он, ученика распекает, Речимира безрукого. Грохот недавно не слышала?
Найдена провела гостью через сени (в доме попроще, эти сени сошли бы и за несколько продолговатую светлицу) и растворила дверь на двор. Звана перехватила кувшин поудобнее (его тяжесть была несоизмерима с весом), и ступила на еще одно крыльцо, для порядка (и собственного успокоения привычной чередой советов) наказав Найдене:
– Ешь, доченька, часто и помалу, от баранины да овцебычины держись подальше, лососинку на пару вари, да простоквашу с творогом не забывай.
Старая кузня была не срублена из дерева, не сложена из камня, а собрана из плетеной коры, затем обмазанной толстым слоем глины. Это обстоятельство, а также степень закопченности строения, действительно свидетельствовали о его сугубой старости – не исключено, что в той же самой мазанке древний кузнец лил бронзовые наконечники для копий и стрел, когда Альдейгья была маленьким поселением охотников и рыбаков, край ледника проходил поприщах в сорока к северу, а вокруг паслись мамонты, большерогие олени, и панцирные единороги.
Стоявшие посреди кузни Святогор, Гуннбьорн, высокий костлявый старец с крючковатым носом, без особых усилий узнаваемый, как Виги, давешний спутник Хёрдакнута в его не совсем складно закончившемся торговом походе на восток, и подросток, по исключению, безрукий ученик, почему-то все смотрели вверх. Отрок, хоть в Альдейгье его и звали Речимиром, наверняка откликнулся бы и на гутанское «Реккимер.» В последнем не оставляли сомнения его черная туника и безжизненно висевшие волосы того же радостного цвета, бывшие такими от природы или просто очень, очень давно не мытые. Предметом общего любопытства был вытесанный из камня-дикаря пест, каким-то образом внедрившийся в за века прокопченную до каменной же крепости глину потолка на пару вершков и там застрявший. На земляном полу валялись бронзовая ступка и небольшая опрокинутая жаровня.
– Ну вот, он отсырел и стал в катышки какие-то сваливаться, вместо того, чтоб в пыль перетираться, и я решил его подсушить прямо в ступке, не вынимая песта, – объяснял Реккимер. – На миг вышел, а тут оно как треснет…
– И сколько ты на «треснет» китежского олова перевел? – не ахти как сурово упрекнул ученика Святогор. – Только гляньте на это чудище в черном рубище – огненный порошок на огне греет… Учи его, учи, а он сам себя только и норовит за Калинов мост через Смородину-реку отправить! В Кнуровой грамоте нарочно отписано, что не надо делать, а ты Ратиборова сына безлепицы в образец берешь…
