Бар гостиницы. Джон встает со стула, берет за руку Таню. Она поднимается.
— Ну, спокойной ночи, — говорит Джон. — Значит, завтра в девять часов на Новом Арбате. Дом семнадцать. Как договорились.
— Уже сегодня, — говорю я.
— Да, уже сегодня.
Джон и Таня идут через лобби к лифтам.
У меня еще полбокала пива, у Наташи — почти столько.
— Сколько время? — спрашивает она.
— Полчетвертого.
— А метро со скольки работает?
— Вроде, с пяти.
— Блин, мне еще в Железнодорожный ехать. Мы там комнату снимаем втроем — я, Танька и еще девчонка одна, она не пошла сегодня с нами. Мы сами вообще из Чувашии, из Чебоксар. Работаем продавцами на рынке…
— И ко мне тоже нельзя, — говорю я. — Мама дома.
— Мог бы и не говорить. И так ясно. А то давно бы сказал. Да?
— Подвезти тебя до Курского вокзала? Все равно я машину буду ловить…
— Ну, подвези. Только не сейчас еще. Давай посидим, медленно пиво допьем. Здесь так красиво…
* * *
Я и Джон сидим у стола в кабинете какого-то дядьки из правительства Москвы. Окна выходят на арбатские переулки. Я рассматриваю ржавые крыши.
Джон явно не в форме: трет руками глаза, морщит лоб, вздыхает.
— Мы всегда открыты к сотрудничеству со всеми заинтересованными сторонами, — говорит дядька из правительства. Он — высокий, толстый, в очках.
Я начинаю переводить.
Мы выходим на Новый Арбат — ловить такси. Джону нужно ехать в гостиницу: в три часа он улетает. Джон открывает кошелек, достает приготовленные баксы. Я, не пересчитывая, сую их в карман.
— Спасибо, Алекс, — говорит Джон. — Ты мне очень помог. И в бизнесе и вообще в Москве. Я по-настоящему тебе благодарен. — Он улыбается. — Таня эта такая странная… Ее так удивляло все в номере, она так восхищалась — как будто ни разу в жизни не видела.
— Может, действительно в первый раз в таком отеле. А вообще как она?
— Очень даже.
Джон довольно улыбается. Мне хочется дать ему в нос, чтобы он не думал, что лучше всех остальных, раз у него много денег. Но это вряд ли бы помогло: он бы просто не понял, в чем дело.
Я киваю, но без улыбки. Джон разглагольствует:
— Я их, вообще, понимаю — этих девушек из России. Они ведь, в основном, из провинции, да?
— И не только. Многие — из других республик СНГ: из Молдавии, с Украины.
— Ну, вот видишь? Пока экономика в стадии становления, у них возможностей мало… Надеюсь, что все это скоро изменится.
Может быть, и изменится. Но всегда найдется дура, которая будет трахаться с боровом вроде Джона за бокал пива и поездку на тачке по Москве.
* * *
Идем с мамой от остановки «Малое Голубино». Слева — кусок поля с мачтами электролинии, за ними — автостоянка и разноцветные корпуса: «ИКЕА», «Мега», «Ашан». Под ногами оттаивает замерзшая за ночь грязь.
— Жаль, что у нас нет машины, — говорит мама.
— И куда бы ты на ней ездила? На работу? Добиралась бы два часа вместо часа — из-за пробок.
— На работу я бы не ездила, а вот в «Мегу», как сегодня, почему бы и нет? Или тебе приятно идти по грязи? Так измажемся, пока дойдем, что стыдно будет потом в магазинах.
— Мне все равно. Кроме того, могли бы доехать до «Теплого стана» и сесть на автобус до самой твоей этой «Меги».
— И потеряли бы еще больше времени. Знаешь, какие там пробки — при выезде с кольцевой?
— Ну вот, а ты хочешь машину. Я вообще не понимаю людей — убивают море времени в пробках, а в метро ездить им западло — статус не позволяет.
— Дело не только в статусе. Думаешь, так уже приятно — ездить в одном вагоне с бомжами и прочей публикой неприятной? Тебе хорошо говорить, ты редко ездишь в метро…
— Зато в троллейбусе — постоянно, и в пробках, бывает, подолгу сижу.
Заходим в «Джинсовую симфонию». Мама хочет купить мне новые джинсы с премии.
Полная продавщица в обтягивающих задницу джинсах «Wrangler» дежурно спрашивает:
— Вам помочь?
Я не люблю эту формальную вежливость. Понадобится помощь — попрошу сам.
— Нет, спасибо, — отвечаю я продавщице.
Я перебираю развешенные на стене джинсы. Ни одни толком не нравится, практически все они одной модели — расклешенные, с низким поясом. Если что-то вошло в моду, то теперь все фирмы будут шить только такие штаны.
— Ну что, что-нибудь выбрал? — спрашивает мама.
Я мотаю головой. Мы идем к выходу.
У кассы — девушка с тупым лицом, в очень облегающей блузке. Рядом с ней — бык в кепке «Кангол». Девушка говорит продавщице:
— Я хочу пойти в этих джинсах, старые мне надоели вообще — видеть их не могу. Снимите эту фигню, чтобы не зазвенела…
Продавщица наклоняется, закатывает девушке штанину. Девушка смотрит на нее свысока. На лице — самодовольная улыбка.
Мы пьем кофе в «Идеальной чашке». На полу у ног мамы — пакеты из магазинов «Карнаби» и «Зара».
— Вы — на волне семейного счастья, потому что слушаете Радио-Мега! — объявляет голос из динамика.
Джинсы мне не купили — тех, что нравились, не было размера, а остальные не понравились вообще.
Я говорю маме:
— Смотрю на всех этих людей и думаю, насколько народ «заформатирован», насколько легко ему запудрить мозги: вот это покупай, вот за этого голосуй. Даже те, у кого, есть бабки, озабочены статусом: вот это им положено по статусу, а это — нет. Не дай бог, ошибешься.
Мама отпивает кофе, говорит:
— Все хотят жить хорошо, иметь то, что долго иметь не могли. Ты-то почти не помнишь то время, а я помню его хорошо. Тогда и купить ничего нельзя было, и голосовали за КПСС единогласно. Теперь все по-другому.
— Это так кажется, что по-другому. То же сплошное обувалово. Только сейчас все более тонко, без физического принуждения. Потому что власти прочухали: лучше не заставлять, а обманывать. Что политика, что товар какой-нибудь — все равно. Голосуй за такого-то кандидата или покупай такое-то пиво. Кругом один сплошной пиар — корпоративный и политический.
* * *
Клуб «Релакс». На сцене группа играет регги. В зале заторможенно приплясывают три растамана с «дрэддами». На одном — зелено-желто-красный берет. Вокалист распевает лабуду про небо, солнце и море. На лице — улыбка до ушей. Растаманы у сцены поглядывают друг на друга и тоже придурочно улыбаются. Глядя на них, я думаю, что, может, и не стоит легализовывать марихуану.
Нормальной гримерки нет. Музыканты тусуются в узком коридоре за сценой. До нас — еще две группы. Глеб бухает на улице с друзьями. Леха сидит на полу и читает «В дороге» Керуака. Я сажусь рядом с ним.
Выдергиваю шнур из гитары, начинаю скручивать. Леха снимает тарелки. Пьяный Глеб, зацепившись за шнуры, чуть не падает. Леха подхватывает его. Глеб лажал весь концерт, зато нас слушала публика — не только знакомые.
В «гримерке» — знакомая рожа. Это Певзнер, мы познакомились в какой-то компании, а потом иногда перезванивались. Я не слишком надеялся, что смогу его выцепить на концерт, но он сразу согласился прийти.
— Ну, ты знаешь, давай говорить откровенно. — Он обнимает меня за плечи. — То, что я слышал сейчас — это говно. Играете плохо, материал сырой, музыка однообразная, тексты… Но потенциал у вас есть, это точно. Если хочешь, могу помочь. У меня есть контакты в музыкальной среде. Например, выход на продюсера Валерии… Могу помочь, но сразу предупреждаю — там требования очень серьезные, потому что уровень профессиональный, не то, что здесь — непонятно что, смесь детского сада и оркестра в доме престарелых. Но если ты подумаешь…
— Ты что, ебанулся? Какая, на хуй, Валерия? Ты, что, вообще нас не слушал? Не понял, что мы играем? Что общего между панк-роком и Валерией?
— А что тут такого — панк-рок, не панк-рок? Сейчас все — шоу-бизнес. Возьми вон группу «Король и шут»… Это же — панк…
— Иди ты со своим «Королем и шутом»…
В дальнем баре в одиночестве сидит Влад, мой институтский приятель. Он спрашивает:
— Выпьем?
— Давай. Сиди, я схожу, возьму.
Чокаемся, выпиваем, ставим рюмки на стол.
Я говорю Владу:
— Знаешь, я чувствую, что мне в кайф это делать. Хоть этим и нельзя прожить. Дело ведь не в том, сколько у тебя денег, а в том, как ты их потратишь. Если надо, я буду жить очень скромно. Если я почувствую, что так надо. Что занимаюсь тем, чем хочу…
— Не, я не хочу жить скромно, Саня. Ты меня должен понять… Я, блядь, не хочу всю жизнь, как родители. Я все помню — как мы в начале девяностых мясо ели раз в месяц, как шмотки мне в «секонде» покупали, потом — на рынке. Как потом сложно было, когда я в Москву поступил. У меня до сих пор ни одной фирменной тряпки нет. В принципе, я бы мог сейчас что-то купить — халявы иногда выпадают. Но я лучше эти бабки отложу или родителям отдам. Они и так вкалывают без выходных, все субботы и воскресенья — на даче. Иначе не прожить, зарабатывают мало. Понимаешь, есть люди такие, которые физически не умеют зарабатывать. Не могут — и все. За ту же самую работу кто-то получает офиги-и-ительно больше.
