Миссис Макмаон ястребом нависла над моей партой. Оказывается, она вызвала меня к доске решать задачу, а я ничего не слышал.
— Я знаю ответ…
Другие дети уже тянули руки: у них всё записано, кое у кого даже вспомогательные чертёжики имелись.
— Он и на пальцах-то не умеет считать! — наябедничал кто-то из одноклассников.
Миссис Макмаон послала меня к директору. Потом во второй раз, потом в третий, а на четвёртый мне устроили проверку, по результатам которой перевели в школу коррекции.
Школьников, обучаемых по специальной программе, автоматически приравнивают к глухонемым, слаборазвитым, проще говоря — к тупым. Каких только детей я не видел: в инвалидных креслах, на костылях, с врождёнными травмами — у кого в виде недоразвитых конечностей, у кого в виде дефекта речи. «Сколько ей лет?», «Что с ним?» — спрашивали взрослые. Стесняться нечего: он или она не слышит или не понимает, а если и понимает, то ответить не может. Если считают идиотом, разговаривают без утайки, будто ты стул или рисунок на обоях. Меня считали идиотом, поэтому представление о психиатрических клиниках, словно лоскутное одеяло, сложилось из обрывков фраз, непристойных, забавных, а порой страшных сплетен, которые повторяли в моём присутствии, поскольку их смысл я не мог понять в силу «непроходимой тупости».
Например, я узнал, что:
Иногда в психушках больные часами просиживают в дерьме, пока кто-нибудь из санитаров не удосужится помочь.
Лекарства экономят и заменяют на более дешёвые, в итоге у кого — эпилепсия, у кого — кома.
Больных держат в палатах без туалета, а потом наказывают за то, что мочились на пол. А как иначе, это же признак антиобщественного поведения!
Смирительные рубашки надевают, не чтобы защитить больного от других или самого себя, а чтобы персонал мог спокойно наслаждаться кофе-брейками.
Недоеденный десерт или отказ смотреть телевизор с остальными приравниваются к антиобщественному поведению.
Электрошок — не крайняя мера, а средство повседневного использования.
Доктора не скупятся на кошмарные диагнозы, чтобы побольше стрясти со страховых компаний.
Когда хочешь побыть один, за тобой следят, когда нужна помощь — не дождёшься. Персонала не хватает, врачи — недоучки-интерны, руководство — дряхлые, обессилевшие от работы старики.
Любой пациент для них — тварь, бесчувственный овощ, над которым они имеют абсолютную власть. Ну а молодым хорошеньким женщинам лучше повеситься в первый же день.
В тюрьмы на свидания приезжают жёны, отцы, матери, сестры, братья, сбегающие с уроков дети — все добираются за многие километры, безропотно проходят через металлоискатель, личный досмотр и просвечивание рентгеном, лишь бы обнять дорогого человека. Если и когда посетители приходят в психушку, это означает, что больной стар и богат. Присмотритесь повнимательнее, какие у безутешных родственников обувь и часы — именно по ним видны большие деньги. Наследники появляются как грибы после дождя и начинают транжирить ещё не унаследованное наследство.
* * *
— Дэниел, вы учились в колледже?
— Угу, отсидел два курса в профессиональном. Не понравилось.
— А как насчёт средней школы?
— Тут всё в порядке, в 1978 году окончил.
На самом деле в средней школе я отучился два класса, проводя больше времени в тюрьме, чем на уроках. Только в каникулы между десятым и одиннадцатым классами меня арестовывали дважды. За те два года я устроил восемь драк; три из них остановил учитель физкультуры, по ходатайству которого меня отстранили от занятий. Родители до последнего момента ничего не знали. Я ставил их подписи на школьных документах, мелким маминым почерком написал извинительное письмо в дополнение к тому гневному, что отослал по почте, и вместо папы завизировал предупреждение об исключении. До него не дошло: я предстал перед судом по делам несовершеннолетних.
— Какие оценки получали? — интересуется Карлайл.
— В основном средние, только по ИЗО плохие. — Пока есть возможность, нужно подготовить благоприятную почву. — Мы все четыре года должны были брать хотя бы по семестру ИЗО.
— Похоже, ИЗО вам не нравилось?
Даже если хотите стать новым Пикассо или Гогеном, с таким парнем, как Карлайл, об этом лучше на время забыть. Пусть хоть вся квартира у него завешана гринписовскими постерами с китами и завалена хипповой керамикой — язык разумнее держать за зубами. Стоит упомянуть искусство или что-нибудь творческое, эксперт тут же проведёт тест Люшера и на каждый ответ найдёт по сто новых вопросов, которые подгонят вас к предрешённому диагнозу. Стоит расслабиться, и какой-нибудь тайно ненавидящий мать интерн за шкирку подтащит к маниакально-депрессивно-шизофреничной социопатии, только чтобы доказать, что не зря просидел столько лет в университете.
Творчество либо положительно, либо отрицательно, золотой середины, пригодной для психиатрической экспертизы, не существует по определению. А если экспертиза проводится по запросу больницы, стоит три раза подумать, прежде чем упоминать о любви к прекрасному. Лучше так: искусство вы ненавидите, творческого потенциала не имеете. Живёте обычной жизнью: прогулки, пляж, друзья, походы, по выходным поездки к родителям и серфинг. Если эксперт усмотрит связь между искусством и депрессией, гневом или суицидальной наклонностью, творить придётся в обшитой матрасами палате в компании одетых в смирительные рубашки соседей.
— Просто не очень получалось, — оправдываюсь я. — Помню, вместо ИЗО хотел записаться на черчение. Однако свободных мест не оказалось, и пришлось целый семестр рисовать вазы с фруктами. Выходило ужасно, преподаватель из чистого сочувствия поставил зачёт. Он ведь знал, что я старался.
Ложь, пусть и не полная, рисовать я умею. У меня твёрдая рука и хороший глаз, но нет никакого желания писать кровавый закат или вазы с фруктами, вкладывая в них особый смысл.
— А какие предметы нравились?
Вообще-то большинство математиков — однолюбы.
— История, биология.
Ложь! Ложь!
— Средний балл помните?
— Три с лишним.
Ложь: ноль целых восемь десятых.
— А кроме ИЗО, что из программы вызывало трудности?
— Английский, литература — всё гуманитарное. Особенно грамматика. Слишком много исключений из правил.
— Помимо учёбы чем-нибудь увлекались?
За пять долларов я подписывал ведомости и предупреждения об отчислении, продавал краденые пластинки и трубки, изготавливал ученические права для тех, кто завалил экзамен по вождению. Подделывал подписи на разрешениях на работу, табельные карточки для разносчиков пиццы, делал студентам математику, сдирая дополнительно за имитацию почерка, и ещё дороже, если приходилось объяснять.
— Играл в баскетбол в приходской команде, а так в основном работал после уроков. Папа хотел, чтобы я копил на колледж.
— Значит, внеклассной работой не занимались?
— Нет.
— А конфликтов с учителями не было?
— Нет. Я пытался попасть в команду по лёгкой атлетике, но до испытаний меня не допустили.
— Почему?
— Потому что временно отстранили от занятий после того, как нас с приятелем застукали на стоянке: мы траву курили.
Родители принимают это близко к сердцу, но такие, как Карлайл, знают, что в подростковом возрасте нормально, а что нет. У курения травы имеется положительная сторона: оно указывает, что я был общительным и хорошо ладил со сверстниками. Одиночка — значит социопат Лучше рассказывать, что занимался спортом, желательно командным. Парня моей комплекции в серьёзный бейсбол или баскетбол не взяли бы, а лёгкая атлетика вполне сгодится. Раз был отстранен от испытаний, значит, рвался в команду, в спорт, а проверить это Карлайл не сможет. Детский баскетбол, лёгкая атлетика, желание попасть в команду — беспроигрышная комбинация.
В жёлтом блокноте читаю «марихуана»: подчёркиванием эксперт обозначает темы, к которым хочет вернуться, когда я немного расслаблюсь.
— Вы на самом деле курили марихуану или просто стояли с компанией?
— Нет, я проиграл пари и как раз затягивался косячком, когда на стоянку приехал директор.
— Ясно, из-за травы вам не позволили заниматься лёгкой атлетикой… Как отреагировали родители?
— Отправили меня к наркологу. Такой козёл был! — Изо всех сил изображаю постпубертальное презрение. Всё правильно: ещё один представитель власти, навязанный родителями. Если скажу, что он мне нравился и мы поладили, Карлайл решит, что я вру.
— Почему козёл?
— Не знаю, просто козёл.
— Это был школьный нарколог?
— Нет, знакомый родителей, по фамилии то ли Зайгельман, толи как-то иначе… — Школьный нарколог зафиксировал бы мой визит, а я в той школе никогда не учился. Анонимность анонимностью, но при желании доступ к закрытым файлам эксперт получит. Лучше сказать, что фамилия специалиста вылетела из головы. Ничего странного: столько времени прошло, да и вспоминать не хочется.
