Полидактилия. Дополнительный отросток, шишка из хрящей и тканей на руке, иногда на ноге. Такие удаляют при рождении с гораздо меньшим пиететом, чем зубы или крайнюю плоть при обрезании. Полностью сформировавшийся шестой палец — редкость, у людей встречается гораздо реже, чем шестой коготь у кошек. У кошек это умилительно, у людей — отвратительно, даже смотреть неприлично.
«Четвёртый палец левой руки идентичен третьему», проще говоря, у меня два безымянных пальца. Уникальный, практически не существующий вид полидактилии. «Это не уродство в обычном смысле слова, — сказал один остеопат, — палец прекрасно развит». Так и есть: костная ткань сформирована, имеются три фаланги и собственный отпечаток с дугами, завитками и петлями. Мама рассказывала, что наблюдавший меня в роддоме педиатр предложил ампутацию: у новорождённых пальчики что рисовые зёрна, костная ткань мягкая, так что процесс занял бы пару минут. Мама спросила, во сколько обойдётся процедура и нельзя ли её избежать. «Насущной необходимости в ампутации нет, — ответил врач, — но как будет развиваться палец, сказать трудно. С другой стороны, любая операция сопряжена с определённым риском». Так или иначе, ампутация моим родителям была не по карману. «Откуда вы знаете, какой палец лишний?» — спросил папа. По словам мамы, доктор начала рассмеялся, однако, заглянув в покрасневшие глаза отца, осёкся. Наверное, педиатр искал в акульем взгляде шутку, искал, но так и не нашёл. С той же логикой папа обрывал все мои детские рассказы, не желая, чтобы я выглядел смешным. «С чего ты решил, что остальные хуже тебя?» Помню, папа сидел на кухне, обрывал фильтры с сигарет и курил одну за другой, ожидая, когда зазвонит телефон и ему предложат работу. Деньги кончились, вот он и глушил водку, чтобы набраться мужества и сказать маме: ей пока нельзя оставить работу. Отец никогда ни за что не извинялся, впрочем, мама тоже. Дрались они редко, зато, если доходило до рукопашной, никому не хотелось уступать, и крики продолжались до рассвета. Это у них я научился не извиняться. Возвращаясь домой в синяках после школьной драки, я знал: если начну плакать и искать оправдания, отец меня выпорет. С тех пор извинялся я только перед Кеарой.
Шестой палец я тоже стараюсь не показывать: осечки случаются, лишь если перебираю где-нибудь, зову бармена или закуриваю. Помню, один раз в баре Хилтонa я потянулся левой рукой за спичками, и сидящая рядом девушка завизжала, да так громко и пронзительно, что бравые во хмелю самцы чуть шеи не посворачивали. Крикунья густо покраснела (в пламени свечей её лицо казалось густо-бордовым), а затем рассмеялась, прикрывая рот ладошкой. Я как ни в чём не бывало сунул левую руку в карман, распечатал спички правой и закурил. Благодаря многочисленным тренировкам даже неловкости не чувствую.
Моя левая рука — как клякса в тесте Роршаха: шестипалое чернильное пятно из костей, кожи и крови. Глядя на неё, люди незаметно для себя демонстрируют свои тайные страхи и желания. Рука может казаться странной, ужасной, обворожительной, уродливой, отвратительной, прекрасной и даже эротичной, в зависимости оттого, кто на неё смотрит.
В детстве взрослые в открытую на меня пялились, показывали пальцем, тыкали друг другу в бок, хватали за руку, чтобы получше разглядеть. Дети могут быть жестокими, объявить бойкот, но лишь среди взрослых чувствуешь себя никому не нужным уродом. Когда я стал старше, насмешливые голоса стихли до шёпота, а пялиться стали тайком, чтобы я не заметил.
Иногда человек не скрывает своего интереса: осмотрит с макушки до пят и покачает головой, мол, ничего особенного. Извращенцев рука заводит; пероксидная блондинка в чёрном мини с пудрой цвета загара поверх синюшных пятен от прыщей, едва переступив порог квартиры, тщательно сбила грязь с каблуков, а потом, недолго думая, сбросила на пол ключи, кошелёк, одежду… Случилось это через тридцать восемь минут после того, как, попивая коктейль, я услышал: «Эй, здесь свободно?» Потом, лёжа в полутёмной спальне, я курил, а она рассматривала мои пальцы. «У меня одна подруга обожает калек. Её парню ампутировали руку после аварии, и теперь она всегда просит, чтобы он засовывал в неё обрубок».
Порхающие по барам модельки обижались, поняв, что я не собираюсь приглашать к себе. «Вы манекенщица?» — в моём случае не флирт. От них нужны минеты и советы: как похудеть, поправиться, слегка изменить форму глаз. При такой работе, как у меня, на каждой фотографии нужно выглядеть немного иначе. Я научился несколько дней голодать, чтобы потом одежда висела мешком. Две недели на молоке и пасте — набираю вес, побольше жгучего перца — кожа становится багровой, а глаза опухают.
Модели любят говорить о себе, потому что им больше не о чем говорить. Я сижу с ними часами, выпытываю маленькие секреты большого макияжа.
Увидев мои пальцы, они бегут: Доминик, Алиша, Пенни.
Увидев мои пальцы, они просят взъерошить им волосы: Алекс, Рене, Кристин.
* * *
Февраль 1972-го, мне двенадцать лет. Чуть ли не каждый день я хожу в музыкальный супермаркет и в неделю выношу товара баксов на сто пятьдесят, для отвода глаз покупая дешёвую ерунду. Пластинки беру редко, единственно подходящая здесь тактика — направиться прямиком к кронштейну, но работает она, только если прийти в магазин с чем-нибудь громоздким. С кассетами проще, их в пластиковых контейнерах не держат и от касс не видно: выпуклое зеркало наблюдения установлено неправильно: полки от А до К как на ладони, а с Л по Я хоть трава не расти.
Итак, я заплатил за «Студжей» и «Тэ» с Мэтом Джонсоном, прикарманив Рида, Лу и «Ти-Рекс», однако у самой двери меня кто-то окликнул: «Эй!» Бегом отсюда!.. Один из кассиров, невысокий парень с пивным брюшком, оказался на удивление проворным, нагнал у стоянки, схватил за шиворот и потащил обратно в магазин.
Я просчитался, думая, что, раз мне двенадцать и унёс я лишь пару кассет, наказание ограничится звонком родителям. Папа в отъезде, надрывающаяся на двух работах мама придёт домой слишком усталой, чтобы меня отчитывать. После семидесяти четырёх минут нравственной проповеди в кабинете старшего менеджера я плюнул в одного из вызванных в магазин копов.
— Ничего себе! — присвистнул регистрировавший меня инспектор. С правой руки отпечатки пальцев он уже снял и круглыми от удивления глазами смотрел на левую. — Вы только гляньте!
Магазин выдвинул обвинение в краже, а плевок в лицо выезжавшему на задержание полицейскому ещё больше усугублял моё положение.
— Парень, ты что, с Марса прилетел? — Ну надо же, как смешно! — А он настоящий? — Копы стали выкручивать пальцы — очень больно, но я ничего не сказал, — стучать по руке, будто думали, что это протез-контейнер для наркотиков.
— Настоящий, — проворчал я.
— С тобой никто не разговаривает! — рявкнул коп и начал издеваться, что отрежет палец и в пластиковом пакете приложит к вещественным доказательствам. Затем достал дополнительную карточку для отпечатков и в графу «Особые приметы» вписал: «Лишний палец».
— Палец не лишний, — поправил я.
— Ты что, хочешь испортить мне жизнь? — У него отглаженная форма, едва ли не выпирающие из рукавов бицепсы, чёрные кожаные перчатки.
— Нет.
— Я спрашиваю: ты что, хочешь испортить мне жизнь, парень?
— Нет, сэр.
— А мне кажется, хочешь. Так, снимай шмотки и рубашонку свою фильдеперсовую тоже!
Инспектор сорвался на крик, но я, находясь всего в метре от него, ничего не слышу, никого не вижу, ничего не чувствую, просто не понял, что от меня требуется.
— Парень, хватит глаза таращить, раздевайся!
Мои вещи на металлическом табурете, и два копа в хирургических перчатках вывернули их наизнанку, ощупав карманы, швы, подкладку. Затем взялись за меня. Сначала маленьким фонариком просветили уши, ноздри и рот. «Высунь язык. Теперь подними. Поверни в сторону и придержи. Теперь поверни в другую сторону. Положи левую руку на яйца и приподними». Я послушно поднял шары, а копы продолжали осмотр. «Наклонись и разведи ягодицы. Покажи левую ступню. Ты что, не знаешь, где лево, где право? Давай не задерживай нас! Теперь подними правую». Словно ловящие блох шимпанзе, они просмотрели мне голову и под конец выдали джинсы, рубашку и полотняные шлёпки наподобие больничных бахил. Куртка, пояс и ботинки остались у регистратора.
Папина реакция на мой страх перед хулиганами гнала в бой. Сила, возраст и количество противников значения не имели, я дрался с ними, потому что ни один хулиган не бил меня дольше и сильнее, чем отец. Здесь ситуация иная. Вызывающее поведение ни к чему хорошему не приведёт: эти ребята не шутят и не блефуют. Всё это я хоть и не сразу, но понял, со временем научился вести себя незаметно и не драться, потому что это практически одно и то же, а в тюрьме привлекать к себе внимание абсолютно ни к чему. По-другому нельзя, порой нужно быть покорным, раболепным, подобострастным.
