Летом перед моим девятым классом ознаменовалось для меня событием, при воспоминании о котором я и сейчас тихо охуеваю и умиляюсь. К тому времени мы с Милой иногда уже позволяли себе прогулки никак не связанные со «Снегирём». Однажды мы отправились в Кузьминский лесопарк и там, после долгих мучительных сомнений, я всё-таки впервые в жизни взял Милу за ручку.
Несколько минут, пока её рука оставалась в моей, мы не произносили ни слова и тупо пёрлись по лесу. Я не знал, что делать дальше, но на всякий случай руку не отпускал. Я понимал, что это, конечно, вряд ли, да и ладошка, разумеется, уже изрядно вспотела. А вдруг повезёт, думал я, и выгорит первый в жизни поцелуй!
Но, поскольку я действительно очень нервничал, когда Мила, надо сказать, минут через десять, предприняла попытку освободиться, я не стал этому противиться и в глубине души был ей весьма благодарен. Ещё минуты через две мы позволили себе переглянуться, потому что до этого смотрели исключительно себе под ноги, что было разумно, поскольку нам всё-таки удалось вызвать друг у друга лёгкое головокружение. Не знаю, какого цвета было лицо у меня, но Мила была красная, как варёный рак. (Она и есть, кстати, Рак по знаку Зодиака.) Ещё через минуту она буквально выдавила из себя следующее: «Ты знаешь… всё-таки… сейчас для меня самое главное — поступить в Университет!..»
И всё-таки! Зачем люди что бы то ни было пишут, создают, размножаются теми или иными способами? Не могу понять. Не могу постичь. Не могу простить ((5-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане).
Не могу простить себе того, что вопрос «зачем» с каждым годом я задаю себе всё реже и реже, но если задаю, всё лучше понимаю, что никогда не смогу на него ответить. Но в глубине души не могу простить себе и того, что отчётливое понимание невозможности получить ответ уже не повергает меня в депрессию. И ещё не могу себе простить того, что я радуюсь отсутствию депрессии и тому, что меня уже далеко не так волнуют самые главные вопросы, как раньше. А вопрос «зачем» — бесспорно самый главный. Но я точно знаю и другое — что абсолютно всё не зачем, а просто так. Но то, что всё просто так и ничего вокруг нас, вокруг меня, нет — ни в коей мере не ужасно и ни в коей мере не повод для печали. А горе, как я уже однажды справедливо заметил в одном из своих стишков, тоже всего лишь красивая сказка.
Нет в мире ни горя, ни боли, ни смерти, кстати сказать. Есть только какой-то шум в голове, если, конечно, признать, что голова моя действительно существует. И этот шум, по-видимому, самоценен, хотя скорее всего нет. Но установление истины в этом вопросе — нерентабельно, потому что истина — пустой звук, тоже всего лишь шум. Шум в сердце. Он, шум, нерентабелен, потому что он может перекрыть другие звуковые волны, которые рентабельны. Рентабельные звуковые волны — это такие волны, нахождение на чьей частоте позволяет мне впоследствии получать их материальный эквивалент, выраженный в денежных знаках, каковые, конечно, сами по себе являются апофеозом категории условности в нашей жизни, но именно они безусловны, а всё, что менее условно — соответственно, в меньшей степени безусловно, потому что хорошего человека на хлеб не намажешь. Разве только если провернуть его в мясорубке и желательно заживо.
Да простит меня Путин, я весьма сожалею о том, что люди, уничтожившие небоскрёбы в Нью-Йорке, кто бы они ни были, заодно не разрушили Кремль, Останкинскую телебашню и пару-тройку «книжечек» на Новом Арбате. Тогда, возможно, деньги стали бы чуть менее безусловны, а большинство населения впало бы в состояние безнадёжной истерики, что со временем привело бы к переоценке жизненных ценностей, в принципе, в мою пользу, потому что я молодец и знаю, что делаю.
Тот факт, что гибель ряда якобы ни в чём неповинных людей не кажется мне слишком дорогой ценой ((3-b) Существует легенда, согласно которой господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..
For mudak’s only!!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество!) за понимание широкими массами моей правоты, я совершенно не считаю вопиющим. Только на этих условиях мы можем быть квиты! Квиты с обывателями, не говоря уже о тех поистине незаурядных людях, которые осознанно этих самых обывателей плодят. Можно, конечно, сказать, что с этими людьми и надо разбираться, но обыватель — это диагноз.
Нет, я не считаю гибель так называемых людей слишком дорогой платой за моё моральное изнасилование или изнасилование других творческих единиц. Да! Я считаю, что мир мне должен в том смысле, что кто-то должен понести наказание за свои преступления против меня, главным из которых является насильственное удержание меня в средней группе детского сада в то время, как я профессор кислых щей. (Это тоже кергуда! Что-то мне просто пафос собственный показался мудацким.)
Я люблю А. Только с нею я счастлив. Я хочу, чтобы она тоже была со мной счастлива. Мне нужен материальный эквивалент! Да, я непоследователен, но только тогда, когда позволяю это себе в гомеопатическом ключе.
Если дядя Володя Путин меня заругает за Кремль и телебашню, я готов принести свои извинения, но не раньше, чем он действительно «заругает», потому как вдруг пронесёт, и я останусь при своих убеждениях, и мне не придётся превращаться в товарища Галилея. А мне, между тем, придётся превратиться в товарища Галилея, если дядя Володя меня заругает, потому что я люблю А. Только с нею я счастлив.
Да, я непоследователен. Зато — человекообразен…
Я только что посетил гостиную, где А смотрит телевизор. «Ну что, „потворил?“» — спросила она. «Да, — ответил я и добавил, — что-то у меня какое-то ощущение двойственности», имея в виду то, что с некоторых пор, после того, как я заканчиваю писать, я минуты три спрашиваю себя: «Зачем ты это всё сейчас сделал? Для чего ты опять понаписал несколько страниц какой-то полной собачины, которая, если уж начистоту, не имеет к тебе ни малейшего отношения? И ведь заставил себя! Зачем? Ведь тебе же не хотелось! Но всё-таки затащил себя за стол, раскрыл тетрадочку и понаписал какой-то хуйни! И зачем? Ведь сам же понимаешь! Да и действительно ли ты думаешь так, как ты пишешь? Ведь нет! Или да? Или нет? Или как же тогда, позволь тебя спросить?!»
«Да, — ответил я и добавил, — у меня какое-то ощущение двойственности». «Ну, хорошо, что не тройственности! — сказала А и добавила, — во всём есть свои плюсы!»
Я опять пошёл на кухню и написал эту главку. Зачем?
По реке плывёт топор
из села Кукуево.
Ну и пусть себе плывёт
железяка хуева!..
Наступило утро. Я встал строго по будильнику (буквально месяц назад ко мне вернулась эта замечательная способность: в любом состоянии реагировать на звуковой сигнал немедленным вскакиванием с кровати), приготовил завтрак, умылся, оделся, поцеловал спящую А и почесал в Термен-центр на репетицию.
Дело в том, что мы с Яной Аксёновой дали согласие на участие в некоем утреннике для детей и их продвинутых в материальном плане родителей. Разумеется, не за просто хуй. Дали согласие поиграть там классику: Яна — терменвокс, я — пианинка. У нас в программе две «Ave mari(и)» (соответственно Шуберта и Гуно), пресловутый «Лебедь» Сен-Санса, да пара-тройка джазовых стандартов во главе с «Summertime».
Дело вот в чём. Я тут подумал о своём поведении. Подумал о том, хорошо ли я поступил, поведав миру о своей жажде разрушения Кремля и иже с jим. Подумал и пришёл к выводу, что нет, нехорошо. Нехорошо, потому что это неправда. Ничего такого я не хочу. Отчасти, к сожалению, для себя самого. Не желать разрушения Кремля (Кремля как символа) не есть путь к спасению души. Это, конечно, путь, ведущий в совершенно противоположную сторону. Для спасения души всё-таки крайне хорошо желать разрушения Кремля (Кремля как символа). Но хорошо ли стремиться к спасению души? В особенности, к спасению своей души? Человеколюбиво ли это?
Едва ли это хорошо. Но обратное — тоже не фунт изюма. И не кило кураги. И в эти размышления ни в коем случае, к сожалению, опять же впрочем, не являются свидетельством каких бы то ни было психических отклонений. Это просто чистая правда. Хотя, конечно, очень многие хотели бы вывести их этого какой-нибудь диагноз, согласно которому меня можно было бы куда-нибудь заточить, потому что так удобней. Люди же, всегда поступающие так, как им удобней, не заботясь о других, на мой взгляд безусловно заслуживают смерти.
