Я даже не заметил, как мой суровый наставник отпустил мою голову. На белой стене скоторезни шел фильм. Да, рисованный чёрно-белый фильм, в котором не было героев; в нем не было сюжета, у него не было саундтрека, в нем не было слов, но он не молчал. Откуда-то из-за горизонта надвигался сначала непонятный гул, состоящий из криков людей, звериного рева и воя труб, постепенно оформившегося в дикую, нечеловеческую и вместе с тем потрясающую своей одновременной простотой и сложным синтаксисом мелодию. Она врывалась в сознание, властно и беспощадно поглощая все мое существо, и вместе с тем ее нельзя было назвать красивой и вообще едва ли можно было назвать мелодией. И хотя в этом потоке звука не было ни ритма, ни размера, это все же была музыка, потрясающая, чудовищно красивая музыка. Такое могло быть написано либо ангелом, либо животным, человеку такое не под силу. А еще было ощущение, что все эти звуки исходят не от каких-то инструментов, их словно издает какое-то живое существо. И вой труб, а может быть, вой сирен, и жужжание, напоминающее урчание пропеллеров и крики людей, а может быть, ангелов, и рев множества животных, а может быть, одного Бога – всё образовывало единый поток, какую-то неслыханную гармонию. Вырвавшись неведомо откуда, она устремлялась на меня и вонзалась в самое сердце. Она словно расчленяла меня, разделяя душу с телом, терзала и ласкала одновременно. И тогда я разрыдался. Я захлебывался самыми горькими и вместе с тем самыми сладостными слезами, которые только могут быть на свете. И после этой случившейся со мной духовной, моральной и эстетической девальвации, всю жизнь слушая музыку, я искал в ней те созвучия, ту гармонию, безусловно это снова был «Сигнал», но теперь уже другой и говорящий о другом, видимо потому, что другим стал я сам… А на экране, словно живые (потому что я запомнил их живыми, а не рисованными) части скотских и человеческих тел становились одним целым, чтобы соединиться с другими телами. И так до тех пор, пока на вышках не зажглись фонари.
Я не помнил, как очутился дома. Мама сказала, что меня принес на плечах Олег. Я был весь в ссадинах, синяках и царапинах. Олег сказал, что мы подрались с ребятами из другого поселка. Еще мама говорила, что в забытьи я находился несколько часов и у меня был очень странный бред, но о чем я говорил, она мне так никогда и не сказала. Помню, что я проснулся ночью от того, что во сне видел, как стою перед огромной белой стеной и, макая кисть во что-то красное, пытаюсь нарисовать чье-то лицо, но краска не может задержаться на стене и все время стекает на землю. Смотрю себе под ноги и понимаю, что я стою по колено в вязкой темно-бордовой жидкости… Проснувшись, я сразу увидел перед собой стену, вспомнил о том, что произошло, и ужас снова попытался проникнуть в мое сердце, но я вспомнил спокойные насмешливые глаза своего друга, а при мысли о нем я словно становился старше и смелей. Я восхищался им, жалел, проклинал и звал всю ночь…
За окном было очень темно, мама сидела на кухне и, прислушиваясь к моему бормотанию, курила в открытую печку.
«fahr'n, fahr'n, fahr'n
On die Autobahn».
Автор Известен
В 1978 году где-то далеко, за морями-океанами, вышли диски некоторых никому неизвестных в поселке СМП групп. Я узнал о них десяток лет спустя. Зато эти группы тогда уже были известны во всем мире. А ко времени создания этой книги и вовсе стали числиться среди классики. До СССР эти диски либо не доходили вообще, если не были стопроцентным эстрадным мейнстримом, либо доходили спустя два-три года, пять-десять лет. В зависимости от степени потенциальной опасности антисоветского влияния той или иной пластинки на мировоззрение среднестатистического строителя коммунизма, что определялось специальными органами сообща с министерствами культуры и здравоохранения СССР.
ЕМ: 20. Brian Eno «2/1».
Должно было пройти еще целых двадцать лет, прежде чем мне удалось найти и послушать некоторые из этих дисков и на всю оставшуюся жизнь стать их жрецом. В этот вошедший в историю как время апогея панк-истерии год в свет вышла дюжина дисков, изменивших лицо музыки навсегда и ставших рождением новых стилей и направлений. В Нью-Йорке это был «Parallel Lines» легендарных Blondie. Единодушно означенный критикой как диско-альбом «Parallel Lines» получил в том же году премию «Грэмми» как лучший рок-альбом 1978 года. Так начиналась «Новая Волна».
Что касается Kraftwerk, то где-то я читал, что в августе 1975 года, во время тура по США, проезжая через резервацию в Небраске, группа наблюдала, как, раскуривая трубку и что-то напевая, у дороги кружком сидят индейцы, вместо костра магнитофон, а из динамиков: «Fahr'n, fahr'n, fahr'n on die Autobahn», рефрен композиции «AUTOBAHN» с одноименного альбома 1974 года, сделавший Kraftwerk иконой компьютерной хай-тек музыки, альбом, с которого началась ее история. В 1978-ом году из романтичных приват-доцентов краут-рока Kraftwerk, наконец, прямо по Ницше[9] превращаются в «роботов нового поколения», обретя свой классический образ на период 1978–1981 годов. На красно-черной конструктивистской обложке нового альбома «The Men-Machine» красавцы андроиды «холодно смотрят на неведомый свет с востока»[10]. Таинство свершилось в недрах их собственной студии Kling-Klang в Дюссельдорфе во время записи шести композиций для диска, который окончательно утвердил в современной музыке стиль электропоп («The Robots», «The Men-Machine»). Увлеченные моделью Кристой Беккер, лидеры группы Флориан Шнайдер и Ральф Хюттер, записывают свой главный шлягер «The Model», ставший первой композицией стиля, затем определенного критикой как синти-поп. Что касается трех других композиций диска, соответственно, «Spacelab», «Metropolis» и «Neon lights», я хочу сказать, какое впечатление они произвели на меня лично, когда спустя 16 лет после выхода альбома я, наконец, добрался до кассеты с его записью. По-немецки сдержанные холодные синтезаторные секвенции, обработанные реверсом и дилеем арпеджио, на фоне электронных барабанов, записанных словно в салоне летающей тарелки, вгоняли меня в транс и отправляли на другую планету, планету моего детства под названием СМП. И тогда, закрыв глаза, я бродил среди генераторов электростанции и загадочных механизмов Керамзитного завода.
KISS по контракту с Casablanca, подписанному еще несколько лет назад, реализуют нечто совершенно беспрецедентное и никогда ни до ни после не сделанное никем. Они записывают шесть дисков за один 1978 год. Причем первые четыре – сольники, на каждом из которых каждый участник KISS проявил себя как музыкант, вокалист, композитор, автор текстов и аранжировщик. Самым удачным общепризнанно считается диск «Змее-Ящера» Джина Симмонса (Gene Simmons). Однако лучше всех продавался диск «Пришельца», самого талантливого музыканта группы Эйса Фрейли (Асе Frehley), ставший для меня настоящим фетишем. А фэны KISS, узнали, что Фрейли способен писать незабываемые хиты и ещё в довольно необычной манере исполнять их. Новаторскими, в смысле для самих себя, стали также сольники суперлюбовника Пола Стенли (Paul Stanley) и суперкота Питера Крисса. В этом же году KISS выпускают «Double Platinum». Диск был составлен из ремиксов и каверов на песни, уже ставшие платиновой классикой KISS. Но это ещё не все, в этом году закончена работа над фильмом KISS «Meets The Phantom Of The Park». Фильм вышел на экран 28 октября 78-го и в рейтингах NBC держался на самых высоких местах.
Жарр в этом году удивил мир очередным синтезаторно-космическим чудом под названием «Equinox». Это, собственно, о моих любимых пластинках 1978 года. К лету этого года я отношу время, когда я всё чаще и чаще стал впадать в состояние, похожее на транс. Меня охватывало ощущение нереальности мира, и под этим впечатлением я, как лунатик, отправлялся куда-нибудь туда, где меня что-то должно было ждать. Что-то или кто-то? Этого я не знал. Часто на полпути меня останавливала Бабушка или соседи, слыхавшие, что в этой семье уже потеряли ребёнка. Так начала проявлять себя моя леворукость, благодатная почва из которой вырос весь мой мировоззренческий левшизм.
Были определённые часы, в которые мне вместе с Радиком официально разрешалось идти гулять. Прогулки наши начинались всегда одинаково. Мы, как я уже говорил, брались за руки и, словно договорившись заранее, отправлялись в каком-либо направлении, где было то, что манило нас. Иногда нас вдруг не пускали. Этому предшествовали какие-нибудь новости с улицы. Например, однажды Бабушка ворвалась в дом с криком: «Мальчики, мальчики, вы где?» Мы были дома. Бабушка бросилась к нам, стала обнимать и целовать приговаривая: «Господи, живые, слава Богу!» Затем она рассказала, что на улице полно людей.
– Бабушка, можно мы пойдём…
– Куда?
– Гулять.
– Никаких гулять. Мама придёт, тогда пойдёте.
– Не-е-ет. Мы пойдём, – запротестовали мы.
– Не пойдёте! – Глаза Бабушки, видимо, должны были внушить внимание к её беспокойству; они стали какими-то другими, непривычными для нас. Однако мы поняли лишь то, что нас, по-видимому, и в самом деле лишат прогулки. Понятно, когда нам запрещали гулять в наказание за несанкционированные вылазки за приделы СМП, какую-нибудь порчу имущества или разрушения, которые время от времени случались дома в ходе наших игр, но вот так, без объяснения! Мы заревели. Это был проверенный тактический ход в отношениях с Бабушкой. В таких случаях Бабушка напускала на себя безразличный вид и со словами: «Поплачьте – поплачьте, меньше пописаете!» оставляла нас наедине с нашим горем. Тогда наши слёзы и причитания принимали характер вселенского плача. Вынести этого не смог бы даже Флориан Шнайдер[11], не то, что наша Бабушка. Побеждённая и виноватая, она возвращалась к нам с какими-нибудь сладостями, лаской и утешениями. Однако это не всегда помогало. И тогда был, наверное, один из тех моментов.
