Одноэтажный кирпичный магазин стоял рядом с железной дорогой. Мы купили полиэтиленовый пакет, чтобы положить туда ногу и еще всякой еды, сигарет, пива. Все мы конечно были еще салаги, но продавщица тетя Маруся была моей родной тетей. Пива она нам налила в трехлитровую банку под завязку. Сигареты мы взяли болгарские «Ту-134». Также мы взяли разной колбасы и шоколадок. Все это нам обошлось в сорок рублей, червонец мы накинули тёте Марусе за блат. Сначала мы собирались отнести Серегину ногу его родителям. Но потом сообща решили, что нужно выпить пиво. Во-первых, пока оно холодное, а во-вторых, если бы, мы пришли с (бит обрывается!) пивом, об этом могли узнать наши родители и нашей секретной жизни пришел бы конец. Мы сели в лесополосе недалеко от железки и, сделав по хорошему подобающему настоящему пацану глотку пива, накинулись на колбасу. Только Олег Блуднин почему-то не стал есть колбасу. Он не учился в школе, и судя по всему, принадлежал исключительно самому себе. Со временем он стал для всей сэмповской братии чем-то вроде атамана.
– Хорош жрать! – сказал Олег, выпустив из ноздрей и изо рта клубы дыма. – Я думаю, знаешь че с ногой надо делать?
Это была манера Олега, задавать вопрос, словно кому-то лично и в то же время никому, получалось лично всем. Все ждали, что Олег собирается предложить.
– Надо, ее в Бичегорске на главную дорогу положить. И написать бумагу, что так бля будет с каждым, кто тронет хоть одного пацана, из нашей кодлы.
С Олегом все согласились, то, что он предлагал, всегда было рискованно, но по-взрослому и всем нам нравилось это ощущение. Я предложил сначала показать ногу автотэповским девчонкам, за которыми мы ухаживали. В Автотэпе, мы пошли к дому Верки Хадаловой, там было пять девчонок и двое пацанов. Они прыгали на огромных автопокрышках от «Белаза». Мы угостили всех конфетами, а потом показали им ослепительную животрепещущую кровавую ногу в целлофановом пакете. Одна девчонка посинела от крика и упала в обморок. Олег стал бить ее по щекам, но когда она очнулась он снова дал ей ногу, и она снова потеряла сознание. Когда было темно, мы отнесли ногу в Бичегорск, предварительно положив страшный дар в большую картонную коробку из-под конфет. Немного поблуждав по сумеречному Бичегорску, мы оставили коробку с ногой возле колодца на главной улице. Про надпись все почему-то забыли, а на следующий день я забыл про пиво, сигареты и даже про ногу, но я все время чувствовал на себе взгляд Олега, чувствовал его необъяснимое молчаливое присутствие.
А на этой на березе труп её висит.
Народная песня
В те счастливые времена, когда родители приезжали к Бабушке, чтобы побыть с нами, начинались настоящие праздники музыки. Музыку крутили с утра до вечера, а когда родителям все это надоедало и они уходили гулять, мы с бабушкой пели ее любимые песни про растерзанную обстоятельствами любовь. Нашим детским хитом в исполнении Бабушки были «Ой цветёт калина» и еще какая то песенка, в которой были такие строки:
Ты иди отсель желанный,
Душу мне не рви.
А другую городскую
Лучше полюби.
Девушку-колхозницу, главную героиню песни, её «желанный», судя по всему, городской малый, к финалу песни, бросает, здраво рассудив, что лучше ему поступить по совету своей деревенской возлюбленной. Поэтому песня завершается такими строчками:
За деревнею береза
Во поле стоит.
А на этой, на березе
Труп её висит.
Эти строчки Бабушка пела с какой-то особенной интонацией, долженствующей отразить, видимо, страдания главной героини таким образом, чтобы слушателю было понятно, что и исполнительница не понаслышке знает, что значит труп брошенной девушки в конце народной песни про любовь. Мы с братом и сестренки, принимавшие участие в исполнении песен, всегда ждали этого момента с замиранием сердца, глубоко понимая отношение бабушки к ним и их содержанию. Но особое удовольствие нам доставляло не синхронное повторение вместе с Бабушкой последних роковых слов, а возможность некоторой вариации. Поэтому, стараясь копировать Бабушку в интонации, с такими же, как у нее, полными трагизма минами мы исполняли облюбованные нами варианты развязки. Например, я пел «А на этой, на березе, трубочка висит…», а Радик пел «… тумбочка висит…». Были и еще варианты, но это уже не важно. Самым интересным была для нас реакция Бабушки: надо сказать, что у этого куплета был повтор, и если в первый раз Бабушка готова была списать наши «тумбочки» и «трубочки» за оговорку, то когда она слышала их второй раз, она легонько отталкивала нас руками, обиженно повторяя: «Идите, идите вы от меня!». Мы тут же на все голоса начинали каяться: «Бабушка, не обижайся, не обижайся, ба!», и Бабушка, конечно, прощала нас, но всякий новый раз, мы проделывали с ней тоже самое. Иногда, она отпрашивалась у нас куда-то на 15 минут и возвращалась через час повеселевшая и какая-то совсем другая. Вот тогда Бабушка брала реванш за наше святотатственное отношение к её священной песне. Видя, что наша няня навеселе, мы тотчас обступали ее и уговаривали что-нибудь спеть с нами; она не отказывалась, ложилась на кровать, по-мужски положив обе руки под голову:
– Ну, чего вам спеть?
– Бабушка, давай про берёзу! – говорили мы.
– Какую берёзу? – спрашивала Бабушка, задирая вверх подбородок. – Никакой берёзы.
– Тогда про собачку, ба – канючили мы.
– Про какую ещё собачку? – бабушка махала рукой. – Собачка-говнячка!
Эти ее рифмы приводили нас в неописуемый восторг. Отсмеявшись, мы снова начинали приставать.
– Бабушка, а про Чебурашку?
– Какую ещё Чебурашку? – снова махала рукой Бабушка.
– Чебурашку, Чебурашку… – не отставали мы, ожидая какой-нибудь очередной неожиданной рифмы. И словно отвечая на наши пожелания, Бабушка говорила, отмахиваясь от нас, как от мух, двумя руками:
– А-а, ну вас… Чебурашка-хуяшка.
Это слово из трёх букв, мы уже неоднократно слышали на улице. Помню однажды за его повторение при родителях я получил от мамы по губам, поэтому когда его да ещё в таком неожиданном прочтении произносила наша Бабушка, рифмуя с именем нашего любимого мультгероя, мы начинали просто визжать от восторга, и Бабушка получала новые призовые баллы в нашем отношении к ней, как к своей… Помню, однажды, когда мы уже жили отдельно от Бабушки, я поймал себя на мысли, что мне не хватает ее общества на столько сильно, что если бы мама отпустила меня жить к ней, то я собрался бы в ту же секунду. Но уйти жить к Бабушке, отпрашивался не я один. Нашу тоску по ней Бабушка как будто чувствовала и тогда вдруг появлялась на пороге нашего дома. Мы, как прежде, усаживали ее на диван, устраиваясь поудобнее рядышком с ней. Погладив нас по головам, переведя несколько раз с шумом дыхание, Бабушка вдруг тихонько чуть ли не шепотом запевала свою «Березу». Она знала, что мы ждали этого, она знала все о нас всех и о каждом в отдельности. А эта песенка была ее ненавязчивым напоминанием, о том времени, когда нам казалось, что нашим главным взрослым, нашим папой и мамой была она, наша «Баушка».
«Так прислушивайтесь к уличному вою, возникающему сызнова из детства, это к мёртвому торопится живое, совершается немыслимое бегство»
Автор Известен
ЕМ: 18. Far East Family Band «Metempsychosis».
Олег Блуднин, как я уже говорил, был мне не особо симпатичен. Но, в отличие от родителебоязненного брата, он мог делать все то, что, видимо, необходимо было для того, чтобы я рос в соответствии с планом моих потусторонних покровителей, в связи с которым я появился на земле. Главной наживкой в его воспитательной методике были различные авантюрные путешествия в не рекомендуемые для посещения места. Без этих путешествий я с течением времени перестал представлять себе свою жизнь. Кроме того, эти путешествия имели и ещё одну сторону – я учился преодолевать страх перед неизвестным. По дороге куда-нибудь мы с Олегом беседовали на манер перипатетиков. И вообще, целостность моего детского мировоззрения появилась не только благодаря визуальному ряду…
– На «бойне» был? – как-то подошёл ко мне с вопросом Олег.
– Где?!
– Где-где… на скоторезне!!!
От такого красивого слова с явно недобрым значением все стрелки на моих внутренних приборах подпрыгнули.
– Нет, на скоторезне не был ещё… – честно ответил я.
– Не был?! Тогда пошли!
– Вообще, я могу получить за это, – резонно заметил я.
Наша недавняя акционистская выходка с ногой Серёги Жураковского через какое-то время стала известна моим родителям. За безнравственное поведение и вероломство моя задница была педагогически обработана ремнем, а сам я два часа простоял голыми коленями на жесткой и колючей индийской циновке. Но главным наказанием был для меня запрет на общение с Олегом и домашний арест на целую неделю. О том, что странный, неопрятный, живущий в семье с более чем загадочными родителями мальчик водит меня на подобного рода «флэшмобы», моя мама все-таки доложила маме Олега, правда, разговор их состоялся через форточку. Мама же Олега просто-напросто очередной раз зверски избила беднягу, да так, что он почти неделю ходил в синяках ссадинах и царапинах.
