Но больше всего меня напугало то, что в ту же секунду, когда Бамфорд ушел из ресторана, его как будто не стало. Все принялись обсуждать свои дела, преследуя собственные интересы, а о Бамфорде просто забыли. Он для них превратился в ничто. Собственно, все мы ничто в масштабах мироздания, но это не слишком приятно, когда тебе напоминают о том, как ты мал и ничтожен. Это было похоже на генеральную репетицию смерти.
И что самое странное, несмотря на дежурное “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе”, Лоудер действительно пригласил Бамфорда на обед. Уже в следующем месяце.
Все в компании знали, что Лоудер в свое время загремел под суд по обвинению в расхищении имущества компании, поскольку в его квартире обнаружилось изрядное количество этого самого расхищенного имущества. Правда, в пользу Лоудера свидетельствовал тот факт, что украденные товары были припрятаны в комнате его квартиранта, который тоже работал в нашей компании. Бамфорд пришел на судебное слушанье и дал показания в защиту Лоудера, хотя мы так и не поняли: то ли он действительно был уверен в невиновности Лоудера, то ли ему не хотелось терять своего лучшего торгового агента.
В день, когда должен был состояться обед, я увидел Бамфорда в приемной и поздоровался с ним. Бамфорд, насколько я понял, ждал Лоудера, а я видел, как Лоудер вышел из здания минут пять назад, и подумал, что, наверное, надо сказать об этом Бамфорду, но потом рассудил, что это не мое дело. Тем более, я думал, что Лоудер скоро вернется. Новая секретарша в приемной тоже промолчала. Когда ее брали на это место, ей дали четкие указания: никому не рассказывать о перемещениях персонала, – и поэтому она не могла сказать Бамфорду, что Лоудер ушел на обед, и что его секретарь-референт тоже ушла на обед. В общем никто не сказал Бамфорду, что про него просто забыли.
Бамфорд прождал целый час, потому что он был не из тех, кто легко сдается. И все сотрудники компании, проходившие через приемную, видели, как он сидит и ждет Лоудера. Обед так и не состоялся. И что самое странное: я расстроился из-за этого гораздо больше, чем сам Бамфорд. Поведение Лоудера меня искренне возмутило. Лоудер питал симпатию к Бамфорду (если ты негодяй и мерзавец, это еще не значит, что ты не способен испытывать добрые чувства) и забыл про него вовсе не потому, что специально хотел забыть, а потому, что ему было незачем его помнить. Бамфорд перешел в разряд людей-невидимок, из знакомства с которыми нельзя извлечь никакой выгоды.
Спустя где-то год в разговоре всплыло имя Бамфорда, и Лоудер сказал мне:
– Все-таки надо бы нам с ним пообедать. У тебя есть номер его домашнего?
Вопрос меня озадачил. Все знали номер домашнего телефона Бамфорда. Он уже сорок лет жил в том же доме.
И только теперь до меня дошло, что Лоудер просто искал себе оправдание. Ему очень хотелось думать, что найти номер Бамфорда бьшо очень непросто: при таком раскладе у него еще оставалась возможность убедить себя в том, что он не законченная скотина. Имя Лоудера в моем “черном списке” на случай крушения цивилизации стоит в числе первых.
Я смотрю на часы. Бертранд треплется по телефону уже сорок минут.
– Хорошо, хорошо. Потолки у них выше. Потолки в “Минте” выше, но какая от этого польза? Нет, если вынести всю мебель…
Моя работа проста: отдать человеку пакет. Но Бертранд явно испытывает судьбу. Мне неприятно, когда меня принимают за пустое место. Если бы Бертранд сказал: “извини” или “ты подожди, я сейчас”, – это было бы другое дело. Я расстегиваю штаны и делаю пи-пи в кадку с фикусом, потому что уже не могу терпеть, и еще потому, что надеюсь тем самым привлечь внимание Бертранда. Но Бертранд ничего не видит. Я выхожу из его кабинета. Он этого не замечает.
Внизу бармен орет на двоих дуболомов.
– Да, обезьяну надо кормить! Но обезьяна хотя бы работает!
– Мы тоже работали, – отвечает один дуболом.
– На прошлой неделе у нас было пятнадцать человек! – орет бармен. – Пятнадцать! И десять из этих пятнадцати – мои друзья.
– Ты нас уволить не можешь, – говорит второй дуболом. – вот если бы ты нам платил, тогда – да. Но ты нам не платишь, а значит, не можешь уволить.
– Я вас не увольняю. Я просто даю возможность кому-то еще проявить себя за вертушкой.
– Обезьяна не справится.
– Ну, да. Она долго училась работать с пультом. Почти два часа! Но у нее начало получаться, и я еще с ней поработаю, по тренирую…
Обезьяна зевает. Открывает огромную книгу в кожаном переплете, вроде как даже Библию. Ловко вырывает страницу и начинает умело скручивать косяк с травкой, высыпанной из мешочка. Потом берет зажигалку, прикуривает, делает глубокую затяжку и благостно выдыхает дым. Видимо, закон, запрещающий хранение и потребление марихуаны, не распространяется на обезьян. Как и необходимость иметь лицензию на ношение огнестрельного оружия.
Все, с меня хватит. Я выхожу на улицу. Стою, греюсь на солнышке и размышляю о том, куда бы пойти, чтобы съесть дорогой сэндвич, за который я не собираюсь платить, и тут из клуба выходят те самые два дуболома и пытаются хлопнуть дверью. Только у них ничего не выходит, потому что на двери стоит доводчик. Они подходят ко мне. Мне становится страшно. Кажется, меня собираются грабить.
– Он нас уволил, – сообщает мне один из них.
Может, он принял меня за кого-то из своих знакомых? Со мной это бывает. Издержки обычной, непримечательной внешности. Они оба – в белых футболках с изображением виноградной грозди. У того, кто ко мне обратился, совершенно безумные разноцветные бакенбарды: одна выкрашена в ярко-красный, другая – в желтый.
– Взял вместо нас обезьяну, – говорит другой. – Обезьяну по кличке Вонючка.
Если бы меня уволили с работы, а на мое место взяли обезьяну, и особенно – обезьяну по кличке Вонючка, – я бы не стал сообщать об этом первому встречному.
– И стриптиз здесь ни при чем. Люди приходят не за стриптизом. Они приходят послушать музыку. Без музыки нет никакого стриптиза. Даже самые классные телки без музыки не покатят. А что обезьяна понимает в музыке?!
– Ага, – говорю я сочувственно, пытаясь вложить в это слово все то, что им хочется услышать. Им лет по двадцать. Оба – здоровые амбалы, крепкие и мускулистые. Они стоят очень близко ко мне, практически – вплотную. И вроде как загораживают мне дорогу. Это что, такая преамбула к избиению и ограблению?
– А ты – дилер Бертранда, да?
– Нет, – говорю я и сам поражаюсь, как убедительно я это сказал. Отрицание, возмущение, удивление, тонкий намек на угрозу – все, как положено.
– Я так и знал, – говорит один из дуболомов. – Я сразу понял, что ты – его дилер.
– У тебя же обширные связи, да?
– Нет.
– Да ладно, дружище. Ты из какого картеля? На кого ты работаешь?
– Ни на кого не работаю.
– Мы хотим работать с серьезными людьми.
– Мы хотим работать с серьезными людьми, – повторяет второй дуболом. – А не с какими-то обезьянами.
Тот, который с разноцветными бакенбардами, запускает руку в карман. Я напрягаюсь на пару секунд, но у него слишком темные джинсы, и если бы в кармане было какое-то оружие, это было бы заметно сразу.
– Я – Гамей, – говорит он. – А это – Мускат.
Он вручает мне помятую визитку, на которой написано: “Диджей Гамей и диджей Мускат – боги ритма”.
– Вот, – говорит второй и вручает мне еще одну визитку, на которой написано: “Диджей Мускат и диджей Гамей – боги ритма”.
До меня даже не сразу доходит, что они и вправду такие тупые. Да, молодости свойственно грешить глупостью, но тут дело явно не в молодости. Лично я никогда не рассматривал диджейство как настоящую профессию. Где тут умения, где мастерство, где предприимчивость, где творческое мышление? Накупаешь пластинок – либо в ближайшем магазинчике звукозаписи, либо с доставкой на дом по Интернету, – и ставишь их на проигрывателе. Бесспорно, тут все-таки требуются хотя бы какие-то технические умения: к примеру, включить проигрыватель в розетку, – но, если честно, Вонючка, мне кажется, справится лучше, чем эти двое.
– Дай нам шанс, – говорит Гамей.
– Ребята, я работаю в местной церкви.
– Дай нам шанс, – говорит Мускат и встает на колени. – Звони, когда захочешь. В любое время. Мы хотим заниматься серьезным делом. Мы хотим, чтобы о нас знали по всей стране.
– Спасибо, ребята. Если мне вдруг понадобятся диджей, я позвоню вам в первую очередь, – говорю я, быстро сажусь в машину и еду прочь. Теперь я всерьез опасаюсь за Бертранда.
Может быть, мой уход повлечет за собой всяческие нехорошие последствия? Может быть, там у них назревает кровопролитие?
Еду обратно к Сиксто. Всю дорогу активно потею от страха. Я действительно не уверен, правильно ли поступил. Я ведь не знаю всех тонкостей этой профессии. Сиксто – большой человек в Майами. Ремонт дома, где Сиксто сдает квартиры – это всего лишь одно из средств отмывания денег для его боссов. Покупается полуразрушенный дом, в доме делается дорогущий ремонт, а потом дом продается за очень большие деньги, поскольку наружная и внутренняя отделка осуществлялась по высшему классу – все легально, не подкопаешься. Сиксто сдает там квартиры, чтобы у него были деньги на карманные расходы. Да, я спас ему жизнь, но это вовсе не значит, что теперь я могу делать все, что хочу, и мне за это ничего не будет. Однако когда я рассказываю Сиксто обо всем, что случилось (опустив эпизод с цветочным горшком), он говорит:
