— Какого? — уточняет дружбан.
— Да забыл, как там его…
— А где живет?
— Да не помню!
— А с какого он года?
— Да что я, паспорт у него спрашивал?
Пауза. Дружбан морщит лоб. Вспоминает. Наконец, радостно восклицает:
— Знаю! Точняк — знаю!
Преступный промысел мало совместим с понятием семейного очага. Не случайно по старым "воровским законам" "истинный босяк" не должен был жениться, иметь свой дом. Конечно, нынче мало кто из уголовников сознательно блюдет эти "заветы". Однако сам образ жизни "крадунов" приводит их в конце концов к потере так называемых социальных связей. От многих отворачиваются родственники, знакомые, уходят жены, отказываются дети…
Потому так много на строгом, тюремном и особом режимах арестантов, как говорится, "без родины и флага" — то есть самих по себе. Некоторые из них, пока здоровы и молоды, не очень тяготятся этим обстоятельством. А если к тому же близким требуется помощь — тут уж арестант триста раз вспомнит, что, как поется в песне группы "Лесоповал",
Это блажь воровского закона,
Но у жулика матери нет.
И всплывает в памяти моей одна история — грустная и смешная одновременно. Случилось это в 80-е годы, когда еще производство в колониях было крепким, а не упало "ниже уровня городской канализации", как говорят "сидельцы". Заработать арестант мог довольно приличные деньги — если, конечно, имел хорошую профессию и вкалывал нормально, то есть относился к касте так называемых "мужиков" — работяг.
ВОТ ТАКОЙ "МУЖИК" ЧАЛИЛСЯ[14] в середине 80-х на одной из ростовских зон. Пахарь отменный, сварщик экстра класса. С рабоче-крестьянским "погонялом" Лопата. В свои сорок годков — Андрюха Лопата. Бомбанул[15] Лопата в Целинском районе какой-то ларек по пьянке — ну, и подзасекся: попал за "колючку" в третий раз. Бывают такие дурни: и чего, казалось бы, не жить — профессия есть, деньгу неплохую зашибает, а вот поди ж ты — всегда вляпается в блудную[16]. Сам арестант — с Урала, на Дон залетел так, по случаю. За Уральскими горами осталась у Лопаты маманя престарелая, живущая на крохотную колхозную пенсию. Понятно, от такой старушки проку для зэка мало: на свиданку за тридевять земель не потащится (куда уж ей, развалится по дороге), деньжат не пришлет. Наоборот, все от сына ждет весточку да какой-никакой помощи.
Поначалу Андрюха посылал матери небольшие денежные переводы, благо зарабатывал он на промзоне неплохо, на квиток[17] кое-что перепадало. Но случилось так, что сварщику в очередной раз не пофартило. Дернула его как-то нелегкая: решил в воскресный день перекинуться в нарды с милым старичком-узбеком по прозвищу Шайтан-арба. Благообразный мухоморчик с седенькой жидкой бородкой, старичок был майданником[18] со стажем, чаще всего "работал на доверие": никто из лоховатых[19] пассажиров не мог заподозрить в простодушном азиате опытного "крадуна".
Лопата нарды любил, но на деньги "шпилить"[20] опасался. Жаден был. А тут вдруг что-то нашло. Хороший месяц выдался, вкалывал сварщик на выполнении одного срочного заказа, отвалило ему начальство приличную сумму. И решил пацан покуражить, сел с бабаем[21] "сгонять фишку"[22]. Сел днем, а к вечеру уже оказался у Шайтана в долгах, как в шелках.
— Горачий ты малшик, — сочувственно улыбнулся Лопате старичок. Шеш-беш[23] — это тебе не шахмат. Зидесь думат надо. Зидесь башка хитрый нужен, а не просто зарики[24] шивырять. А ты посмотри, сколко денги засадил вай-ме…
— Слышишь, отец, я тебе все отдам, в натуре, — смущенно стал оправдываться Андрюха, чтобы азиат и окружающие не решили, что он "двинул фуфло" (то есть, проиграв, не может расплатиться). — У меня и на счете бабки есть, и ларек, сам знаешь, каждый месяц…
— Щито ты, Андрюша, зачем этот базар пустой? — ласково успокоил Лопату Шайтан. — Я тибе щито, первый день знаю? Ты мужик с понятием, я — тоже не махновец, да? Пусть пока долг молчит. Зачем твой ларек-хорек, никто тибе за жабры не берет. Спокойно паши, будешь просто на мене месячный норма выработки записывать, пажилому чилавеку на чай копейка будет падать…
Это значило, что теперь Лопата должен давать в месяц две нормы: одну за себя, другую — за Шайтана. А тому как "передовику производства" начислялась зарплата за "трудовые достижения". Короче, попал Лопата в рабство. А кто тебя, братан, заставлял на катран[25] лезть, если у тебя башка под хрен заточена?
С этого дня началась у Лопаты суровая жизнь. Вкалывал, как черт на мельнице. А долгу конца-края нету… Тут еще маманя слезные письма пишет: самой-то мне, сынок, ничего не надо, картошки посадила, соседи молочка всегда дадут, — да вот сестренка твоя, Любаня, шибко приболела по женскому делу, если можешь, пришли какую копейку, больше ждать неоткуда… Раз не ответил Андрей, другой. А старушка письмецо начальству зоны затележила: что, мол, с сыночком моим? Может, беда какая приключилась? Отрядный провел с Лопатой воспитательную беседу: ты мать-то не забывай да сестру больную! На счете у тебя деньги есть, перечисли малость, да гляди — я проверю. Ты ведь, кажется, просился в колонию-поселение…
— Совсем оборзели дуры! — вскипел Лопата, которому пришлось-таки "отстегнуть" денег сестре и матери. — Волнуются они за меня! Мне ихние волнения дорого обходятся! Глядишь, понравится меня казачить[26]! И так уже один чурка[27] на шее сидит…
Решил арестант отбояриться от назойливой родни. Собрал мощную интеллектуальную группировку — Леня Шуршавый, штукатур Арменчик и фотограф зоны Миша Ашкенази, который с гордостью именовал себя венгерским евреем, хотя сам был родом из Ярославля и Венгрию видел только на картинках. Эти "три брата и Лопата" разработали и осуществили оригинальный план, которому суждено было потрясти своей гениальностью всю зону и окрестности…
Магистральная мысль родилась в иудейских закоулках Мишиного мозга, куда он и сам с трудом мог добраться по темным лабиринтам извилин, опрокидывая штативы, расплескивая ванночки с растворителями и путаясь в пулеметных лентах пыльной фотопленки.
— Тебя надо срочно похоронить, — заявил мудрый Миша, выслушав трагическую историю приятеля.
— Ты крышей двинулся?! — подскочил на месте Лопата.
— И шо ты верещишь, как раввин на блудницу? — поморщился фотограф. — Я же ж в фигуральном смысле. Надо ж понимать иронию судьбы. Ты уйдешь из этой жизни с гордо поднятой головой, и друзья у гробового входа уронят скупую слезу на твое остынувшее тело. Но это будет всего лишь красивый понт[28]. Душераздирающий спектакль "Анна Каренина, или Каштанка под паровозом". И в этой драме тебе предстоит исполнить главную роль.
— Какую еще роль?
— Паровоза! Он еще спрашивает, какую роль. Жмурика[29], конечно. Извини, но роль без текста. Главное — вовремя захлопни зенки и укрой свои бледные ноги. А дальше, как в песне, где старушка напрасно ждет сына домой, потому что ей скажут — она зарыдает о безвременной утрате единственного балбеса…
— Я не единственный, — недовольно буркнул Лопата. — У меня сестра есть.
— Так ты шо, предлагаешь и ее похоронить? Я вижу, ты вошел во вкус. Но на первый раз обойдемся без массовки. Не добивай маманю. Дрожащей рукой она вскроет казенный конверт и узнает, что ее сын, Кубышко Андрей Матвеевич, шаркнул кони в далекой донской степи…
— Ага, так тебе цензор и пропустит эту "липу", — возразил Леня Шуршавый. — В лучшем случае — шизняк, а то и месяц БУРа.
— Леня, вот только не надо нас учить, с какого боку кушать мацу, поморщился Ашкенази. — Через восемь дней отваливает на волю хороший пацан Сергуня Корольков. Выйдет за вахту — и тусанет "малявочку" в первый же почтовый ящик. Я думаю, за это время мы все успеем обстряпать.
— А если маманя не поверит? — засомневался Лопата. — Мало ли что напишут; вдруг перепутали…
— Вот что нас, русских, погубит, так это недоверие к власти, — грустно заметил Миша. — Но раз уж я как большой художник взялся за это дело, декорации доверьте мне.
И через восемь дней хороший пацан Сергуня Корольков уже опускал заветный конверт в почтовый ящик на свободе…
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ СПЕКТАКЛЯ развернулось в той же колонии спустя полтора месяца. Заместитель начальника зоны по воспитательной работе майор Ширко субботним утром сидел в своем кабинете и грустно размышлял о превратностях судьбы, которая заставляет его, только что вышедшего из отпуска, в выходной торчать на дежурстве среди всякого уголовного сброда. Майор, вздохнув, отхлебнул из стакана черного, как деготь, чая, который ласково именуется в зоне "смерть ментам", и в этот момент ему позвонили прямо с КПП контрольно-пропускного пункта.
— Товарищ майор, тут к вам две женщины просятся на прием…
— Что такое? Какие женщины?
— Мать и сестра осужденного Андрея Кубышко. Они говорят, умер он недавно, хотят узнать какие-нибудь подробности…
