Может, у него какое-то другое видение. Например такое: я, связанная по рукам и ногам, лежу, опершись щекой о коня, и сдуваю муравьев, которые копошатся у моей головы, а он прикладывает мне пистолет к виску и спрашивает, где героин.
Я опять просыпаюсь после нескольких секунд сна, но ничего не изменилось, потому что Ками все еще стоит возле меня. Я удобненько устраиваюсь в кресле, словно меня тут вовсе и нет. Потом говорю Ками, что это была шутка, а так как он продолжает на меня смотреть, я протягиваю ему фольгу. Мы делаем по три хапки и ему уже ничто не мешает, даже то, что я обвиваюсь вокруг него. Если бы я приказала ему тужиться над зеркалом, может, он бы и потужился, хотя сейчас он бы уж точно не посрал. Но он и не должен срать. Сейчас ему уже хорошо, почти так же, как и мне.
Ведь если обо мне речь, я всегда счастлив настоящим, наибольшим счастьем, таким большим, что ему дальше некуда увеличиваться. Но, собственно, именно поэтому я не могу сдержаться и каждому, действительно каждому, хочу это дать. Тем более что кто-то очень сильно это способен пережить. Как мой маленький, твердый Ками. Но существует же кто-нибудь еще более твердый, более испытанный. Такой если и сломается, то с кайфом.
Потом приходит Ломаный, то есть ребята докладывают мне, что нашли его, счастливого, на тротуаре под воротами. Я не могу удержаться, чтобы не выйти и не посмотреть на него. Его лицо со сломанным носом и ирокезом — это клевое зрелище, но не о том речь. Я хочу посмотреть на человека, которому хотелось полностью слиться с Императрицей Герой.
Когда я выхожу к нему, ему настолько хорошо, что даже разговаривать с ним тяжело. Впрочем, мне и не нужно с ним разговаривать, потому что мне так же хорошо, как и ему — даже еще лучше. Потому что мой организм сильнее и так легко не засыпает. Его большие глаза вытаращены на меня, он наверняка чувствует, что я целиком наполнен тем же, что и он. Возможно, он даже чувствует, что в моем случае нет ничего больше. Я приказываю парням отвезти его в наш подвал в центре и рассказать ему, что ему следует сделать, когда он будет менее счастливым.
Я возвращаюсь в комнату и включаю радио, то есть мою любимую с некоторых пор радиостанцию.
— Но это необходимо легализовать, — какой-то говнюк лает, как маленькие черные собачонки, по-моему, крысоловки.
— Да, правда, — говорит своим грубым голосом Мат, — это необходимо легализовать, потому что человек свободен и имеет право делать с собой все, что ему вздумается. Но почему ты так, ну, сильно кипятишься? Запрет курения может обозлить людей. Но особенно сильно обозлит тех, которые попросту хотят курить. Или ты тоже куришь?
Молчание. А потом раздается сигнал «занято».
— Хм, — задумывается Мат. — Неужели так трудно ответить на этот вопрос?
Я быстренько набираю номер студийного телефона для слушателей. Я уже выучил его наизусть, хотя звоню в первый раз.
— У нас звонок. Алло?
— Алло, — отвечаю я.
— Ты кто?
— Никто подобный тебе еще не звонил.
— Ооо. А как зовут-то тебя?
— Я — гера.
— Ты — коричневый порошочек?
— Нет. Я — это то, что ты чувствуешь после коричневого порошочка.
— И все? Ну и убогая же у тебя житуха.
— Убогая? Почему же тогда стольким людям хочется чувствовать то же, что чувствую я? Они хотят чувствовать это и ничего больше. Каждому из них хочется быть мной.
— Это вопрос вкуса. А может, ты нам скажешь, коричневый порошочек, хочешь ли ты быть легальным или нет?
— Думаю, что я не буду легальной или нелегальной, потому что скоро на самом деле уже не найдется человека, который мог бы меня запретить. Буду одна лишь я. Потому что людям больше всего хочется быть счастливыми. И поэтому все, в конце концов, придут ко мне.
— Я думаю, что ты своими словами рассмешила наших слушателей.
— Пускай они смеются. Но тебе лучше всех известно, что так и есть на самом деле. Можешь говорить, что тебе вздумается. Ты можешь сказать, например, что я — убийца. Или что я нудная. Но сможешь ли ты отрицать, что я дала тебе наибольшее счастье в мире и никто другой ничего подобного тебе никогда не даст?
Молчание.
— Хм, — говорит, наконец, Мат. — Может быть. Но я не знаю, живет ли человек для того, чтобы быть счастливым. Не знаю, всегда ли счастье приносит людям добро. Я помню, что со мной происходило, когда я курил. Я был очень счастлив, но со мной происходили такие вещи, что сейчас я не могу о них спокойно думать. И я постоянно о них вспоминаю. А как вы считаете? Думаете ли вы, что счастье всегда приносит человеку добро? А может, кто-нибудь думает иначе? Наш телефон…
Меня отключают. Потом, когда Мат заканчивает программу, я звоню ему на редакционный номер.
— Алло? Это я, гера, — говорю я весело.
— А, блядь, это ты? Как тебя зовут? Охуенный разговор получился. Ты был просто необыкновенным.
— Не настолько необыкновенным, как ты. Ты сдал экзамен.
— Какой еще, блядь, экзамен? — интересуется Мат.
— Ты не подставил жопу героину.
— Слушай, скажи мне, как тебя зовут и чем ты занимаешься.
— У меня свой центр для зависимых. Главным образом для алкоголиков, но и для героинистов тоже. Может, тебе будет интересно, потому что мы делаем то, чего еще никто в этой стране не делает. У нас, типа, агротуристический центр, который находится на юге от Варшавы. Сауна, хорошая кухня. Это, конечно, не по карману бедным алкоголикам. И это не обычный реабилитационный центр. Мы их не отучаем от пьянства.
— Нет. Вы подаете им «Май Тай», «Голубую лагуну» и «Желтого боксера».
— Можно и так сказать. Мы их учим, как обращаться с алкоголем. Как пить мало. Как пить для удовольствия, но так, чтобы не упиваться. Мы делаем то, чего не удается сделать с алкоголиком.
— Хм, — пробурчал Мат, — может, может… Знаешь, у меня иногда возникают проблемы с алкоголем, может, этот курс помог бы мне… Погоди, ты сказал мне, что у вас и героинисты имеются. Вы что, учите их, как мало курить?
— Скажем, как курить соответствующим образом. Тебя это интересует?
— Нет.
Щелк. Мат бросил трубку. Он, наверное, не хочет, чтобы ему было хорошо. Возможно, он — единственный человек, который этого заслуживает.
Чувак, который познал счастье, но может его отвергнуть, — это чувак, который будет настолько сильным, чтобы выдержать счастье. Он должен стать счастливым — и как можно быстрее.
Отец Мата выглядит как помесь викинга с хомячком. У него длинные белые волосы, белая борода, широкое лицо с большими щеками и мощная челюсть. Все вместе напоминает так называемого Бога-Отца.
Я пришла к нему без макияжа. Он не знает, что я — некто очень счастливый. И очень богатый. Отец Мата — научный работник, преподаватель. Первый раз я договорилась о встрече у него в кабинете в универе. Я сразу же сказала ему, что в свое время не закончила учебу и никогда не занималась историей, но меня очень интересуют современные исторические исследования с более смелой трактовкой. У меня есть деньги, и я могу финансировать исследования, а также издание книги на определенную тему.
Ему захотелось узнать, на какую тему.
Я ответила, что тема очень сложная и лучше обсудить ее в комфортных условиях. Я пригласила его к себе домой. При случае он сможет увидеть фирму, экспортирующую пластиковые наборы для приемов, которую я недавно приняла во владение. Чтобы он увидел, откуда я беру деньги на спонсирование науки. И при случае он может зайти ко мне домой и познакомиться с мастерством моих поваров.
Увидев его щеки и губы, я сразу же поняла, что он не отвергнет мое предложение.
Три дня спустя мы сидели в салоне для гостей и пили горячее сакэ. Мне не очень-то и хотелось выдумывать темы для этих исследований, поэтому, когда он пришел, я объяснила свою позицию очень просто. Речь шла о чем-то вроде книги типа «Краткая история могил» или «Мировая история цветов». Единственное условие; эти книги должны быть об удовольствиях. О том, что люди постоянно открывали для себя большие и сильнейшие удовольствия и наверняка они постепенно приближаются к тому, чтобы открыть самое большое удовольствие. Такое удовольствие, что уже не останется даже малейшего места для чего-то неприятного. Я могла бы профинансировать исследования в Европе, если существует потребность в посещении каких-нибудь университетов или библиотек.
— Это интересная тема, — отец Мата улыбнулся своей белой бородой. — Вы позволите спросить, почему она вас так заинтересовала?
У меня были разные причины для этого. В том числе и личные. Но он мог быть спокоен; я не хотела финансировать эти исследования только для того, чтобы найти это самое сильное удовольствие. Мне не нужно его искать. В моей жизни вообще нет ничего неприятного. Мне бы скорее было интересно найти человека, который смог бы жить в состоянии неустанного, большого удовольствия и при этом бы не сломался. Поэтому меня интересует данная тема: как люди переносят удовольствия и почему переносят их так плохо.
