Короче говоря, в то время я почему-то считал, что Человек имеет право получать деньги за интеллектуальный труд только в том случае, если он доказал на деле, что умеет работать физически, поскольку в противном случае все его духовно-философские изыскания будут нести на себе отпечаток общей неполноценности, а значит все делаемые им выводы будут изначально несостоятельны в любой области знания, сколь отвлечённой она бы нам ни казалась, поскольку у мужчины, неспособного забить гвоздь, как и у женщины, неспособной изготовить яичницу, никаких знаний не может быть по определению. Человек, никогда не носивший тяжестей, не способен постичь закон всемирного тяготения, сколь бы он ни сидел в библиотеке и сколь ни штудировал бы Ньютона!
Откровенно говоря, я и сейчас так считаю, но тогда гитара не получилась. Факт.
В пятом классе у нас, как, впрочем, и у всех остальных счастливчиков, был такой предмет под названием «музыка».
В принципе, «музыкой» его было можно назвать с натяжкой, а поскольку в пятом классе нам всем было не больше двенадцати лет (и «натягивать» ещё толком никто не умел, ввиду полного непонимания, какой в этом смысл, что, в свою очередь, объяснялось природной чистотой наших, блядь, юных душ), мы называли его просто «пением», ибо так и обстояли дела. Более того, пели мы какую-то полную ерунду.
В этом самом пятом классе оную дисциплину вёл у нас какой-то полумудак по имени не то Анатолий Фёдорович, не то какой-нибудь там Хуйнаны Михалыч. Все предыдущие популяции пятиклассников знали его как киномеханика, но когда же до пятого класса дожили мы, нам сказочно посчастливилось узнать его в амплуа учителя пения. Естественно, данный экземпляр «голой обезьяны» не умел толком ни играть, ни, тем паче, петь (слава яйцам, петь он даже и не пытался). Преподавал он при помощи проигрывателя и пластинок с «минусовками». Хитрые совки всё предусмотрели, и подобные пластинки в то время действительно выпускались. Вероятно, специально для киномехаников, тянущихся к прекрасному.
Однажды с этим Хуйнаны Михалычем у меня вышел странный конфликт. Дело было так. В конце четвёртой четверти, на последнем уроке в году, к каковому Хуйнаны, видимо, не подготовился (небось кого-то ебал накануне и, конечно, в процессе нажрался) поначалу возник «провис». Но Хуйнаны быстро, блядь, овладел собой и сказал: «Ребята, кто из вас учится в музыкальной школе, поднимите руки!» Таких уёбков в нашем классе было человек пять и среди них я, а если считать только мальчиков, нас и вовсе было двое. Я, да Слава Тюхтенёв. Впрочем, Тюхтенёв учился играть на гобое.
Почему-то развлечь весь класс своей игрою на фортепьянах первым Хуйнаны предложил именно мне. Напрасно я говорил ему, что экзамен у меня прошёл уже месяц назад, и я ничего не помню, что, кстати, было чистой правдой, поскольку музыкой я занимался из под палки в прямом смысле этого слова, и после сдачи экзаменов и зачётов забывал всё начисто в течение первой же недели.
Всё-таки мне пришлось сыграть какого-то очередного ёбаного Скарлатти. Естественно, я всё время ошибался. Когда я закончил, Анатолий Фёдорович, осведомился, какая у меня там оценка. «Четыре…» — сказал я. «Я бы тебе не поставил!» — сказал он. Все немедленно засмеялись, а я чуть не заплакал. Такой вот, билят, чувствительный был! Но уже в следующую секунду я неожиданно нашёлся: «А Вас бы и не взяли к нам преподавать!»
И тут он, конечно, у меня говна поел вдоволь. Все, естественно, засмеялись пуще прежнео, ибо его компетентность вызывала сомнения далеко ни у одного меня. Скотина! До сих пор уважаю себя!
Но кроме этого, однажды, где-то четверти в третьей, он сказал довольно дельную вещь, хоть это и была чистой воды совковая пропаганда. Хуйнаны сказал, что если мы плохо учимся и доставляем своим родителям хлопоты и неприятности, то наутро они не могут качественно трудиться на своих рабочих местах, а их некачественная работа ослабляет нашу великую Родину. Стало быть те из нас, кто учится недостаточно хорошо, автоматически являются вредителями и врагами народа. Конечно, относительно наших двоек, это был полный бред, но…
Неделю назад у нас с А накрылась квартирка, и в данный момент мы вынуждены жить с моей мамой, а также с моей тётей, её мужем и дочкой (она же — моя двоюродная сестра). Прямо скажу, общение с ними вызывает у меня острое желание просто погладить их по квадратным головам ((7-b) Я хочу только одного: никаких ограничений в творчестве! Никаких! Ни для себя, ни для кого бы то ни было!
Существует легенда, согласно которой, господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры.
Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..). И богу (нашему бездарю-то главному!) даже прощать меня за что, ибо я, как обычно, говорю правду.
И ещё. Как в мировом, так и в отечественном, блядь, искусстве, многократно воспет подвиг, совершаемый родителями (чаще всего матерями, хоть и случаются исключения) якобы во имя их чад. Но почему-то замалчивается ежедневный подвиг, совершаемый детьми во всякой мало-мальски нормальной семье во имя незадачливых и неоправданно амбициозных родителей. Тут надо заметить, что мало-мальски нормальной семьёй следует считать любую семью, в которой дело, несмотря на очевидные основания, всё-таки не доходит до поножовщины. Вот так. Да святится имя нашего бездарного Господа!
Положа, блядь, руку на сердце, я могу сказать следующее. И более того, надо сказать, я не могу сказать ничего, ибо, блядь, существует такая упрямая штука как факты.
Я не знаю женщины сильнее А. Несмотря на это, я помню один случайный разговор со Светой Богдановой, когда она дословно сказала, что терпеть — это прерогатива мужчин, с чем я также согласен. Но… я не знаю женщины сильнее А. Или… можно сказать иначе (хотя, конечно, можно этого не сказать, как и всего остального. Как известно, можно всё — вопрос как): никто и никогда меня так не любил.
Объективно, будучи кем угодно, но только не будучи объективно идиотом, я понимаю, что верно и то и второе, хотя вопрос, что есть первично решается каждым индивидуально, и сахар так же добавляется по вкусу.
Короче говоря, факты — вещь упрямая. Я счастлив, что меня любит такая женщина.
Видит бог (в смысле, даже он видит при всей своей безалаберности, проистекающей исключительно от того, что у него в башке процессор хуёвый — upgrad(у) не подлежит!), так вот видит он то же, что и я (не более того!), глупость человеческая безгранична, ибо безгранична любовь простых людей к Богу, по определению неспособного предложить им ничего большего, да ещё и подталкивающего своих и без того неразумных детей к ещё большим безрассудствам.
Поистине, умны и сильны в этом мире одни безбожники. Они-то и придумали бога, что логично. Ведь нельзя же обвинять Писателя или Композитора в том, что в их отношении к собственным творениям недостаточно раболепия! Это естественно. Они же безбожники. Это же они создали Бога, а не наоборот.
И какого они создали Бога: а) бездарного, б) безответственного, в) глупого, г) самонадеянного, что вытекает из предыдущего пункта! Почему они его создали таким моральным уродом? Да потому что для сельской местности и так сойдёт! Видимо, деньги несерьёзные предложили, а отказать неудобно было. Скорей всего из чувства жалости. По-другому не бывает, насколько я знаю, а я знаю всё — устал притворяться добрым и глупым. Извините, но я не бог (с вашей точки зрения).
В начале июля 1988-го года у меня впервые зарябило в глазах от по-девственному неоправданного постоянного кручения юного милиного хвоста. И я написал ей письмо, в котором сказал, что то да сё, мол, первая любовь никогда не бывает счастливой и, следовательно, наша с ней переписка едва ли имеет смысл в свете вышеизложенных обстоятельств. Сказано — сделано.
Мы со всей моей невнятной и пафосной семейкой выехали на дачу, и вот тут-то на меня и навалилась какая-то лажа. Прежде всего оказалось, что несмотря на свои пятнадцать лет, я довольно сильно втюрился в эту злобную девицу, и разлука с ней стала для меня серьёзным испытанием, какого последнего я, честно признаться, не выдержал, и уже в сентябре всё началось по новой. Началось для того, как стало ясно в ещё большем последствии, чтобы через полгода всё ещё более однозначно закончилось, что, в свою очередь, как выяснилось позже, нужно было затем, чтобы через девять месяцев началось то, что закончилось уже моей первой женитьбой на оной, соответственно, Миле.
Тогда же, впрочем, летом 88-го, до этого было ещё очень далеко. Хотя, впрочем, ближе, чем от сегодняшнего дня, хотя, опять же, и в обратную сторону (с каким знАком, не знаю, хотя однозначно в обратную сторону, ибо со временем шутки плохи).
