Он больше бессмысленный, чем беспощадный
Правду сказать, местное радио вскипятило мозг. Вертухаи это радио вообще не выключают. Только с шести утра и до отбоя оно в полную громкость завывает паскудным эстрадным разноголосьем, а ночью — на полделения тише, но теми же самыми, хм, голосочками.
Вертухаи предпочитают "Ретро FM". Ностальгируют. Само орудие пытки — приёмник — у них в коридорную решётку втиснут. Как раз напротив моей камеры. Через отдушину вся эта амурно-мелодичная блевотина ко мне сливается. На отдушину я вентилятор прикрепил. Время от времени выдуваю назад всех этих Анней Весок, Леонтьевых, Тыннисов Мягов, Антоновых, Пугачёвых, Макаревичей, Долиных и прочую шваль… Становится легче. Но долго удержать вентилятор включённым не получается — сквозит из плохо закрывающегося окна. А за окном — сырой декабрь. Приходится выбирать: Верасы или менингит. Не знаю, правда, что хуже.
Пойду, покурю под вентилятор.
Радиопередачи…
Радиопередачи эти, особенно их поздравительная рубрика — Вольдемар из Большой Лохани поздравляет своего мурзика с рождением пупсика (звучит "Нэсэ Галя воду") — всё это живо напомнило мне карцер в колонии общего режима. Первая половина восьмидесятых. Воронежская область.
Там тоже практиковалось круглосуточное прослушивание шлягеров, только радиостанция называлась иначе — "Маяк". Программа: музыка на голодный желудок. День "лётный", день "пролётный" — черезразовая кормежка. В "лётный" день, после непременного прослушивания гимна СССР (с тех пор не могу эти фанфары слышать), выдавалась кружка пустого кипятка. В обед, если можно так сказать, на одну треть алюминиевой миски наливалось нечто серое, с ошмётками червивых капустных листов, в редкую перловую крапинку. И кусочек кислого хлеба с ноготь толщиной. Вечером — снова кружка кипятка.
В "пролётные" дни, как следует из названия, выдавался только кипяток. И всё. Причём такой рацион не был садистической прихотью местного руководства. Это было общее правило для всех рабовладельческих плантаций Советского Союза, рабколхозов, красиво именуемых "исправительными колониями". Так перевоспитывали злостных нарушителей режима содеожания. Какое яркое словечко "злостный"! ОФициальный, между прочим, термин. Мне 19 лет. И я упорно не желал становиться на "путь исправления". И куда может вести этот "путь"?
Смерти ещё не существовало.
К этому романтическому периоду относятся несколько моих татуировок, одна из которых, расположенная чуть выше фюрера, являет собой череп в "спартанском" шлеме. Под черепом нечто, напоминающее свиток с надписью на иностранной мове: "Jvstice is dead", кажется, безграмотно, если иметь ввиду английский язык. Но хотелось сказать, что справедливость умерла. За черепом — две свечи. Чистый понт.
Попробую объяснить.
Истинное значение лагерных татуировок сейчас, наверное, мало кто помнит. Разве что старые воры. Во времена, о которых идёт речь, татуировки ещё кое-что означали, был ещё в них некий субкультурный смысл. Так вот, кто-то запустил слух, что "спартанскую" тематику набивают себе те, кто пережил лагерный бунт. Ну, бунт — это, наверно, не вполне точный термин. Но странную поножовщину с поджогом бараков повидать довелось. Как раз в той голодной чернозёмной зоне.
Заключённых в лагере содержалось около трёх тысяч. Мебельное производство. Три смены — то есть круглосуточная работа. Полная трудовая занятость. Работали все, кто не сидел в карцере. Тем не менее, голодно. В лагерном ларьке отоваривали на 5 рублей в месяц, это в том случае, если производственная норма выполнена на 100 %. Таких передовиков было мало. И дело не в том, что мужики не желали работать, напротив, трудиться желание было… Но! Целый месяц мужичок вкалывает на фабрике, колотит трильяжные шкафчики для свободных женщин советского нечерноземья, идёт, так сказать, на перевыполнение… А дня за три до конца месяца его за какую-нибудь хуйню — за оторванную пуговицу на бушлате — погружают на 5 суток в карцер. И всё — нет ни плана, ни зарплаты, ни ларька. Зачем рабам зарплата… Конечно, существовала альтернатива — сотрудничество с оперчастью, тогда и зарплата, и ларёк, и даже возможность пару левых журнальных столиков водителям за чай и водчёнку толкнуть. Но это вопрос этический. Как нынче: вступать в партию большинства или ждать, когда налоговая заявится, сразу со шмоном и постановлением об аресте. А просто рабам, безыдейным рабам, зачем платить? Смешно, право, такие очевидные вещи…
Эту систему я на третий день просёк. И просто послал работу на хер. Молодой был, бессмертный. Да и противно было подчиняться такой системе… Разумеется — карцер. Но в таких местах карцер — самый достойный выбор. Как теперь СИЗО — место встречи приличных людей.
Только голод одолевал. Всех одолевал. Да и что приобретёшь на пятёрку? Десять пачек "Примы" — уже "рупь шийсят", а на месяц сколько пачек надо… Первая передача от родственников дозволялась не ранее, чем через половину срока, и один раз в шесть месяцев.
Короче, народ сильно голодал и сильно нервничал.
Чуть не половина зеков, как правило из близлежащих деревень, считали себя блатными. Впервые судимые. Им отчего-то казалось, что авторитет зарабатывается исключительно хамством, воровством из тумбочек и избиением возмущавшихся таким положением дел. Тех, кто мог эту шушеру за кадык держать, вывезли в Елецкую крытую, добавив срок за "дезорганизацию в местах лишения". С точки зрения администрации — грабёж работяг не есть что-либо опасное для режима. А вот попытка создать автономную сеть для взаимопомощи — это уже системная опасность. И это, правда, главная опасность всех гнилых систем.
Мусора от тех "блатных" не шибко отличались. Тоже почему-то голодали. Во время шмонов воровали хлебные пайки из тумбочек, а за редкую банку консервированной рыбы могли и подраться между собой. Так что еду прятали, как нечто запрещённое, как только видели направляющийся к бараку наряд. Зам по опер — животное с фамилией Кораблин — карцер утрамбовал под завязку, в одноместной камере — минимум восемь харь, как шпроты. Вши, чесотка, туберкулёз. Голод. В промзоне ловили ужей, головы отсекали, шкуры чулком стягивали и вялили. Варить тоже можно, но не особо ужи для этого приспособлены… Лучше вялить.
Тюрьма — это душа власти. Хочешь узнать, какие тайные душевные помысли вынашивает власть, загляни к ней в тюрьмы. Всё поймёшь.
Вообще голод воздействует на человеческий разум сильнее, чем постановления правительства…
Должно было где-то взорваться.
И случилось.
Началось в третьем бараке, у прессовщиков. Началось, как всякое стихийное бедствие, с пустяка. Часов в семь утра началось. Как раз в пересменок.
Мужичок один тамбовский, работяга, известный под кличкой Конь, полез спросонья в тумбочку, там у него кусок чёрного хлеба с маргарином лежал — нету! А через два шконаря от него блатарь местный, развалившись, дожирает горбушечку, как раз с маргарином. Коня переклинило. Потянул пику из матраса и…
Началось.
Странное то было действо. Далеко не все и далеко не сразу осознали происходящее, а в третьем бараке уже вовсю шла резня. Кто кого. За всё в общем и за всю хуйню в частности. Тот зубы скалил, этот должен — не возвращает, третий ларьки отнимал, четвёртый мусорам стучал, с пятым вообще с воли старые счёты… Но поначалу кинулись на блатных. Их почему-то в том лагере "шуриками" называли.
Шурики стали в окна выпрыгивать. Из других бараков зеки, как галки, глазеют, ничего не поймут. Затем какой-то мудак клич бросил: "Мочи легавых!". Идентичные ему мудаки стали выскакивать из отрядов. Кто поумнее, начали бараки баррикадировать, предполагая, к чему дело клонится.
Какой-то полоумный в предзонник сиганул, где его автоматчик усмирил тут же. Но всё так вяло, будто во сне, когда движения неестественно замедлены. В одном углу завхоза режут, а в другом бухтосматчик рыбок аквариумных кормит. Но дураки, когда они бесконтрольно активны, немедленно наполняют своей дурью максимум пространства.
Часам к трём дня загорелся штаб со второй вахтой, там, где кабинеты оперов находились. Десятка два обезумевших ворвались в столовую, хлебореза пырнули, хлеб не нашли. Мусора разбежались, кто успел. Начальника одиннадцатого отряда, натурально, изнасиловали, в матрасовку закатали и подожгли. Зачем? Куражились…
Вот после этого среди зеков пошло чёткое разделение на тех, кто с заточками по лагерю метался, и на тех, кто стал в бараках баррикадироваться. Никаких требований. Да и у кого требовать… Просто вот так эмоции выплеснулись. Именно, накипело! А что, зачем, почему… Тем, кто в бараках засел, буйные стали факела в окна швырять. Я и ещё четверо в девятом корпусе засели, там почти не резались, так поначалу чуть…
Под зоной уже бэтээры стояли.
Лето было. Солнце долгое.
