Что он может не дождаться из тюрьмы своего единственного сына.
Что Михаил в прошлом передовик производства, потерявший глаз во время перевыполнения плана. Убийство совершил в состоянии крайнего раздражения, вызванного противоправным поведением потерпевшей. Но в своих действиях уже давно уже раскаялся. И много ещё всякого.
Я прочел помиловку вслух. Её слушал весь барак. Решили отправлять её через волю. Потом Колобок поставил свою подпись, а утром отдал бесконвойникам, чтобы они отправили письмо через вольняшек.
Шло время, месяц за месяцем. Колобок ждал и радовался как ребёнок. Говорил, что если через три — четыре месяца нет отказа, значит помиловка попала на рассмотрение.
Сам я никаких жалоб и никаких просьб о помиловании или пересмотре дела — не писал. Зачем? Шесть лет, это не срок. К тому же в отличие от многих знал, что был виноват.
* * *
Мы курили анашу на лестничной площадке под крышей ПТУ.
Там осуждённым давали профессии, которые должны были помочь им порвать с преступным прошлым. Были группы сварщиков, электриков, швей — мотористов.
Нужно было подняться вверх по загаженным, вышарканным ступеням металлической лестницы. Железные, тронутые ржавчиной перила качались при прикосновении.
Но зато при взгляде вниз был виден лестничный пролёт и в приоткрытую дверь затоптанное, заплёванное крыльцо. Всё напоминало подъезд какой — нибудь хрущобы. На какую то долю секунды возникало ощущение, что ты не в зоне.
Если смотреть вверх, через маленькое мутное окошко, была видна крыша девятиэтажки, в которой я раньше жил. Как говорится, раньше жил напротив тюрьмы. Сейчас напротив дома.
Я смотрю на обосраный воробьями подоконник.
На душе тоскливо. За окном вместе с облаками проплывала моя жизнь.
Неужели мне придётся чалить все шесть лет?
Из окна барака звучала песня Марины Журавлёвой, и зловещие тени через окно уползали с лестничной площадки на улицу.
И оставались там.
Подходило время возвращаться в барак. Не хотелось возвращаться в реальность, в которой, было неуютно моей больной душе.
* * *
В зоне была расконвойка. Расконвоированные зэки жили в зоне, но работали в городе. В основном на ЖБИ, или на кирпичном заводе. Среди расконвойников не было простых ребят с улицы, у каждого из них была лохматая лапа в администрации лагеря, у кого то кум, у кого то замполит, так как за одно примерное поведение за колючую проволоку вряд ли бы кого отпустили.
Расконвойка совсем недавно переехала в новое помещение. Раньше коридор и несколько комнат принадлежали клубу. В комнатах жили клубные козлы. С размахом жили. На стенах были наклеены обои. Душевая комната, кухня. Завхозом расконвойки был Мишкин кент, Коля однокрылый. Однокрылый, потому, что несколько лет назад прессом ему отрубило кисть руки.
Колобок сходил на экскурсию. Вернулся потрясённый. Цокал языком, говорил, что в таких условиях готов сидеть до конца жизни.
* * *
Колобок не забыл экскурсии. Долго о чём то говорил с дядей Славой.
Тот пригласил меня на чай и после недолгой беседы сказал:
— Было бы неплохо тебе перебраться на расконвойку. Сможешь спокойно ехать сам, пристроить семейников и людям доброе дело сделаешь.
Я выкатил глаза.
— Не понял? Каким образом? У меня же полоса!
— Заедешь завхозом. Однокрылым недовольны и братва, и мусора.
— Козлом? — Засомневался я.
— Ничего страшного. — Успокоил дядя Слава. Должность козлячья, зато много пользы принесёшь. Я же тебя не в СВП советую и не шнырём в ШИЗО.
— Непонятно — продолжал я сомневаться. А Однокрылого куда? Он ведь в этот портфель зубами вцепился.
— Это не твоя печаль, — продолжил дядя Слава. — Однокрылый скоро на больничку поедет, у него группа инвалидности заканчивается. Надо продлевать. Там его тормознут на пару недель. А ты за это время наведаешься к Бабкину. Поговоришь за жизнь. Намекнёшь на освободившуюся вакансию. Не думаю, что он откажет студенческому товарищу.
* * *
Пришёл отрядник, сообщил, что приехал мой отец. Просит свиданку, но его не пускают. График составляется за несколько месяцев вперёд. Отец приехал внезапно. Никого не волнует, что он ехал за тысячу километров.
— Гражданин начальник, что делать? — Обратился я к отряднику.
Тот развёл руками.
— Тут я бессилен. Беги к хозяину. Он сейчас в зоне.
К моему счастью полковник внутренней службы Бастор оказался на рабочем месте. Он сидел у себя в резиденции, в кабинете, отделанном мореным дубом.
Кабинет был обычный. Снаружи, за стеклом — решетка. В углу справа — несгораемый сейф чёрного цвета с пластилиновой печатью.
До блеска натертый паркет и у окна в большом горшке невысокая пальма с тонким, бамбуковидным стволом.
На стенах развешаны экспонаты зэковского творчества — картины, распятия, иконы.
Посреди кабинета большой письменный стол. За ним сидел полковник небольшого роста, величавостью слегка похожий на Наполеона. Блестели звёзды на погонах и пуговицы на его кителе.
Вместо знаменитой наполеоновской двууголки на приставном столике лежала фуражка пиночетского образца.
Я доложил:
— Гражданин начальник. Осужденный, Солдатов….
Не надеясь ни на что, положил на стол заявление.
— Что у тебя? — Пробурчал полковник.
— Свидание не дают, гражданин начальник. Отец из другого города приехал.
Полковник берет со стола бумагу, вдумчиво читает.
— Раньше бы вы о своих отцах думали!.. Двух суток хватит?
Тон начальственно-фамильярный. Не ожидая моего ответа небрежно накладывает резолюцию.
Поднял голову. На меня пахнуло забытым запахом одеколона.
Взгляд скользнул поверх моей головы. Кивнул:
— Иди. Тебя вызовут…
Комнаты длительных свиданий отделены от зоны толстенным забором с колючей проволокой наверху. Они защищены, потому что туда входят гражданские. Они не должны стать заложниками. Это «ЧП».
Комнаты длительных свиданий более комфортабельные, чем секции в бараке.
Коридор был пуст. Пробежала в комнату какая то женщина, торопливо прикрыла за собой дверь. Мотнулся светлый хвостик её волос.
Я пришёл к уже накрытому столу. На столешнице даже была скатерть.
На ней был виден чёткий контур горячего утюга.
Отец курил в форточку.
Родители видно, готовились загодя, и на столе стояло много всякой еды: домашние соленья, холодец, колбаса, мамины пирожки — с мясом, с капустой.
Молча есть не получалось. Я ел и говорил с набитым ртом. Отец молчал, слушал.
Только и сказал:
— Как же так, сынок, получилось? Я ведь не такой судьбы тебе желал.
Я закусил губу. Отец затронул самое больное.
— Папа… Скажи — за что меня жизнь… так…?
Отец моча курил, долго молчал, будто что-то обдумывая, и наконец ответил:
— Ты знаешь, сын… моя жизнь ведь тоже не была мармеладкой. Родился в ссылке. Почти в тюрьме. В четыре года. Без отца. Без матери. И однажды пришёл в церковь, встал перед иконой и спросил — Господи, за что ты меня, так? За что наказываешь?
Никто мне конечно не ответил. Но сейчас думаю, что это не за грехи. Судьба просто посылает нам испытания. Наверное, их тяжесть определяется тем, кому что по судьбе сделать положено… Но лучше тебе об этом не думать — можно свихнуться.
Я усмехнулся:
— Это что пап? Судьба готовит меня для какой — то особой цели и для этого я оказался в тюрьме? С переломанными ногами и позвоночником? Со сдвинутой крышей?
— Может быть и так, сынок! — неуверенно сказал отец.
И в чём же по твоему заключается, эта цель?
— Со временем мы это узнаем точно. Но уже сейчас могу сказать, что главная цель твоих испытаний, это понять, для чего ты живёшь на этом свете. Превозмочь себя и обстоятельства, и остаться человеком. Нарожать детей, дать им образование и уберечь от своих ошибок. Может быть ты когда — нибудь напишешь книгу о том, что пережил и этим уберёшь не только своих детей, но и чужих.
Мне захотелось встать перед ним на колени. Эх папа, папа! Если бы я слушал тебя раньше!
— Ничего пап. Ещё не вечер. И на нашей улице тоже перевернётся «Камаз» с пряниками.
* * *
Через сутки я вышел со свиданки. Не смог больше видеть, как отец мается в четырёх стенах. Как он с тоской смотрит на зарешеченное окно.
Заводил в зону Вася — мент.
Он подозрительно осмотрел содержимое пакетов: цейлонский чай, копчёную колбасу, сало, консервы, несколько банок бразильского растворимого кофе.
Молча стал ломать пальцами шоколад через фольгу.
Я положил ему на стол пачку сигарет «Winston», кивнул. — Забирай.
Вася посмотрел на сигареты с безразличием. Задумчиво, как ребёнок, ковырнул в носу. Вытер палец о штаны.
Я добавил ещё банку кофе.
Всё равно, главное уже было в пакетах. Помимо чая, сигарет, продуктов, тёплых носков и трусов было несколько тюбиков зубной пасты, заряженных деньгами.
