Майк натянул пеструю безрукавку поверх полосатой сине-белой рубашки без воротничка (одежда мертвеца, как однажды выразился Лукас, но, как обычно, в голосе его не было ни насмешки, ни злобы — по крайней мере, на слух Майка, — и в любом случае замечание было совершенно точным: Майк всегда полагал кройдонский филиал «Помощи престарелым» бесподобным источником по сей день пронафталиненных пятидесятишиллинговых полосатых костюмов, габардиновых плащей и мягких фетровых шляп, ранее принадлежавших свежепреставившимся покойникам). Уна как-то раз спросила его: мол, что ты сделаешь, если Лукас запретит всю эту нашу древнюю одежду? Ну, он не запретит, немедленно отвечал Майк; но если… да без вопросов: я выкину все. Нет, не выкину — верну благотворительным организациям. Уна кивнула на это, довольно медленно (она потягивала какао «Борнвилл», как помнилось Майку, — у нас есть фарфоровая кружка с ручкой в виде уха), а потом сказала, мол, ну хорошо — а если Лукас скажет тебе, что она ему просто не нравится? Что наше присутствие в этой одежде ему несколько неприятно? Да без вопросов, практически мгновенно отозвался Майк: я выкину все. Ладно, это все пока теории. Лукас в подобное никогда не вмешивается. Напротив: индивидуальность поощряется. Ну — в целом, как по-твоему? Посмотри вокруг.
— Ну ладно тогда, Уна, — побудешь одна, хорошо, все нормально?
— Конечно, — улыбнулась Уна. — У меня есть карамельки, видишь — а если мне станет одиноко, Джо заглянет на полчасика — может, угостит меня «Бадом», а потом мы перепихнемся.
— Ну хорошо, — сказал Майк. — Не увлекайся особо карамельками. Сегодня вечером у нас новый повар, помнишь, — мы же хотим воздать ему должное. Между прочим, я как раз к нему собираюсь. Покажу, где что. О господи — уже почти шесть. Пора.
— О, я уверена, что он не будет так хорош, как ты, Майк.
— Ну нет — вот уж ерунда. Он будет лучше — разумеется, он будет лучше. Да кто угодно будет лучше, надо признать. Во всяком случае, я надеюсь. По правде говоря, Уна, меня самого уже тошнит от тушенки. Знаешь, что, по-моему, их разочаровало? Бережливость. Они стали жертвами экономии. В смысле — ну, знаешь, Лукас ведь дал мне полную свободу действий, так? Я мог пойти на рынок и заказать — ох, да абсолютно все, и он бы глазом не моргнул. Но я настолько привык к военному духу, понимаешь? Я вообще чуть не свихнулся, рыскал по лавкам и предлагал им бешеные деньги за то, чтобы для меня отложили всю ту дрянь, которую в наши дни обычно выкидывают. Свиные рубцы, мозги, головы… копыта, хвосты — огромные сумки этого добра, с которых капала… о боже, не стану продолжать, а то тебя немедленно стошнит. Господи, сколько «Боврила»[38] я извел!.. Нет, — с редким благородством заключил Майк, — настала пора перемен.
И с этим настроением великодушного смирения Майк, гулко лязгая, закрылся в глубокой тишине обшитого дубом и оправленного в железо служебного лифта, который, как обычно, задрожал и заскулил, когда Майк с силой надавил нижнюю кнопку, а затем с откровенно напряженной неохотой (словно вся их стойкость обратилась в ничто и теперь они просто вынуждены уступить сему ужасающему напору) толстые, туго закрученные стальные тросы застонали и кабина едва ощутимо двинулась вниз. Майк посмотрел вверх через открытый квадратный люк в потолке, и, как обычно, когда грохотание тросов становилось ниже и одновременно как-то почти визжало, думал, глядя на очередной проплывающий мимо этаж, только о том, как ему безопасно, пока последний вечерний свет, быстро мигая, рассеивается в темноте над головой.
Майку оставалось пройти еще полкоридора до собственно кухни — большинство серьезных кастрюль и сковородок, из тех, с которыми без посторонней помощи не управиться, были выстроены по росту в соседнем проходе, самые большие свисали рядком с красных железных кронштейнов, каждый из которых, по словам Лукаса, когда-то поддерживал звенящий латунный колокол на тонкой стальной петле, похожей на двойной скрипичный ключ: простой метод привлечь всецелое внимание всех и везде в те дни, когда старые печатные прессы в Печатне глухо стучали и со свистом вращались (простые методы, со вздохом добавил Лукас, увы, ныне для нас потеряны: возможно, стоит поискать пути к их восстановлению).
Сейчас Майк был уже ближе — и да, уже не оставалось никаких сомнений, в кухне жужжало и громыхало: там шло производство, просто и ясно. Потому что Майк, пожалуй, ожидал увидеть разве что слоняющуюся в ожидании приказов тушу вынужденного претендента на его должность. Но нет — ничего подобного: ой, да вы суньте нос в дверь и сами посмотрите, если мне не верите. Видите? Вон Бочка: вы только поглядите на него. Это был настоящий сюрприз; вот уж чего Майк ни на миг не предполагал; и однако там толпился народ, который, похоже, ох — битком набился в кухню: Тедди и Джуди (что они тут делают?), и мой новый друг Пол (очень тонко чувствующий молодой человек, я считаю), и еще тот, другой, — как же его зовут? Никогда не видел подобного оживления на старых кухнях. Примерно в том же русле текли и Бочкины мысли — и до сих пор текут, пока он быстро дочищает очередную картофелину (вторая натура, если хочешь знать, пацан: у меня было дофига возможностей попрактиковаться за все эти годы, да) и уверенно кидает ее в большой щербатый медный котел с латунными ручками, где она плюхается в воду и равнодушно стукается о, похоже, дюжины своих сотоварок. Потому что знаете, что: я же говорил Полу, правда? Что мне нахер не нужны помощники — я все это делал раньше, знаете ли: я способен самостоятельно включить, нахуй, газ, — я знаю, что делать, бляха-муха, со спичками. И нафиг-нафиг, нет, Тычок, — не надо за мной ходить, ясно? Что за хренотень сегодня — выходной в этой ебаной стране? Что за дела, Тычок? Да угомонись уже, а? Займись чем-нибудь. Повесь, что ли, шмотки в шкаф или что. Ась? Или… Ну не знаю — чем бы ему заняться, Пол? Должна же найтись какая-нибудь фигня!
— Тихо, тихо, тихо, Бочка, старина, — остынь, лады? — засмеялся Пол. — Держи себя в руках. Нечего разоряться из-за такой ерунды. А? Мы с Тычком — по доброте душевной, заметь, — мы идем просто, ну, чтобы помочь тебе разобраться. Скажи, Тычок? Мы ж тебе друзья, а не гниды.
— Я же сказал! — заорал Бочка. — Мне ничья помощь нахуй не нужна! И вот еще, Пол, — от вас хоть какой толк есть на кухне, а? Вы даже воду вскипятить не можете.
— Ну вот тут ты не прав, мистер шеф-повар. Ну и хуета, Тычок, — я вспоминаю все, что сказал старине Лукасу про, как ее там — доблесть, так? — нашего Бочки. Впрочем, что толку тебя спрашивать, Тычок. Ну, короче — искусство валять дурака на кухне, да? По-моему, он это запомнил. Бац — и он уже Мистер Удивительный, и ему ничья помощь нафиг не сдалась — даже лучших друзей, вот что у него на лбу написано. Ты играешь не по правилам, сынок.
— Хватит мне мозги полоскать. Пол! Ты же сам въезжаешь, о чем я. Мне лучше работать одному — и всегда так было. Я тебе это доказал, да? А? Показал тебе. В нашем последнем деле. И вообще что ты несешь? А? Ты хочешь сказать, что малехо разбираешься в готовке и всяком таком, Пол? Для меня это новость, знаешь ли. А ты что скажешь, Тычок? А? Ты когда последний раз что-то стряпал, а, Пол? Что-то не припомню, чтоб ты хотя б за китайской едой навынос сгонял. Ты даже кофе варить не умеешь.
Пол смеялся: он развлекался вовсю.
— Вранье — все вранье, Бочка, дружище, все не так. Я сотни раз следил за яйцом в кастрюле… чего? Воды. Да. Там полно пузырьков, да?
— Кончай, Пол. Хватит языком молоть.
— Нет, ты погоди — послушай. Я смотрел на яйцо, да? Оно, типа, в воде крутилось. И я сказал ему — знаешь, что я ему сказал, Тычок?
Тычок секунду подумал.
— Нет, — признался он.
— Ну, раз нет — так я тебе скажу.
— Слышь, Пол… — весьма устало произнес Бочка. — Мне уже вниз пора, ясно?
— Я скажу тебе, что я сказал. Я сказал: «Хорошо, мистер Яйцо — допустим, ты меня тоже видишь. Тогда вылезай, если считаешь, что достаточно крутой!»
Бочка вздохнул:
— Ох ты ж господи…
Тычок глубоко задумался, а потом ткнул пальцем Полу прямо между глаз.
— Это, — сказал он, — было смешно. Да?
— Слышь, Пол, — вклинился Бочка (Иисусе — когда их так клинит, говорю вам, они могут всю ночь нахуй проболтать). — Все, я валю отсюда. Можете таскаться за мной сколько хотите. Замечательно. Я, блин, не могу вас остановить.
Пол наклонился и хлопнул его по щеке.
— Нет, противный, — ухмыльнулся он, — не можешь. Да, и еще вот что, Бочка, раз уж разговор зашел. Никогда не говори о работе как о своей стряпне, понятно? На работе — да, я с тобой согласен, приятель. Ты особенно хорош, когда тебе есть где развернуться. Уважаю. Я серьезно, сынок. Но черт побери, Бочка, — здесь только мясо и овощи. А? Никакой, как ее там, хирургии, ничё такого, а?
