как ему жить дальше. Ясно одно: теперь он никогда не будет прежним. Когда-нибудь эти красные и бурые пятна заживут, но шрамы от увечий останутся навсегда. Люди привыкают к своему безобразию спустя время – вот только Война не из их числа. Нет! Он лучше умрет, чем станет жить вполсилы, с комплексами, со страхом собственной внешности… с таким мерзким и изуродованным лицом.
В бессилии Война облокотился на раковину и пустил плевок. Слюна прозрачного цвета, хотя во рту до сих пор стоит вкус крови. Даже сигаретой не перебьешь.
Лучше убраться, он знал это, но что-то влекло к зеркалу вновь и вновь. Не иначе как мазохистские наклонности, которые принуждают растравливать горе. У основания горла сгустился ком. Становилось тошно.
В коридоре кто-то продолжительное время разговаривал, и голос этот сделался громче, когда дверь в палате открылась. Сквозь полупрозрачную ширму мелькнула белая фигура в халате, за ней еще одна. По полу застучали каблуки. Войнов Глеб высунул голову, чтобы посмотреть, кто пришел, и в следующую секунду целый мир ушел у него из-под ног.
Мама! Расстегивая шубу, она оглядывалась по сторонам. Прежде чем остановиться на взъерошенной койке, она обратила внимание на обилие сора, раскиданного по тумбе, где помимо бинтов, пластырей и таблеток лежало четыре окровавленных бычка. Держа руки в карманах, врач тоже искал кого-то. И только третий, шедший позади, который был ниже всех на целую половину, заметил Войну первым. Восьмилетний Илья был удивлен встрече не меньше, чем его старший брат, что можно понять по округлившимся глазам. Разноцветная кепка так сильно съехала на лоб, что ему приходилось задирать голову. В руках находился нектарин, наполовину потрепанный от укусов.
– Илья, иди поздоровайся с братом, – сказала мама, тоже заметив его, а после обратилась к врачу. – Спасибо, что проводили нас. Мы непременно зайдем к вам и подпишем все, что требуется.
Илья прижал нектарин к животу и двинулся вперед, протягивая крошечную руку. Стоило ему сказать одно слово «привет», как Война ощутил не только внешнее, но и внутреннее уродство. Родной братик не узнает его, это слышно по голосу, по той робости в голосе, которая появляется у детей при разговоре с чужим взрослым человеком.
– И тебе привет. – Их руки соприкоснулись. – Как поживаешь?
– Холошо.
– Давно мы не виделись. Ты изменился. Подрос.
Два глазика жадно смотрели на него, и Война чувствовал себя неуютно, как на иголках. Ему захотелось спрятать лицо, зарыться или убежать куда-нибудь, но куда бежать? Единственное, что мог позволить, это встать спиной к подоконнику, чтобы встречный свет хоть немного смягчил его изуродованный облик.
Рукопожатия разъединить удалось с трудом. Липкая от нектаринового сока ладошка прилипала. Обнаружив, что у него теперь такая же, Война почувствовал невероятный прилив желчи. Зачем вы пришли, раздраженно подумал он, зачем пришли в это неподходящее время?! Жалкий и разбитый, он и без присутствия семьи с трудом переносит свое положение. Боль кричит в организме, все силы устремлены на ее содержание – неудивительно, что ему ничего не хочется. Кроме как забраться в темный угол, чтобы ничего не видеть и не слышать. Мама с братиком пришли утешить, но это не нужно! Когда человек страдает, то лучшее средство для него одиночество, только оно позволит зализать раны. Войне нужно побыть одному, запертым в четырех стенах, хоть немного…
Мама продолжала обмениваться словами с врачом, и как только белый халат скрылся за дверью, она повернулась к сыну.
Вынести на себе второго взгляда, более осознанного, Война не смог. Растерявшись, он будто потерял над телом контроль. Ноги унесли его за ширму.
– Глеб, ты меня очень сильно напугал! Что за ужасы среди белого дня? Мне звонят из больницы и говорят, что у тебя серьезные травмы. Я думала, ты еще в колонии, – добавила она несколько изменившимся тоном.
Ветхая, полупрозрачная ширма являлась сейчас надежнее всякой каменной стены.
– И вообще, Глеб, неплохо было бы поздороваться со своей матерью для начала, – продолжала она. – Я, как сумасшедшая, бросила все свои дела, сорвалась, приехала в Москву!
– Привет, – произнес Война более холодно, чем хотелось.
Вода в раковине журчала для правдоподобия.
– Когда ты вернулся?
– Вчера.
Мама хлопнула себя по бедрам, как бы выражая отчаяние.
– И сразу же ввязался во что-то ужасное! Неужели тебя ничему там… – Она замялась, – ничему не научили в воспитательной колонии?
– О-о… – Война уперся руками в раковину, теперь уж глядя только в свои темные глаза, пятнами святящиеся в отражении. – Чему-то научили. Только не уверен, что хорошему.
Каблуки мамы звонко прошлись по палате, но, оказавшись возле ширмы, больше не произвели ни звука. Застыв в нерешительности, она ничего не говорила. Видимо, запас упреков иссяк. Повисло неловкое молчание, благодаря которому Война обнаружил, что его нахождение возле умывальника затянулось. Скрипнув краником, он подобрал ватное полотенце и отошел к окну, по возможности прикрывая лицо.
– Врач сказал, у тебя подозрение на сотрясение мозга. – Краем зрения он заметил, что мама убрала мусор и начала выкладывать продукты. – Если будут делать рентген, держи голову ровно и не вздумай двигаться, чтобы не переделывать заново, как в прошлый раз с рукой. Рентгеновские лучи вредны. Кушай фрукты, вот, я принесла. Это главный залог твоего выздоровления.
– Хорошо, спасибо. – На тумбочке лежала связка бананов, горсть винограда и нектарины. Красные сочные плоды выглядели аппетитно, но их количество забавляло. – Два нектарина, как покойнику.
Война усмехнулся, однако реакция у мамы была совершенно иная. Она вырвала у Ильи покусанный плод.
– Вот тебе три! – Голос стал визгливым, как случается каждый раз, когда она оскорблена. – А если не захочешь его есть, то отправь в помойное ведро. Только сделай это, когда мы уйдем! Илюша, перестань играть с котенком! Попрощайся со своим братом, нам пора!
Бляха муха. Война вспомнил о присутствии братика, только когда тот приблизился к нему. Он вновь пожал Илье руку, маленькую и липкую, вдобавок с налипшей рыжей шерстью, однако не почувствовал ни злости, ни раздражения. Ничего. Пустота, безэмоциональная пустыня.
Странные ощущения. Сейчас произошла встреча, которую он так сильно ждал со вчерашнего дня. В глаза бросился бомбер, комом свернутый на стуле. Грязный, весь в крови.
Война стянул с себя футболку и, представ перед зеркалом с голым торсом, отклеил пленку с груди. Погладил пылающую чернильным огнем надпись. «Ангел». Он набил ее в честь мамы, ведь имя ее – Ангелина.
НА ВОЛЕ НЕ ТАК ВОЛЬНО, КАК НАМ ПОРОЙ КАЖЕТСЯ
Глава 25
Мрачен, нелюбим, но все же не лишен эстетического очарования период поздней осени. Война двух могучих владык разворачивается на просторах России, и Ноябрь – это картина полного торжества одного над другим, на которой победитель пляшет на костях поверженного, морозом сжигая последние его останки.
Еще в начале Ноября вспыхивают ожесточенные схватки; клочья зеленой земли, как
