Джоэл Лейн - От голубого к черному

— Что? — У Карла был угрожающий вид. Какая-то часть меня сочла ситуацию ужасно депрессивной, другая же с трудом сдерживала смех.

— Значит, мне нужно ваше разрешение, чтобы сосать чей-нибудь член?

— Если это не мой, то нет. Все, о чем я говорю, это то, что вы отрицаете гомосексуальность вашей музыки. Это просто обычный инди-рок с добавкой гомосекса. В ней нет истинной голубой чувственности. Нет утонченности или брутальности.

Карл сделал глубокий вдох, затем устало сполз на диване.

— Если хотите знать, какой я гей, просто повернитесь и нагнитесь. Можно я задам вам вопрос? Зачем вы пишете о музыке, если она вас не интересует?

Мэтт посмотрел на часы.

— Я теряю с вами время. — Он встал и старательно расправил свою футболку. — Пойдемте, мальчики, я провожу вас до выхода.

Он вывел нас в приемную, затем пропустил нас вперед на выходе. Когда я проходил мимо него, он похлопал меня по заднице, я с трудом сдержал порыв расквасить ему физиономию.

— Наверно, я не стану использовать этот материал, — заявил он. — Это ваша вина. Вы пришли сюда с негативным настроем.

Мне снова показалось, что это собеседование при приеме на работу, когда на выходе ты понимаешь, что провалился.

По дороге в отель Карл молчал, поджав губы. Коротко рассказав Йену о том, что случилось, мы больше не касались этого интервью до глубокой ночи. Мы вдвоем вернулись в Бирмингем и пили в квартире Карла, слушая альбом Kitchens of Distinction «Любовь это ад». Карл посмотрел на меня поверх пустого стакана, качая головой.

— Я не был враждебно настроен. Это он провоцировал меня всю дорогу. Много ли мостов между музыкальным миром и миром геев? The Kitchens, Husker Du, Том Робинсон. Большинство гомиков слушают дерьмо вроде Эрты Китт и Дани, мать ее, Миноуг. Это все равно что сказать — если ты любишь кого-то, то должен изменить свою внешность, музыкальный вкус, всю личность целиком, вот просто так. Но ты не можешь этого сделать. Он посмотрел на меня и взял меня за руку:

— Я люблю тебя, Дэвид.

— Я тоже тебя люблю, — сказал я, в голове у меня все спуталось от вина и дурных предчувствий. То был первый раз, когда мы сказали это друг другу. Возможно, нам не стоило этого делать. Я купил два номера «Рывка», но интервью в нем так и не появилось.

Мы намеревались провести сентябрь, репетируя и работая на новым материалом для тура. Но мы с Карлом почти ничего не писали. Мне нужны были его тексты, чтобы построить вокруг них свою музыку, а того, что нужно было Карлу, ему найти не удавалось. Мы заказали время для репетиций в «Рич Бич Студиоз» в Эдгбастоне, оно было потрачено на эксперименты с оставшимися треками и альтернативными аранжировками. Одну песню мы записали в то время — «Потерянный вид», вдохновленную одним из наших любимых прогулочных маршрутов в Эрдингтоне: через Уиттон-лейкс к окраине предместья Бруквайл, откуда была видна окраина Спагетти-Джанкшн и через Астон к центру города. «В день, когда твой дом развалился/ Ты бежал по выжженному склону/ Отыскивая обломки/ Но нашел лишь это». Мы решили, что она слабовата и не стали включать ее в следующий сет.

После недоразумения с «Рывком» Карл решил на время завязать с интервью.

— Мы попадаем в ловушку разговора, — сказал он. — Это все чушь из вторых рук. Нам нужно просто играть. Пусть музыка говорит за нас.

Он пил больше, чем когда-либо раньше, но старался скрывать это. Внезапно, посреди дня он начал трястись и весь покрылся потом, он списывал это на желудочную инфекцию, которую подцепил в Амстердаме. Я встревожился и уговорил его сдать анализы на ВИЧ в Центральном госпитале Бирмингема. Он настоял, чтобы мы сделали это вместе, хотя я проверялся в 1991 году, а он не делал этого никогда.

— Нам нужно начать с нулевого уровня, — сказал он. — Чтобы в точности выяснить, где мы оба находимся.

У обоих результаты оказались отрицательными. Но этот опыт настолько сказался на Карле, что он на несколько недель совсем отказался от секса, для меня это было куда более тягостным, чем его неверность. Чтобы компенсировать недостаток секса и сохранить отношения, я попробовал пить наравне с ним, но потерпел крах. Карл никогда не нуждался в сексе так, как я, но я не знал, в чем же он нуждается. В конце сентября он отправился нанести ряд визитов, вкратце объяснив, куда направляется: родители в Ковентри, жена и дочь в Олдбери, друзья в Лондоне и Манчестере. Точно он не мог усидеть на месте, но не знал, куда бежать, ему нужно было ощущение движения, а выпивка его больше не давала. Он сообщил мне, что рассказал о нас своим родителям. Его отец спросил его: «Так кто же из вас мужчина, а кто женщина?» Он не жаждал, чтобы я с ними встречался. Так странно, что мы сделали это. Разнесли в клочья наши жизни, точно это были записи, которые мы сможем перемикшировать позже.

Первые выходные октября я провел у матери в Эксетере. Теперь она жила одна, но у нее было множество друзей и серый кот со странно-неподвижной мордой, как у героев старых немых фильмов. Я вернулся в Бирмингем вечером в воскресенье и позвонил Карлу со станции, чтобы предложить встретиться и выпить. Последний раз я видел его в пятницу утром, после того как провел у него ночь. К нему завалились Стефан и Джеймс, я ушел, оставив его беседовать с ними, и лег спать. Когда Карл присоединился ко мне, он не стал меня будить. Он был неразговорчив в то утро, как и всю неделю до того. Я ушел, когда он еще лежал в постели.

Телефон прозвонил раз десять, но ответа не последовало. Карл ненавидел автоответчики. Мне хотелось повидаться с ним, убедиться, что он в норме. Тур начинался во вторник, нам было нужно еще порепетировать. Обычно помешанный на контроле, Карл выказывал странное отсутствие интереса к делам группы. Возможно, когда он начнет играть с «Треугольником», он захочет снова спать со мной. В конце концов нас свела музыка. Это был еще один тур из семи выступлений: Глазго, Ньюкасл, Лидс, Манчестер, Ливерпуль, Лестер, Лондон. На сей раз не треугольник, больше похоже на кособкую Z.

Я все равно решил заехать к нему. Мой «Роквуд» и большая часть одежды остались в квартире Карла. Я намеревался переехать в ближайшие недели, но настроение Карла не способствовало переменам. Со временем Мозли становился все более ветхим, культура менялась от дружелюбной беззаконности к жестокой озлобленности. Хиппи, торговавшего травой в местных барах, до смерти забил профессиональный дилер. Нигде нельзя было почувствовать себя как дома. Я был одинок и раздражителен. Темный, каменный ландшафт Эрдингтона — отчасти футуристический, отчасти викторианский — слегка успокаивал меня.

Карла все еще не было. Я сделал себе кофе и принялся ждать его, воображая себе грустные сцены, как он приходит домой с кем-нибудь. Возможно, мне следовало уйти, чтобы избежать скандала. Но скорее всего он придет один, пьяный, возможно, захочет поговорить. Я потерял нить. На кухне в раковине валялся разбитый стакан, пятна красного вина застыли причудливыми узорами. Я включил радио, чтобы послушать вечерний выпуск, но не услышал ни звука, хотя лампочка горела. Колонки были отсоединены от стереосистемы. Я подумал, может, сюда кто-то вломился. Но, похоже, ничего не исчезло. Я пошел проверить спальню. Когда я включил свет, комната вдруг поплыла у меня перед глазами. Что-то вроде скачков напряжения, что-то, чего я не мог понять.

Кровать и пол были завалены журналами и бумагой. По-видимому, он что-то искал в коробках со старым барахлом. Письма, фотографии, вырезки о любимых группах Карла, старые музыкальные издания. Среди прочего несколько страниц, выдранных из порно-журналов, и голубых и натуральных. Пожелтевшие странички с текстами песен или просто стихами, написанные более детским, чем сейчас, почерком Карла, некоторые с размеченными аккордами. Ничего нового среди этого не было.

Вернувшись в гостиную я налил себе большую порцию водки и присел к столу. Его стакан, его кресло. Я почувствовал себя преследователем. Затем я заметил маленький красный блокнот на подоконнике. Он был полон недавних текстов, в том числе и различных версий «Порванных струн». Подчас записи становились бессвязными и почти нечитабельными — когда он бывал пьяным. Последняя страница была такой: случайные линии, образующие углы, заканчивающиеся словами «все потерять/ пустой и совершенный». Телефон не звонил. Около часа я собрал все бумаги в комнате, свалил их возле стены и лег в постель.

Я спал плохо, осознавая, что Карл так и не вернулся. Он бы предупредил меня, если бы собирался уехать? Я сказал, что позвоню ему в воскресенье вечером, может, он забыл. Я продолжал воображать его руки, обнимающие меня сзади. Его губы, ласкающие мой затылок. Утренний свет был холодным, с такими оттенками розового, что казался искусственным. Я позвонил Йену, он сказал, что не видел Карла после лондонского концерта.