помрачнела. – Пускает на постой за большие деньги, – и дальше без переходов:
– Свалился на мою голову, идиот несчастный…
Я пожал плечами и больше не испытывал её терпение. Вообще, настроение у Арлекины менялось по каким-то непонятным для меня законам. То из неё пёрло энтузиазмом и дружелюбием, то уже в следующую минуту она становилась чернее тучи и принималась отчаянно хамить, как если бы я специально наступил на её любимую мозоль.
Часа три мы тупо шли, шаг за шагом переставляли ноги в этом белом пространстве без направления и перспективы. И не было никакой цели, не было смысла, я даже не уверен, что мы вообще хоть куда-то двигались, а не стояли на месте. Время от времени на периферии бокового зрения я видел какой-то город, точнее, контуры города, намеченные на бумаге простым карандашом: дома, проносящиеся машины, редких пешеходов… но стоило только повернуть голову и попытаться рассмотреть эти наброски как следует, как всё исчезало и оставалось только абсолютное белое.
Потом я вдруг понял, что всё просто напрочь занесло снегом, что я просто до сих пор тащусь вдоль Москвы-реки, и это уже на моих бровях никак не хочет таять снег.
– Ты что это? – спросила Таня. – На тебе лица нет!
Я тупо кивнул, выпил залпом целую банку и только потом решился рассказать ей свой сон наяву.
– Так. Выкинь её, – велела Таня. – Выкинь прямо сейчас!
Я достал из кармана фигурку Арлекины. Стоит, небось… Ювелирная же работа. И такая детализация!..
– Жалко выкидывать. Может, лучше завтра пойдём в ломбард сдадим? Сразу с утра и сдадим. А?
– В ломбард? – с сомнением повторила Таня. Было видно, что ей хочется избавиться от Арлекины как можно быстрее.
– Бабок поднимем, – поднажал я. – Бабок-то нам не лишне? Тебе ж до зарплаты ещё две недели!
– Ну не знаю…
– Зато я знаю! Я таких кукол в Охотном ряду видел, они под полтос стоят! Может, у неё и проба где-то есть.
Я включил фонарик на своей древней «Нокии» и обследовал потайные места Арлекины на предмет проб или хотя бы бирок с названием фирмы. Не судите меня строго, как говорится, хмельной ум вполовину трезвого.
– Ладно, – сдалась Таня, устав от спора. – Может, сколько-то и дадут.
На том и порешили.
Когда мы пришли к ней домой, в коммуналку, в комнате соседей было тихо и мертво. Часы показывали пять-тридцать утра. Странно, а в моём сне было без чего-то два, сонно отметил я, проваливаясь в сон.
Арлекина сидела в позе лотоса и неотрывно смотрела на меня.
– Очухался, покойничек, – хмуро констатировала она, лишь только я открыл глаза.
Подходящих случаю слов у меня не нашлось. Но спектр моих эмоций вы вполне можете себе представить.
– А ты что себе думал, там проснёшься – и в домике? – прочитала она мои мысли. – Хрена с два.
– Но ты же говорила…
– Ну, когда твоё тело осталось тут, я поняла, что это не сработает.
– То есть я оставался тут?
– Угу. Кстати, Первый от тебя уже отъел, – она посмотрела на меня и значительно добавила:
– Первый из Сорока́.
Я хотел спросить, о каких-таких Сорока́ она говорит, но потом передумал. Кажется, я и сам догадывался о чём речь. По крайней мере, ассоциация с сорока днями после смерти была абсолютно чёткая. И первый от меня уже отъел…
– Угу. Так что даже если ты вернёшься домой – в чём я теперь сильно сомневаюсь – то вернёшься не полностью.
Она приложилась к своей фляжке.
– Зато если уж вернёшься…
– Что?
– Ну… честно говоря, тогда всё будет ещё непонятней, – она принялась загибать пальцы. – Если Первый от тебя уже откусил, то одной сороковой части в тебе уже не хватает. Значит, в следующий раз Сорок передерутся, кому-то не хватит куска. Дальше, теория вторая: у каждого свои Сорок. Соответственно, может статься, Первый уже не захочет ещё один кусок от тебя, а Второй без Первого тоже не будет есть… не говоря о том, что твой Первый вообще может отравиться и сдохнуть, они же только мертвечиной питаются…
– То есть, если я выживу, то в следующий раз уже не умру?
– Потрясающий пример позитивного мышления, – хмыкнула Арлекина. – Ты сначала выживи, герой.
По-моему, я её уже не раздражал. По крайней мере, не так сильно, как вчера.
– Выпьешь со мной? – предложила она. – Не волнуйся, это просто «Олд Монк», ничего потустороннего.
Мы сидели и передавали друг другу фляжку, прихлёбывали обжигающий сивушный ром. Арлекина закурила, тут же адски закашлялась и выкинула сигарету вон. Сигарета приземлилась на бумагу и прожгла её насквозь. Из дырки пахнуло жареным мясом и завиднелись красные отблески, словно от большого костра кромешной ночью.
– Никогда не думал, что буду вот так вот запросто выпивать со Смертью, – признался я.
– Не. Смерть сейчас в командировке, в жарких странах, – флегматично отозвалась Арлекина. – Там американцы какую-то жатву устраивают.
Она вылила себе в рот остатки рома и с детской обидой заглянула внутрь фляжки.
– Ладно, пошли. Думаю, нам куда-то туда, – и мы пошли.
В этот раз тащились мы намного дольше, тащились, пока вдалеке, на самой границе видимости не показался дом.
Забавное это было зрелище: посреди чистого листа бумаги – халупа в стиле «курортный кошмар». Два уродливых этажа из крупных блоков ракушечника, крашенных поверх выцветшим индиго. Кое-где стеклопакеты, кое-где рассохшиеся деревянные рамы. Крыша – шифер, жесть, рубероид, в общем, с миру по нитке.
– …с миру по идее, – вполголоса пропела Арлекина, – мертвому землицы…
На заднем дворе на спущенных шинах страдал винтажный «Шэви-Камаро», настоящий динозавр, ещё из тех времён, когда двигатель объёмом в 6 литров скромно именовали small block. Багажник был приоткрыт, из него, как из сбесившейся оранжереи, рвалось наружу буйство роз. Розы, как им и полагается, были цвета артериального кровотечения. «Шэви» же менял цвет в зависимости от угла зрения.
– Знакомая машинка, – прокомментировала Арлекина и заглянула внутрь багажника. – А! Так вот куда он подевался.
– Кто? – мне стало плохо. В багажнике лежал полуразложившийся труп. И колючие стебли роз тянулись из слепых глазниц его черепа. Причём, судя по размеру розовых кустов и степени разложения трупа, начинали они расти ещё из живого человека. Поправка: если можно назвать человеком обладателя нежно-голубых костей, да ещё и слабо светящихся в полумраке багажника.
– Это Ангел, – ответила Арлекина. – Самый результативный головорез столетия, убил больше, чем ты съел котлет. Но связался, понимаешь ли, с одной нежной розой, прямо как маленький принц. А она поэт, ха-ха! – тут Арлекина встала в театральную позу и продекламировала:
– В глаза твои шипы мои ворвутся,
и прорастут
