Но только был один такой момент — тогда, когда мы выкатились, как два теннисных шарика, из этой идиотской телефонной кабинки. Я не знаю, как это объяснить, может быть, это вообще не объяснишь буквочками, потому что буквочки для этого не предназначены. Всё было как всегда, но в Чикатиле было что-то такое, что заставило во мне закопошиться какого-то странного, зашифрованного и доселе мне неведомого червя — и он был неприятен, этот долбаный кишечно-полостной, он противоречил всем нашим тогдашним раскладам. Есть некая черта, после которой заканчивается естественный кайф, поступающий самотёком, и начинаются последние попытки. Жалкие судороги, дёрганья в пространстве. Когда ты делаешь всё, как обычно, но вдруг ни с того ни с сего — в первый, а потом и во второй и в десятитысячный раз — ощущается какая-то дисгармония, какая-то деланность, которая впоследствии от раза к разу разрастается метастазами, как раковая опухоль.
Наверное, это можно назвать созреванием, готовностью к переходу. Потому что всё в природе должно созреть, налиться соками и в конечном итоге упасть на башку какому-нибудь физику-теоретику — от этого хочется плакать, даже если это идёт на пользу человечеству. Уровни должны меняться, с них надо куда-нибудь переходить. И в тот вечер мне впервые приглючилась в Чикатиле эта самая готовность к переменам. Она была ещё не оформившаяся и эпизодическая, почти случайная. А может, я вообще ошибался, и все объяснялось банальным переизбытком грубой физической работы — я не знаю, но глюки ведь упрямая вещь, от них не отделаешься за просто так. Так что глюк занял свой регистр и засел в нём прочно, надолго — так, чтобы забыться на энное время и вспомниться тогда, когда цифры поменяются местами и ты начнёшь подводить какие-то итоги.
…На выставку мы вписались бесплатно, потому что Чикатило всегда носил с собой потрёпанную ламинированную ксиву из какого-то московского журнала третьего сорта, в котором он как-то раз пытался работать корреспондентом. Дело ограничилось выдачей этой самой ксивы и отправкой Чикатилы на первое задание. На задании Чикатило случайно наелся популярного тогда паркопана и выпал на какое-то время из окружающей среды. После чего журнал был забыт и оставлен, но ламинированная карточка с глумливой Чикатилиной физиономией оказалась вещью незаменимой. Особенно в таких случаях, как тот. Рязанские бизнесмены разве что не словили оргазм хором и прилюдно, когда Чик намекнул им на возможность освещения их выставки в столичной прессе. Я прошёл с ним как подмастерье. Ни у кого даже в мыслях не было оспорить законность моего присутствия рядом с мэтром московской журналистики.
Внутри красовались какие-то газонокосилки, электробритвы «Филлипс», утюги «Ровента» и прочая бытовая шняга. Рязанцы тогда, похоже, видели всё это в первый раз в жизни, поэтому у всех у них были какие-то странные глаза — как будто каждому посетителю прямо на входе скармливали халявную таблетку экстези. Они были возбуждены, как мартовская фауна, и чуть ли не с религиозным фанатизмом обсуждали всю эту эксклюзивную на тот момент утварь. Всё это дорогое дерьмо, которым люди вынуждены забивать свои норы, чтобы поменьше шевелить конечностями при уходе за собой и своей средой обитания.
На самом деле это не плохо, а очень даже хорошо — я не знаю, почему я об этом говорю в таком тоне. Может, потому, что слишком уж заморачивались по этому всему посетители той выставки. Они ходили и тыкали во веё пальцами, их не покидаю ощущение праздника. Хорошо одетые женщины, кривляясь, упрашивали своих бойфрендов купить им мегадорогие фены и щипцы для укладки волос, а плохо одетые женщины вожделенно смотрели на миксеры и картофелерезки Все ощущали себя на этой идиотской выставке просто здорово, каждый ловил свой личный кайф. Нас бесило, что они получают кайф именно таким путём — мы волосами в супе шатались мимо стендов и решали, у какой из стендисток самая красивая задница. Задницы были в основном не очень, но иногда попадались приятные неожиданности — у таких мы подолгу выспрашивали о преимуществах того или иного кухонного комбайна или пылесоса.
На нас смотрели приветливо, но с долей подозрения. Кольца в ушах у мужчин в Рязани-95 были равноценны плакату с крупной надписью «ПИДОР», повешенному на шею и свисающему до колен, типа плаката «I hate niggers», с которым красовался Брюс Уиллис в «Крепком Орешке-3». Мы на них за это не обижались, но можно было быть всё же немного продвинутыми. Они ведь все были нашего возраста, они могли хотя бы чуть-чуть интересоваться нормальными молодежными течениями, а не зацикливаться на своей перди с ее культом зоны, понятий и малиновых пиджаков.
Самым интересным экспонатом выставки оказалась девушка по имени Лена, которая сидела на стенде в бикини-невидимке и наглядно рекламировала какие-то эпиляторы. К бытовой технике эпиляторы имели весьма посредственное отношение, потому что техникой не являлись — я не знаю, как эта контора вообще затесалась на такую выставку.
Чикатило подошёл к устроителям стенда и посоветовал им раздеть Лену совсем догола, чтобы собрать возле стенда еще больше народа. В ответ на что, к нашему удивлению, мы получили лекцию о том, что переизбыток эстетической стороны в рекламе отвлекает потребителя от её практической стороны, то есть от названия фирмы и самого рекламируемого товара. Это было странно слышать в Рязани в девяносто пятом году.
— А вот Роберт Смит так не считает, — начал Чикатило. — В своей книге «Desintegration»…
— Хороший альбом, — заметил менеджер-стендист, парень моего возраста. — Но мне больше нравится первый, «Three Imaginary Boys». Там же Смиту вообще лет семнадцать, он совсем пацан зеленый. Поэтому очень трогательно и честно.
У Чикатилы отвисла челюсть. Надо же было тому случиться, что именно здесь, в дремучем городе Рязани, его впервые раскололи со Смитом, байки про которого хавало столько менеджеров (и не только менеджеров) по всей России. Мир, в числе прочего, хорош тем, что в нем можно вот так, с полпинка и совершенно неожиданно, нарваться на такое вот удивительное рядом. «Пора менять легенду, — посетовал потом Чикатило. — на что-нибудь более жесткое. Теперь писатсля-карнегианиа будут звать Генри Роллинз или ешё лучше — Зак ле ла Роша. А книга будет называться «Делай, как я сказал».
— Я корреспондент московского журнала «Биг Тайм», — сказал Чикатило и протянул стендисту свою потрепанную ксиву. А что еще оставалось делать? Это был единственный более-менее правильный выход из создавшейся ситуации.
Мы о чём-то разговорились, а потом в наш мальчуковый коллектив влилась Лена в своём незаметном бикини Видимо, у неё был перерыв, или она пошла покурить, или просто это уже представляло угрозу её здоровью — ну нельзя же, в самом деле, сидеть и вот так целый день заниматься саморазрушительной эпиляцией на глазах у похотливых рязанцев.
— Вопрос для журнала «Биг Тайм», город Москва, — набросился на неё Чикатило, тыкая в неё своей ксивой. — Скажите, милая девушка, пользуетесь ли вы сами эпилятором, который рекламируете? Ну, имеется в виду в обыденной жизни, не сегодня, а вообще?
— Нет, на самом деле я его первый раз сейчас увидела. Это же новинка, можно сказать, ноу-хау. А так вообще-то я пользуюсь одноразовыми станками.
— Ух, ты, — обрадовался Чикатило, — здесь мы с вами совпадаем. Я тоже предпочитаю одноразовые изделия.
Лена сверкнула глазками в сторону Чикатилы. Она-то его педиком не считала — такие девчонки сразу чувствуют, когда вы начинаете их клеить, а когда просто поддерживаете или завязываете разговор от нечего делать. Хотя вряд ли кто-нибудь завязывал с ней разговор просто от нечего делать. Для этого надо было быть просто каким-то фригидным выродком с ампутированными тестикулами.
— Интересно, — улыбнулась Лена. — Вы всегда используете одноразовые изделия?
— Нет, что вы. Только когда бреюсь. И ещё в некоторых случаях. Когда вещь для многоразового использования просто не предназначена. Кстати, вы не знаете, сколько стоят эти эпиляторы?
Дальше я не слушал, потому что такие разговоры слушать без мазы. Все нити и ткани таких разговоров сотканы из сплошных стандартов. Чикатило, мило улыбаясь, продолжал задавать какие-то приземлённые вопросы из жизни бытовой техники, а Лена так же мило отвечала, строя Чикатиле глазки и вовсю намекая на возможность мимолётного секса. Между ними, как принято писать в бульварном чтиве, проскочила искра, электрический разряд. А на меня вдруг нежданно-негаданно нахлынул флэш-бэк.
— А в чем вы видите основные причины краха психоделической революции шестидесятых? — вклинился я в эту идиллию. Я был уверен, что Лена ответит что-нибудь из серии «потому что не было эпиляторов для бритья женских подмышек». Но она объяснилась более глубоко.
— А зачем нужны все эти революции? — улыбнулась она, метнув на меня, к моему вящему удивлению, не менее призывный взгляд. Я подумал, что уж про сексуальную-то революцию она наверняка знала не понаслышке.
