Поэтому я сразу проникся симпатией к новой девочке. Мы с Джан по-прежнему крепко бухали, практически каждый вечер, и я постоянно ходил отупевший и мутный, но при этом в мозгах была странная воздушная легкость, и мысли кружились в причудливых завихрениях и влекли к дерзновенным порывам. Так что когда эта японская девочка в первый раз принесла мне заказы, я сказал ей:
— Давай познакомимся поближе. Я хочу тебя поцеловать.
— Что?
— Ты слышала что.
Она ушла. Я заметил, что она немного прихрамывает. Это было символистично: вековая боль, груз столетий…
Я не давал ей прохода. Вел себя как накачавшийся пивом, сексуально озабоченный житель глубинки, пытающийся обольстить симпатичную соседку в международном автобусе, проезжающем через Техас. Она была заинтригована моим маниакальным напором — она понимала природу моего безумия. Я очаровывал ее, сам того не сознавая.
Однажды нам позвонил клиент и спросил, есть ли у нас в магазине ПВА в банках емкостью по галлону, и моя обольстительная японка пошла на склад проверять, есть он у нас или нет. Она рассматривала коробки, составленные в углу, и я подошел и спросил, не нужна ли ей помощь.
Она сказала:
— Я ищу клей 2-G.
— 2-G, — повторил я задумчиво и приобнял ее за талию. — У нас все получится, вот увидишь. Ты — воплощенная мудрость веков. А я — это я. Мы с тобой созданы друг для друга.
Она захихикала, в точности как американская женщина.
— Ты чего? — удивился я. — Японские девушки так не делают.
Она прижалась ко мне. Я подтолкнул ее чуть вперед и бережно усадил на коробки с краской. Потом уложил ее на спину, взгромоздился сверху, и мы принялись целоваться. Я уже задрал ее платье, и тут вошел Дэнни. Он работал у нас продавцом. Дэнни был девственником. По вечерам посещал изостудию, по ночам рисовал, а потом ходил сонный весь день. Он не смог бы отличить произведение искусства от сигаретных бычков даже под страхом смерти.
— Что вы тут делаете? — спросил он, а потом изменился в лице и выскочил за дверь.
На следующий день Бад вызвал меня к себе в кабинет.
— Знаете, нам придется уволить вас обоих.
— Она ни в чем не виновата.
— Она была с вами на складе.
— Я ее соблазнил.
— По словам Дэнни, она не особенно сопротивлялась соблазну.
— Да что Дэнни знает о сопротивлении соблазну? Если он сам хоть на что-то и соблазнялся, то только на собственный правый кулак.
— Он вас видел.
— Да что он видел?! Я даже трусы с нее снять не успел.
— У нас приличная фирма. И в рабочее время сотрудники должны работать.
— И Мэри Лу в том числе?
— Я принял вас на работу, потому что подумал, что вы достойны доверия.
— Большое спасибо. А теперь меня увольняют за попытку заправить хромой узкоглазой скво на коробках с якобы эмалевой краской, которую вы, между прочим, продаете художественному факультету городского колледжа, выдавая за настоящую. Мне бы следовало сообщить о ваших сомнительных махинациях в местное отделение Бюро по совершенствованию бизнеса.
— Вот ваш чек. До свидания.
— Ладно. Встретимся в Санта-Аните.
— Непременно, — сказал он.
Я взял чек. Мне начислили зарплату, прибавив один лишний день. Мы с Бадом пожали друг другу руки, и я ушел.
На следующей работе я тоже не задержался надолго. Это была мелкая торговая фирма, специализирующаяся на рождественских товарах: гирляндах, фонариках, венках, Санта Клаусах, бумажных елках и т. д., и т. п. Когда меня брали, то сразу сказали, что это только на время, и за день до Дня благодарения им придется меня уволить: после Дня благодарения вся деловая активность практически полностью замирает. Кроме меня, там работали еще пять человек, принятых на таких же условиях. Нас называли «служащими на складе», но в основном мы занимались погрузкой-разгрузкой. Служащий на складе — это такой человек, который почти все рабочее время слоняется без дела, курит одну сигарету задругой и пребывает в состоянии сонного ступора. Мы считали, что очень неплохо устроились, однако никто из нас шестерых не продержался на той работе до Дня благодарения. Это была моя идея: ходить на обед в бар. Всей толпой. С каждым днем наши обеденные перерывы становились все длиннее и длиннее. А однажды мы вообще не вернулись на склад после обеда. Впрочем, на следующий день мы как люди ответственные честно пришли на работу. И нам сообщили, что в наших услугах уже не нуждаются.
— И теперь мне придется искать людей и собирать заново всю команду, — сказал директор.
— И вы их уволите за день до Дня благодарения, — заметил кто-то из наших.
— Вот что, ребята, — сказал директор. — Может, сегодня еще поработаете?
— Чтобы у вас было время подыскать нам замену?
— Ну, если вам не нужны деньги за один лишний день…
И мы отработали этот день. А потом забрали последнюю зарплату и разошлись по домам — к своим пьяным женщинам.
Это была очередная компания по производству крепежного оборудования для флуоресцентных ламп. Почти все коробки были длиной в пять-шесть футов и в упакованном виде весили очень даже немало. Мы работали десять часов в день. Сама работа была несложной: идешь в сборочный цех, берешь все, что нужно, возвращаешься в отдел упаковки заказов и, соответственно, упаковываешь заказ. В основном там работали мексиканцы и черные. Черные постоянно докапывались до меня, что я, типа, много болтаю и считаю себя самым умным. Мексиканцы тихонько стояли в сторонке и наблюдали. Каждый день превращался в великую битву: мне приходилось сражаться за жизнь в буквальном смысле слова.
— Эй, приятель! Приятель! Иди сюда! Есть разговор!
Это был мелкий Эдди. Мелкий Эдди умел доставать людей.
Я сделал вид, что не слышу.
— Эй, я к тебе обращаюсь!
— Эдди, давай поиграем в шарманку? Ты споешь мне «Отца всех вод», а я покручу рукоятку домкрата у тебя в заднице.
— Слушай, беленький, а чего у тебя вся морда в дырках? Поскользнулся, упал на дрель?
— А чего у тебя шрам на нижней губе? Не заметил, как твой дружок привязал к члену бритву?
В обеденный перерыв я подрался с Громилой Ангелом. Он отделал меня капитально, но я тоже вдарил ему пару раз и вообще не впадал в панику и держался достойно. Я знал: на то, чтобы меня обработать, у него есть всего десять минут, — и это знание очень мне помогло. Сильнее всего болел глаз, куда Громила Ангел ткнул большим пальцем. В упаковочный цех мы вернулись вместе, пыхтя и отдуваясь.
— Как-то ты не профессионально дерешься, — заметил он.
— Давай попробуем в другой раз, когда я не буду болеть с похмелья. Вот тогда я тебя разрисую по полной программе.
— Хорошо, — сказал он. — Приходи как-нибудь свеженьким и непохмельным, и мы попробуем еще раз.
Я решил, что отныне и впредь никогда не приду на работу свеженьким и непохмельным.
Моррис, наш бригадир, был тупым, как бревно. Хотя, наверное, даже тупее. Я старался вообще к нему не подходить и разговаривал с ним только в случае крайней необходимости. Он был сыном хозяина фирмы и одно время пытался заделаться продавцом. Но у него ничего не вышло, и его быстро отправили обратно в упаковочный цех.
Он подошел ко мне и спросил:
— А что у тебя с глазом? Он весь красный.
— Я проходил под пальмой, и на меня напал дрозд.
— И клюнул в глаз?
— Да, прямо в глаз.
Моррис ушел. Сзади он смотрелся еще смешнее: со штанами, забившимися между двумя полужопиями…
Больше всего мне нравились периоды вынужденного безделья, когда работницы на конвейере не успевали собрать необходимое количество крепежей, и нам приходилось их ждать. В основном на конвейере работали молоденькие мексиканочки с красивой кожей и огромными черными глазищами. Все как одна одевались в узкие джинсы в обтяжку и обтягивающие свитерочки и носили большие яркие сережки. Такие хорошие девочки. Свежие, юные, умелые, ненапряженные и старательные. Мне очень нравилось за ними наблюдать. Они что-то рассказывали друг другу и звонко смеялись, а я смотрел, как они смеются, эти красивые девочки в узких джинсах в обтяжку и тонких обтягивающих свитерочках, смотрел и думал: «Если бы одна из этих девчонок провела сегодняшнюю ночь со мной, мне было бы легче смириться со всем беспросветным дерьмом, что меня окружает». И так думал не я один. Но мы, разумеется, знали, что все эти девочки уже заняты. Достались каким-то другим мужикам. А нам ловить нечего. Впрочем, это был вовсе не повод для огорчения. Какая разница, по большому-то счету. Лет через пятнадцать эти милые девочки станут толстым и тетками весом под 185 фунтов, и пленять красотой будут уже не они, а их дочки.
Я прикупил восьмилетний автомобиль и оставался на этой работе почти до самого Нового года. А потом, 24 декабря, начальство устроило большую рождественскую вечеринку для всех сотрудников. Было обещано море выпивки, а также закуски, музыка и танцы. Я не люблю вечеринки. Во-первых, я не умею танцевать. А во-вторых, люди меня пугают. И особенно — люди на вечеринках. На таких сборищах все стараются показаться веселыми, остроумными и сексапильными. И даже если им кажется, что у них получается хорошо, на самом деле у них получается плохо. Причем чем сильнее старания, тем кошмарнее результат.
