Но я вырос, господи, и теперь знаю правду ((10-a) Я — Бог! Я хочу созидать миры!!!)…
На самом деле, я никакой правды не знаю ((9-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане), поскольку её не существует, как, впрочем, и кривды. Не существует вообще ничего, и в этом и состоит (так же на самом деле не существующая, как, впрочем, и несущественная) тайна тайн. Просто мне всё безразлично. Это тоже правда, которую я якобы знаю. Если я что-то делаю, а делаю я много, собранно, методично и скрупулёзно, то это для меня то же самое, что для некоторых утренняя зарядка, умывание и чистка зубов. Не больше и не меньше. Единственным выходом для любого человека, у которого есть мозг и сердце, действительно может быть только самоубийство, но… боюсь, А этого не поймёт. Огорчать её я не хочу. А то она расстроится, в её жизнь войдёт горе горькое, трагедия и прочее-прочее, что, в конечном счёте, приведёт к тому, что она сделает те же выводы, что и я, а жить с этим ей, возможно, будет тяжелее, чем мне и при определённых внутренних обстоятельствах она чего доброго так и сделает. А может она и так знает и чувствует гораздо больше меня — я не знаю. Она — женщина. Она моя любимая женщина, хотя я знаю, что то, что Женщина так много значит в моей жизни — это тоже случайная хуйня. Просто программа такая, и, вообще, если я не могу найти прямых аналогий с жизненными ситуациями, историями и любыми эмоциями в принципах работы компьютера, то это означает только одно — я не программист и просто не нахожусь на достаточном для этого уровне компетентности.
Потому-то я и хотел назвать этот роман «История Красивой Сказки, восстановленная мною на основе её отрывочных фраз, произносимых ею на смертном одре в перерывах между приступами удушья». Потом мне показалось этого мало, и я решил, что названий должно быть много, точнее, 13, и каждый читатель должен иметь возможность выбора контекста. Потом пятый вариант показался мне настолько удачным, что я решил оставить только его, поскольку всё равно всё в этом мире действительно однохуйственно.
И ещё. Я, конечно, никого не хочу расстроить, но День Сурка не закончится никогда. И, в принципе, это похуй.
Весь наш мир представляет собой компьютерную игру, в которую при этом никто не играет, да и за компьютером никто не сидит. Да и компьютера никакого нет. Есть дискетка, лежащая где-то в бомжовьей моче на свалке Вселенной. Поскольку игра предельно примитивна, она не только вполне помещается на дискетку, но там ещё и остаётся довольно много места для абсолютной пустоты.
И нет ничего удивительного, что видеть эту свалку со стороны мы не можем, поскольку находимся внутри. А если совсем уж честно, то и свалки никакой нет, как нет и дискеты.
Этот роман я писал целый год, кропотливо выполняя составленный заранее поглавный план. План данной главы выглядел так:
О депрессии. О том, что её не бывает; что просто бывают дебилы и недебилы, но быть умным — не катастрофа, а то, что мир — говно — это в порядке вещей и не повод для расстройства. Там же про родителей и про их неправду. Провести параллель с козлами-американцами — настоящие собаки едят мясо.
А потом я понял, что этот роман должен оборваться внезап…
…А потом я принял душ, покурил и понял. Что роман не должен обрываться внезапно. Уж слишком много меня волнует вещей, которые, на самом деле, волнуют не меня лично.
Сегодня же (поскольку время прошло, очередную ночь в пьяном сне пережил) я понял одну простую штуку, на которой хочу закончить, пока не понял чего-нибудь следующего.
Люди, я ненавижу вас всех без исключения. Единственным выходом для умного и талантливого человека, если, конечно, у него есть совесть — является тотальный, беспощадный и постоянный, как и любая другая хуйня, если делаешь её серьёзно, бунт и, конечно же, терроризм! Тупые должны умереть! Иначе вымрут умные, а тогда в существовании человечества не будет даже иллюзии смысла.
Есть, правда, один набивший оскомину, в принципе, скучный вопрос: кто будет решать, кто тупой, а кто умный. Отвечу ясно и коротко, РЕШАТЬ БУДУ Я ((11-a) Я — Бог! Я хочу!!!), чего и вам желаю.
Уровень внутреннего шума, создаваемого в моей перенаселённой близкими или просто симпатичными мне людьми душе, порой достигает предела. Мне кажется, что если так будет продолжаться и дальше, рано или поздно меня со всей неизбежностью разорвёт. И кому-то, уже по ту сторону несуществующего боле меня, придётся убирать всю эту грязь, каковую будет являть собой моё рваное и слишком человеческое материальное тело.
Я живу себе сам по себе, а все остальные живут во мне и без устали скандалят друг с другом, ебутся, страдают, смеются и плачут. Особенно трудно приходится, когда кто-нибудь вдруг озаботится смыслом жизни, а то и все сразу.
Люди, ну перестаньте же вы пререкаться внутри меня! Мне тоже трудно, но я же пререкаюсь наружу!
Так и выходит, что если весь мир погибнет, и останусь на земле один только я, то так особо ничего не изменится, потому что, повторяю, все живут во мне, и, таким образом, все бессмертны. Поэтому беспокоиться не о чем. Поводов для скандалов нет.
И нечего понапрасну шуметь! Я могу от этого поломаться, а тогда уже действительно все натурально погибнут (каждый по своей сугубо причине). В первую очередь, потому что я мать ваша, а вы дети во чреве моём!
Кстати сказать, обидеть не хочу никого, но даже ещё нерождённые. И, кстати, именно нерождённые, а не неродившиеся, поскольку пассивный залог здесь правдивее.
Я пошёл в ларёк купить сигарет и пива. У подъезда нашего с А дома мною был обнаружен довольно крупный труп стрекозы без видимых признаков насильственной смерти.
Но потом наступило новое утро, новый день и, блядь, новая пища, и я посмотрел на главу № 69 и даже внутренне усмехнулся. Подумал, пиздец какой! Ты же, Максим, взрослый человек. Ну какой на хуй терроризм? Ну что за бред? У тебя любимая и любящая жена, кошка, которую ты притащил маленьким котёнком без её спроса, но она прижилась, потому что жена твоя — это ТВОЯ жена, и ты ЕЁ муж. Так сложилось. Повезло. Видимо, злобная Божа зазевался и на сей раз не успел помешать моему данному счастью. А ты, Максим, говоришь, терроризм. Призываешь к экстремизму, а ведь за это, кстати, сажают, если, конечно, агитация действие возымеет. Причём призываешь-то ты самого себя, а ты ведь просто не совсем психически здоровый человек. Плохо переносишь жару. Когда температура воздуха поднимается выше 25 градусов и держится в течение нескольких дней, у тебя, Максим, всегда начинает течь крыша, и она течёт тем сильнее, чем дольше держится жара. И, к сожалению (или к счастью), это так и никак не иначе. Зависимость самая прямая. Такая же прямая, как в случае выстрела себе в висок. Пуля попадает в мозг, разрушает его и вследствие этого ты умираешь. Или. Утром у тебя тяжёлое похмелье, ты выпиваешь пива и готов к новым свершениям.
Но всё-таки меня по-прежнему интересует, где проходит граница между моим сознанием и сознанием других людей. Где граница и разница, если хотите, между тем, что думаю я и тем, что думают другие люди? Между тем, что я думаю, когда я один или тем, что я думал бы, если был бы в курсе того, чего я пока не в курсе; или если бы я жил на свете один и был бы богом и тем, что я думаю под влиянием известных мне самых разных, порою полярных, точек зрения других людей. Неважно, приятных или неприятных мне.
Применительно к так называемой реальной жизни я часто думаю, что бы я думал о самых разных вещах, если бы в моей жизни не появилась А как именно моя А. И далее, что бы я думал, если бы А появилась в моей жизни не после того, как моими были другие девушки, а до; или не появилась бы вовсе; или не было бы предыдущих; или если бы А был я сам, а она бы была мной.
Вот если бы она была мной, интересно, это была бы всё же она или всё-таки я? А другие мои знакомые, а? Если бы они были мной?
И вообще, если бы я не родился вовсе, кто бы тогда думал бы это всё вместо меня?.. Ведь скорее всего такой человек всё равно бы был. Может быть, если бы меня не было, этим человеком была бы А, а?
Первым в русской литературе о Дне Сурка заговорил Лермонтов. Со свойственным ему пафосом истерического безразличия, Михаил Юрьевич бесконечно твердил о том, что вся наша жизнь — сплошной скучный фарс, который может быть интересен только грубым и глупым людишкам, то есть, опять же, скудоумным моральным уродам, за каких со всеми основаниями ваш покорный слуга почитает большую часть так называемого цивилизованного общества. Эта бесконечная цепь повторений одного и того же скучного и посредственного сюжета, каждое из каковых повторений всё бездарнее и бездарнее, заёбывала Лермонтова. Оттого ему и надоела, возможно, Бэла, что он видел в ней всю ту же княгиню Веру или капризную Мэри, и во всех них он видел кобылиц, то есть красивых, выносливых, норовистых или покладистых, злых или добрых, но довольно тупых животных. Животным был и он сам.
