Маленькая фигура миссис Патрик Мэдден, вставшей на колени перед телом её мужа, богатые люди, люди, которых они называли друзьями, пьяно возвышаются над ней и хохочут.
Жена, она сказала:
— Патрик?
Лужица крови растекается всё дальше и дальше, пока не касается её юбки.
Она говорит:
— Патрик, довольно, перестань притворяться мертвецом.
Кровь поднимается вверх по юбке, это капиллярный эффект, нитка за ниткой и всё по её юбке.
Вокруг меня кричат люди из проекта «Разгром».
Затем кричит миссис Патрик Мэдден.
И в подвале «Оружейки» Тайлер Дерден соскальзывает на пол — тёплая отбивная. Тайлер Дерден великий, бывший совершенным целый миг, сказавший, что миг — это всё, чего ты можешь ждать от совершенства.
И битва продолжается и продолжается, потому что я хочу умереть. Потому что только в смерти мы обретаем имена. Только в смерти мы перестаём быть частью проекта «Разгром».
Тайлер стоит там, он определённо круто выглядит, белокуро-снежный, как и все ангелы. Моя воля к жизни поражает меня.
Я, кровавый кусок ткани, высушенный на матраце в моей комнате Мыловаренной компанией на Пейпер-стрит.
Всё в моей комнате исчезло.
Моё зеркало с фотографией моей ноги, когда я получил рак на десять минут. Хуже чем рак. Зеркала нет. Дверь шкафа открыта, мои шесть белых рубашек, чёрные брюки, бельё, носки и ботинки исчезли. Тайлер говорит: — Вставай.
Подо всем, и за всем, и внутри всего, что я взял дозволенного — зреет и растёт нечто ужасное.
Всё разрушилось.
Обезьяны-космонавты испарились. Всё сместилось: жир после отсасываний, армейские кровати, деньги, особенно деньги. За мной остались только сад и дом.
Тайлер говорит:
— Последнее, что нам осталось сделать, это твоё, как его, мученичество. Твоя эта самая Большая Смерть.
Только смерть не должна быть грустной и депрессивной, твоя будет радостной и вселяющей надежду.
Ох, Тайлер, я страдаю. Просто убей меня здесь.
— Вставай.
Убивай уже! Убей меня. Убей меня. Убей меня. Убей меня.
— В этом есть своё величие, — говорит Тайлер. — Представь это: ты на крыше самой высокой постройки в мире, постройка под контролем проекта «Разгром». Дым выкатывается из окон. Столы падают в толпы на улицах. Настоящая опера смерти, вот что ты получишь.
Нет, говорю. Ты достаточно меня попользовал.
— Если ты не присоединишься, мы пойдём к Марле.
Показывай дорогу, говорю.
— А теперь выгрёбывайся из кровати, — говорит Тайлер, — и приземляй гузно в грёбаную машину.
Так что Тайлер и я на вершине Паркер-Моррис билдинг с пистолетом, застрявшем в моём рту.
Наши последние десять минут.
Паркер-Моррис билдинг перестанет существовать через десять минут. Я знаю это, потому что Тайлер знает это.
Ствол пистолета упирается в заднюю стенку моей глотки, Тайлер говорит: — На самом деле мы не умираем.
Я ощупываю языком ствол, упирающийся в щёку, и говорю, Тайлер, ты думаешь о вампирах.
Наши последние восемь минут.
Пушка лишь на тот случай, если полицейские вертолёты доберутся быстрее.
Боже, это выглядит так, будто один человек стоит на крыше и держит пистолет в своём рту, но на самом деле Тайлер держит пушку, и это моя жизнь.
Вы берёте 98-процентную концентрированную дымящую азотную кислоту и добавляете три части серной кислоты.
У вас получился нитроглицерин.
Семь минут.
Смешайте нитроглицерин с опилками, и вы получите отличный пластит. Многие обезьяны-космонавты смешивают свой нитроглицерин с хлопком и добавляют в качестве сульфата горькую соль. Это тоже сработает. А некоторые обезьяны используют смесь парафина с нитроглицерином. Парафин никогда, ни разу у меня не срабатывал.
Четыре минуты.
Тайлер и я на краю крыши, пушка у меня во рту, и я неожиданно задумываюсь о том, насколько чист ствол.
Три минуты.
И тогда кто-то кричит.
— Подожди, — и это Марла, идущая к нам по крыше.
Марла идёт ко мне, потому что Тайлер ушёл. Бедняжка. Тайлер — моя галлюцинация, а не её. Тайлер исчез будто по мановению волшебной палочки. И теперь я всего лишь одинокий человек, держащий пистолет в своём рту.
— Мы шли за тобой, — кричит Марла, — все люди из групп поддержки. Ты не должен делать этого. Положи пистолет.
За Марлой все больные раком яичек, мозговые паразиты, люди с меланомой, туберкулёзники, они идут, тащатся, ковыляют, катятся на своих инвалидных колясках ко мне.
Они говорят:
— Подожди.
Их голоса приходят ко мне с холодным ветром, они говорят: — Остановись.
И:
— Мы можем помочь тебе.
— Дай нам помочь тебе.
По небу летят — хоп, хоп, хоп, — полицейские вертолёты.
Я ору, уходите! Уходите отсюда! Это здание взорвётся.
Марла кричит:
— Мы знаем.
Похоже, наступил момент богоявления.
Я не убиваю себя, кричу я. Я убиваю Тайлера.
Я — Жёсткий Диск Джо.
Я помню всё.
— Это не любовь или что-то в этом роде, — орёт Марла, — но, я думаю, что ты мне тоже нравишься.
Одна минута.
Марле нравится Тайлер.
— Нет, мне нравишься ты, — орёт Марла. — Я знаю разницу.
И ничего.
Ничего не взрывается.
Ствол пистолета упёрся в мою выжившую щёку, и я говорю, Тайлер, ты смешал нитроглицерин с парафином, да?
Парафин никогда не срабатывает.
Я должен сделать это.
Полицейские вертолёты.
Я жму на спусковой крючок.
В доме отца моего много обителей. Конечно, когда я нажал на спусковой крючок, я умер.
Лжец.
И Тайлер умер.
При полицейских вертолётах, грохочущих и летящих ко мне, при Марле и всех людях из групп поддержки, которые не могли спасти себя, с ними всеми, кто меня не уберёг, я должен был нажать на спусковой крючок.
Это было лучше, чем настоящая жизнь.
И твой один великолепный момент не длится целую вечность.
На небесах всё белое на белом.
Фальшивка.
На небесах всё тихо, все в туфлях на резиновой подошве.
Я могу спать на небесах.
Люди написали мне на небеса и рассказали мне то, что я помню. Что я их герой. Я поправлюсь.
Ангелы здесь явно из Ветхого Завета, легионы и лейтенанты, небесное воинство, которое работает день посменно, а потом приходят другие. Кладбище. Они приносят тебе пищу на подносе с таблетками в бумажном стаканчике. Долина Кукол.
Я встретился с Богом за его длинным столом из ореха, с дипломами, развешанными по стенам за его спиной, и Господь спросил меня: — Зачем?
Зачем я причинил столько боли?
Неужели я не понимал, что каждый из нас — священная, уникальная снежинка с особыми уникальными особенностями?
Неужели я не вижу, что мы все — проявления любви?
Я смотрю на Бога за его столом, пишущего что-то в свой блокнот… Господь всё не так понял.
Мы не особенные.
Но мы не дерьмо и не мусор.
Мы просто есть.
Мы просто есть, и то, что случается, — просто случается.
И Господь говорит:
— Нет, это не так.
Да. Нуу. Ессно. Не учите Бога жизни.
Господь спрашивает меня, что я помню.
Я помню всё.
Пуля из пистолета Тайлера, она продырявила мою щёку и придала мне этакую зубастую улыбку от уха до уха. Да, вроде как злобная тыква в Хэллоуин. Японский демон. Дракон наживы.
Марла по-прежнему там, на Земле, и она мне писала. Когда-нибудь, сказала она, меня заберут обратно.
И если бы здесь на Небесах был телефон, я бы позвонил Марле с Небес и в тот миг, когда она скажет: — Привет, — я бы не повесил трубку. Я бы сказал: — Салют. Что происходит? Расскажи мне всё — до мельчайших подробностей.
Но я не хочу назад. Не сейчас.
Просто потому что.
Потому что каждый раз кто-нибудь приносит мне поднос с обедом и мои пилюльки, и у него подбитый глаз, или швы на лбу, и он говорит: — Мы скучаем по вам, мистер Дерден.
Или кто-нибудь со сломанным носом драит шваброй пол позади меня и шепчет: — Всё идёт по плану.
Шепчет:
— Мы собираемся сломить цивилизацию, только так мы сможем сделать из нашего мира что-то лучшее.
Шепчет:
— Мы попробуем вернуть вас.
Или «звёздочками».
Такого вообще-то не бывает. Почти.
Аэропорт имени Кеннеди.
Досл. пер.:
Рабочие пчёлы могут уйти,
Даже трутни улетают прочь,
Матка — их рабыня.
Досл. пер.:
Без единого гнезда
Птица назовёт весь мир своим домом.
Жизнь — твоя карьера.
dolls — куклы; dogs — собаки.
Враньё позорное, ничего не будет.
Досл. пер.
Тигр может улыбаться
Змея скажет, что любит тебя
Ложь делает нас злыми.
Французский картофельный суп с сельдереем и сливками.
Испанский холодный томатный суп, немного схожий с окрошкой.
