на площадку между четвёртым и пятым этажами, где Рыжий зависал со своими феновыми торчками. Крайне живописное местечко. На стенах, выкрашенных мятной краской, не было и живого места от чёрного маркера; тускло мигали белые лампы, делая пространство ещё более неприглядным и холодным; ступеньки бетонной лестницы и мусоропровод заплёваны так, что страшно не то что садиться, а даже случайно прикоснуться к чему-нибудь (кажется, тут можно ненароком и трипперок подцепить); подоконник окна на уровне ног испещрён коричневыми ожогами от тлеющих сигарет (лепящий непременно сидит на кортах). Подъездный душок по мере возрастания этажей ослабел, и на площадке пованивало разве что изысканным миксом кошачьих и человеческих испражнений. Впрочем, всё это не мешало нам хорошо проводить время.
– Это чё у тебя? – я озадаченно кивнул на его футболку, виднеющуюся под расстёгнутой толстовкой. Несложный жёлтый принт на чёрном фоне, который я смог разглядеть, только когда тот подошёл ближе.
– Косово Je Србиjа, – Рыжий гордо поднял указательный палец вверх. Надпись старославянскими буквами красовалась под контуром республики Косово.
Я тогда очень удивился, никак не ожидал увидеть нечто подобное на ком-то из пацанов. И уж тем более на Лёхе.
– Откуда у тебя эта футболка? – спросил я.
– Пацаны из Сербии подогнали. Гоняли туда на товарищеский матч.
– И что ты думаешь на эту тему?
– Да чё тут думать, брат, Косово – это Сербия. А сербы – наши братья. Поэтому я её ношу. Из-за сраных америкосов погибла куча людей. А, прости, ты же америкос! – и он заржал (пацаны всё стебали меня на эту тему при каждом удобном случае).
– Но люди Косова хотели независимости!
– О-о-о, чувак, – он махнул на меня рукой, – тебе там, за бугром, конкретно промыли мозги. Кто хотел? Сраные албанцы? Они грёбаные мусульмане, перемочившие кучу мирного населения. Знаешь, за что я больше всего не люблю американцев? За то, что они поддерживают мусульман, когда им это выгодно, а потом в мире случается пи**ец. Причём не у них же! В натуре долба**бы! – и он снова заржал.
Его суждения звучали крайне уверенно и непринуждённо, так, словно он говорил о чём-то буднично-бытовом, ясном всякому, как белый день. Он. Лёха. Этот торчок, якшающийся с самыми отпетыми типами района. Он и в школу-то не ходил толком класса с восьмого. И мусульман он недолюбливал, скорее всего, потому, что близко соседствовал с ними. Каждый раз ворчал, как старый дед, рассказывая нам о новых жильцах в соседней квартире, как правило – большой семье из шести и более человек, всех как один плохо говорящих по-русски и привносивших в его быт восточные нотки (как правило, запах баранины и звуки молитв, доносившихся из-за их деревянной дверцы).
Я даже не смог ему возразить, несмотря на то, что разбирался в теме куда более детально. Против моих знаний было намного более сильное оружие. Вера. Лёха верил, что это так. В его понимании сербы были «православными братьями», а значит, принцип взаимоотношения с ними ничем не отличался от отношений с пацанами, которых он тоже считал «братьями».
Мир Рыжего делился на белое и чёрное. Зачастую чёрное подкреплялось не личным опытом, а домыслами, страхом и слабостью. Он боялся «чужого», как и всякий, делящий мир на «своё» и «чужое», не видя очевидной схожести между ними. В этом не было правды, но хотя бы была искренность. Никто из пацанов никогда бы не согласился рассмотреть проблему под другим углом: ущемление прав человека, свобода слова и вероисповедания, притеснение меньшинства большинством. Всё это было вне поля координат моральных ценностей простых ребят с окраины столицы, судивших мир по тому, что творится внутри их маленького райончика.
– Почему ты вернулся? Тебе реально тут больше нравится? – спросил вдруг Саня, закуривая сигарету.
– Да не знаю. Просто я тут себя чувствую, понимаешь, на своём месте. Тут всё неправильно, но я понимаю как. А там – всё чуждо и дико. Может, и верно, и привычно для тех, кто той земле принадлежит, но для меня непонятно.
– Это как?
– Ну… Всё ведь в мелочах заключается, сложно объяснить, да и долго. Просто каждый раз, каждый день там, ты…должен через себя переступать, чтобы принять их уклад. Сначала тебе всё нравится, а потом начинают всплывать моменты. Сотни и тысячи маленьких моментов, которые противоречат тому, к чему ты привык. И они копятся, копятся, копятся. Вот смотришь – вроде люди, вроде у всех всё так же, такие же ценности (отношения, благополучие, мирное небо над головой), но в деталях всё как-то по-другому, и кажется, что совсем не так, как должно быть.
– Ну блин, сложно понять, о чём ты, но примерно я представляю. Но там хоть свобода. Свобода слова, свобода жить и зарабатывать бабки. Ты сам говорил. К тебе не придут менты за баблом, если ты поднялся. Можно косяк курить в парке, мент мимо пройдёт и закроет глаза, типа, как ты сам говорил – ты же никому не мешаешь! Ну… по-человечески как-то. По твоим рассказам – вот работаешь и работаешь себе спокойно, радуешься маленьким человеческим радостям. И знаешь, что, блин, не будет такого резкого пи**еца, как у нас. Не будет дефолта, не обанкротится твой банк, тебе не подкинут наркоту, не засунут за решётку, сшив левое дело. Так ведь? Свобода ведь в чём? – рассуждал Саня, докурив одну и сразу закуривая другую сигарету, – свобода в том, чтобы не бояться. Мы тут все как холопы, лебезим перед барином из-за страха, а сами его тайно ненавидим. Но не смеем сказать, опять же из-за страха.
– Ну да, Сань, но понимаешь…это одна сторона медали. Там есть свобода, ты прав, но она такая… Искусственная что ли. Свобода выбора, свобода слова… Всё вроде бы такое красивое и верное, но такое фальшивое! Будто бы созданное для того, чтобы человек верил и чувствовал себя комфортно, но, по факту, его пихают в рамки и за эти рамки, ты, брат, вылезти не можешь. Сложно объяснить. Там все живут относительно хорошо. Вот ты маляр, например, или укладчик плитки. И у тебя есть всё, чтобы чувствовать себя неплохо: последний айфон, пусть в кредит; трусы «Кельвин Кляйн»; вы снимаете квартиру с девочкой и знаете, что с работы вас не выгонят… И всё вроде норм. Можете покупать хороший шмот по скидке, ходить кушать куда-нибудь по выходным, путешествовать два раза в год–в целом всё ровно. Вы можете взять ипотеку, можете найти работу получше через несколько лет… Но только на этом всё, понимаешь? Тебе вот дали свободу в этих рамках, но дальше ты не выберешься, понимаешь? Там нельзя вот так…из грязи – в князи, как у нас, понимаешь? Вот тебе
