В тот же вечер я сбегал в магазин, купил три бутылки вина! Я праздновал. Как я был счастлив, что Мишку забрали! Я даже сходил на кладбище заморенных животных, сообщил им, что они отомщены! Справедливость восторжествовала! Мертвые, они больше не принадлежат этому гаду! Бегите, кролики, бегите! – кричал я, поливая вином могилу. Можете скакать по елисейским лужайкам. Летите, утки, летите! Все мы натерпелись. И Лиза, и Маша, и Иван… Какое облегчение! Наконец-то, его больше нет. Перья дохлых уток все еще висят, дрожат на веточках кустов и деревьев, а Потапова уже нет, уже нет! Его забрали демоны! Навсегда!
Я выпил бутылку прямо там, закурил, сел на сугроб и задумался…
Жизнь – прекрасна, душа – бесконечна, – вспомнил я письмо матери, – но нам жизнь подают грязными руками в пластиковой обертке… котлетки делают из животных, которых гуманно оглушают ударом электрического тока, перед тем как перерезать артерию…
О, как она права! – подумал я и тут же вспомнил оборудование, которое демонстрировал мне отец во время нашей последней встречи на хуторе. «Очень простое и весьма ходовое устройство, – восхищался он. – Просто, как все гениальное! Ничего лишнего! Трансформатор – штырек – нержавеющая головка для оглушения, – почти как сварочный аппарат! Оглушаешь свинью/бычка/барана током, а потом закалываешь, и никакой мороки, никаких кровавых луж и пятен на брюках. Чистота! Я знаю, о чем говорю… Уже полгода работаю! Это не фуфло, а – настоящий прогресс! Где мы были раньше? Каменный век… Борьба за огонь, пещерные люди… Вот как надо жить! – Он хлопал ладонью по чудо-устройству. – Вот это да!»
Старики держали свиней, коз, кроликов, кур; отец на выходных осуществлял процедуры… Всю неделю бегал ловил бандитов, а на выходные ехал забивать живность. На продажу или шашлык! С вином-пивом-водкой… нормальный ментовский отдых – не охота, так рыбалка, не рыбалка, так шашлык. А потом переселился к болотам, купил себе специальную машинку, которая все упростила, всю его жизнь наполнила смыслом, превратила убой скота в праздник! Показывал бумаги, распахивал книжечку, гладил машину, помахивал шнуром с электродами, приставлял к своей шее и изображал корчи, гоготал! Сказал, что занимается распространением. Очень удобная вещь. Уже несколько штук продал. Три тысячи навару. Можно озолотиться, только знай вози из России… с нашими серыми паспортами виза не нужна… с пограничниками можно договориться… русские поймут русских… свои люди… понимают: русским в Эстонии не сахар… Он ходил по поселковым дворам и хуторам, предлагал маленькую удобную смерть людям, которые держали скотину, птицу, кроликов, говорил, что в миг избавит их от неудобств. Сделает так, что они не будут испытывать сложностей. Давал и напрокат, предлагал свои услуги, говорил, что все сделает сам! Он плясал вокруг эмалированного ящичка на колесиках, как зазывала у циркового шатра, и кричал: «Мощный трансформатор!.. Напряжение оглушения девяносто вольт! Электроток оглушения до двух амперов! Длительность оглушения – до семи секунд!» Он хотел, чтобы я тоже присоединился: «Давай работать вместе! Ты знаешь эстонский… Будешь предлагать эстонцам. Вместе будем работать, а?..» Он хотел, чтобы я ходил по дворам, разъезжал по хуторам и рекламировал это…
Придавленный воспоминаниями, я долго сидел у могил кроликов, пока не допил бутылку; решил, что не стану курить этой ночью, буду пить вино, только пить… пить до беспамятства.
О семье Михаила позаботились, все устроилось само собой, нашлись добрые люди. Маша поплакалась Патриции и Жаннин (Лиза переводила), Иван сидел, кивал, вздыхал. Патриция с Жаннин их сначала у себя прятали, а потом увезли куда-то…
В декабре в мою дверь постучал Эдгар. На нем был рабочий синий комбинезон. Входить не стал, дал мне прорезиненные штаны, пробурчал, что завтра начинается работа на плантации рождественских елочек, наш договор в силе. Я принял штаны.
– В семь у трактора, – сказал Эдгар, я кивнул.
Время двинулось, покатилось с горки… Надо было торопиться, вся Европа готовилась к Рождеству, где-то уже по автобанам неслись к Хускего пустые фуры, в тумане двигались фигуры в оранжевых и желтых комбинезонах, вместе с ними бродило рычание ручных пил, ряды елочек редели…
Мы с Эдгаром паковали их в сетку, собирали и грузили в фуры. Тянули громоздкую упаковочную машину, как два солдата наполеоновской армии с пушкой, ползли с пригорка на пригорок, от одного ряда к другому… Эдгар был жилистый и шустрый. Он прожил десять лет в Африке, сказал, что эта работа просто ерунда по сравнению с Африкой.
– Вот там была чертовски трудная работа, жара, болезни, вечная лень, хочешь и не можешь спать, а днем – спишь, не можешь работать, сон валит, духота вяжет, как трясина!
Быстро отсырев под резиной, я медленно ковырялся в грязи, хлюпал в сапогах сквозь слякоть, набрасывался на каждую елку, как санитар на чокнутую, крутил, вертел, тянул… Как снаряды, мы вгоняли их в жерло машины, толкали, пихали, – они выходили с другой стороны укутанные в сеть, усмиренные. Тянули, толкали, вытягивали, укладывали… Снаряд за снарядом; штабелями, одну подле другой. Готово. Тянули наше орудие к следующей куче. Они валялись, точно их подстрелили: они разбегались, в них стреляли, они падали где придется; мы собирали, волокли, со всех концов, то за лапку, то за верхушку… берешь, тянешь, толкаешь, укладываешь; меняешь сеть, снова тянешь, снова толкаешь, укладываешь, одну подле другой, конца и края не видать, но ничего, рванули, потянули, пошли по грязи, чавкая, дальше… время идет – кроны капают!
Эдгар аккуратно подгонял трактор, за ним тянулись живые полосы мутной воды. Искоса поглядывало морозное солнце, его свет казался химическим. Небо улыбалось улыбкой помешанного. Снег лежал на пригорках, как пена, которой изошел умирающий день. Все дальше уходили ворчливые пилы. Холмы лысели. В каждый заезд мы собирали елки только с какой-нибудь определенной лычкой (красной, розовой, оранжевой, желтой, синей – там были самые мыслимые и немыслимые оттенки, – сортов было много). Я бросался к ним, дергал, раз, другой, искал, вытягивал, искал еще с такой же лычкой на лапке… рывок, другой, пошла, поволок обе по грязи к трактору, бросил в клетку… похлюпал обратно… схватил другую… пятую… сотую… давай, пошел к следующей куче! И снова: хватай! бросай! выбирай! вытягивай! тяни! укладывай! Клетка наполнялась: шестой ряд, седьмой… Забрасывай выше и выше, и еще выше, и еще, из последних сил… Все трудней и трудней угадывать нужные елки в колтуне сетей и веток… вода, иголки… грязь… темень… руками оттирал, старался угадать, какой там цвет… на всякий случай тянул… деревья огрызались, царапались, выпростав ветку из смирительной рубахи, хлестали по щекам на удивление зряче. Полный! Поехали! Разгружали и строили, одна фаланга, еще отряд, за день там выстраивалась армия! Елочки стояли, гордо вздернув лычки вверх, корнем вниз, ветер трепал бумажки, те трепетали как флажки, елки шевелили лапками, словно шептались.
Подъезжали мужики, все прорезиненные, упакованные, как рабочие в радиоактивной зоне. Глоток черного кофе, пару махов крутки, пару слов и – обратно, в грязь. Хватай! Тяни! Бросай! Вытянул, так тяни, бросай! Разогнул спину и хватай, бросай, ровняй, за хвосты дерг, за ствол крутанул и пошел. Корнем вперед, корнем назад. За верхушки дерг, поправил, вперед к другой кучке. Находишь ее, тянешь – пальцы, ладони сводит, изранены, онемели, бросаешь яростно, насквозь мокрый, запихал, залез. Поехали!
Пауза. Кофе, джоинт с табачком, легкая смесь, но приятная, как ментол, разговор о незначительном, о погоде, о работе…
– Какие у тебя планы на следующий год? – спросил Эдгар.
– Никаких, – ответил я искренне. – Остаюсь в Хускего… В замке поработаю…
– Понятно… Нравится в Хускего? Не скучно?
– Некогда скучать.
– Если такая работа подходит, сможешь держаться. Один месяц поработал – три отдыхаешь! Весной посадка будет. Если зарекомендуешь себя сейчас, весной хозяин непременно возьмет! Весной проще. Удобрения, подпилка, стрижка… Просто возня, никакого пота. Но правда меньше платить будет… В два раза меньше… Сейчас сезон! Надо гнать елки в Германию. Это сумасшедшие дни! И работа такая – погодные условия тоже включены в оплату. Весной меньше, зато дольше…
Вечера на холмах были обморочные. Солнце валилось в туман. К четырем оно становилось неправдоподобно желтым. После обморока просыпался снег, валил, как пьяный блевал, лез в глаза, уши, за шиворот… Плантации обдувались со всех сторон. Одежда дышала ветром.
Два-три раза за день прибегал бригадир. Он жил возле плантации, его работой было раздавать приказы, посещать рабочих, в остальное время он развозил навоз и химические удобрения, бензин для пил. В совсем плохую погоду он приносил нам маленькие бутылочки водки. Много шутил… Мы выпивали водку. Бригадир уходил, шумно хлопая голенищами высоких рыбацких сапог. Эдгар заводил трактор, я бежал по грязи за ним, от кучки к кучке, от елки к елке… дотемна! Последние песчинки света высыпались; разглядеть ярлычок становилось невозможно. Эдгар включал фары, но это не помогало… свет фар слепил глаза, цвета сливались… глаза слипались от усталости, снега, тумана, тьмы… Тело тоже упрямилось, сопротивлялось, спина не гнулась, ноги не шли; трудно было отыскивать в куче нужную тебе елку, выуживать из-под остальных, трудно было на ощупь определить, какой на лапке у нее ярлычок, особенно если ярлычка не оказывалось…
