Гвидо наблюдает за нашим представлением безучастно. Кажется, ему все – до лампочки, он листает журналы, в половине из которых о нем что-нибудь да написано.
– Как зрение? – под конец спрашивает Альберт Васильевич.
– Сто пэ, – отвечаю с прищуром.
– Рад за тебя, – он отходит к сияющей отполированным боком зеленой раковине и вытирает руки полотенцем.
Несмотря на внешнюю брутальность, в нем чувствуется скрытая в глубине хрупкость хрусталя. Уверена, кто-нибудь из друзей обращается к нему «Берта»… Или – «Берточка».
Он уводит Гвидо в противоположный угол комнаты, порывшись в альбомах на полке, вытаскивает какие-то фотографии и раскладывает перед ним как пасьянс. Он говорит вполголоса, но до меня доносятся слова:
– …Ты прав… без секса… зубы… очки…
Так говорит он и все время тычет пальцем в фотографии. Все время. Они похожи на двух генералов, которые разложили на столе топографические карты и планируют наступление… Или – отступление… Или – разведку боем.
Я закрываю глаза и отключаюсь. Бессонная ночь дает знать о себе. В легкой полудреме снова переживаю питерские миражи. Я – как Золушка на балу, в своем «фемь-фатальном» образе… Два часа ночи. Вся компания подрывается из номера-люкс… Под предводительством Вано, концертного директора Славки, мы рассаживаемся в три змеистых лимузина и мчим сквозь сонный город на какой-то Каменный остров, в какой-то дворец, к кому-то…
– Маленький заказничок! – Славка пытается перекричать Марвина Гея, орущего в лимузине из всех динамиков, – сорок минут позора, но – двадцатка евро – в кармане! Совмещаем приятное с очень приятным!
– А почему во дворце?! – ору я ему в ответ.
– Фиг знает! – его плечи дергаются, – здесь все живут во дворцах! Такой город!
– What’s go-oing on? What’s go-o-oing on? – Марвин Гей участвует в нашем разговоре третьим.
У дворца, который, к слову сказать, невысок, не позолочен и вообще не подавляет роскошью, нас встречают вышколенные бодигарды «с плечами» и длинными запутанными коридорами ведут за кулисы. Со сцены доносится знакомый мотив песенки про зонтик. Я вспоминаю тверской клуб «Гагарин», ансамбль Макса и наши перепевки импортных хитов. Это ведь было всего месяц назад, а кажется – в прошлой жизни. Или – в чужой…
– Я тоже когда-то в Твери пела каверы! – гордо сообщаю Анке, ну… просто… чтобы она знала, что я – девушка с богатым прошлым.
– Это не кавер, – с серьезным видом отвечает Анка, – это настоящая Рианна.
– Да ты че?! – я все равно ей не верю.
– У этих людей все настоящее! – Славка сзади проводит рукой по моему бедру. Вдохновляется перед выступлением…
Пока «Аллигархи» «рвут толпу», я спускаюсь в бархатный зал, чтобы присоединиться к публике. И… не нахожу там никакой толпы и вообще никакой публики. В огромной зале, залитой ярким верхним светом, в резных креслах мирно расселись человек десять, никак не желающих выдать свое удовольствие от музыки… Ну никак! Не танцуют, не подпевают, даже ножкой не притоптывают… Только курят огромные сигары и стряхивают пепел на пол. Прямо на толстенный ковер с восточным орнаментом. Я испуганно озираюсь по сторонам в поисках своих и вдруг замечаю Мика, который бежит между колоннами с другой стороны зала, его рот завязан платком, а в руках большой лист бумаги с надписью «HELP ME!». Музыка грохочет! Я размахиваю руками, пытаясь привлечь хоть чье-то внимание, я уже готова закричать, но узкая Анкина ладонь закрывает мне рот.
– Тише! – она шипит мне в ухо.
– Там… Там Мик…
– Знаю! Не волнуйся! Это – наша любимая игра! Потом расскажу!
– А почему… Почему эти люди, – я киваю на публику в креслах, – не колбасятся?! Заплатили такие деньги за музыку, а самим – что? Не нравится?
– Им не может нравиться или не нравиться музыка…
– Почему?
– Потому что они ее не слышат! Это же «Клуб глухих миллионеров», тебе не сказали? Они иногда заказывают себе модных и очень дорогих артистов! Могут позволить… – Анка хлопает меня по плечу.
– Заче-е-ем?!
– Просто так… Посмотреть.
Гвидо трясет меня за плечо:
– Пора обратно, соня! В офисе отоспишься!
К полуночи мне кажется, что всю энергию из меня откачали помповым насосом. Заодно с кровью, мозгом и прочими пикантными составами. Кто сказал, что шоу-бизнес – неутомительная прогулка для изнеженных сибаритов? Уверена, что чувствовала бы в себе больше жизненных сил, если бы весь этот день вкалывала как проклятая на забое в самой глубокой донецкой шахте. А поскольку шахтера из меня не вышло, я разлеглась на диванчике в офисе Гвидо, укрылась пунцовым пледом и пообещала себе, что не шевельнусь, даже если отряд шотландских волынщиков вознамерится изнасиловать меня, аккомпанируя себе гимн рода МакДорфов.
Вместо волынщиков приходит Гвидо и усаживается в изголовье. Что ж, надо привыкать. Теперь продюсер всегда будет рядом. Он будет провожать меня в далекий путь, навстречу снам и напутствовать доброй сказкой. Он будет встречать меня на рассвете с побудочным горном, скакалкой, гантелями и диетическим йогуртом… Гвидо действительно начинает рассказывать мне сказку. Сказку о волшебном превращении простой девочки Леры из забытого негоциантами города Тверь в популярную, а главное, любимую огромной страной певицу Белку. Я слушаю его и засыпаю. Я даже не понимаю, какая часть его монолога действительно высказана вслух, а какая – просто приснилась мне.
Он говорит:
– Ты, конечно же, как все девушки, подсознательно хочешь торговать сексом… А зачем еще девушки приходят в шоу-бизнес? Впрочем, все остальные тоже… Ты наверняка надеешься, ма шер, что мы сделаем тебе легкую пластику лица, увеличим бюст, соорудим из твоих волос какую-нибудь монументальную скульптуру… Я уверен, что ты уверена, что мы подберем тебе самые откровенные и сексуальные наряды. Откроем у тебя все, что выгодно открыть. Живот, ноги, плечи, шею… Ты ведь училась танцевать на высоком каблуке? Ты ждешь этого? Признайся… Каман! Ты этого хочешь… Так вот. Я тебя разочарую. Мы попробуем торговать другим.
Он говорит:
– Знаешь, в поп-культуре давно уже происходит бешеная девальвация сексуальности. Когда в начале шестидесятых «Битлз» выходили на сцену в водолазках, в аккуратных костюмчиках и просто бренчали свои песенки, притоптывая ногами и потряхивая челками в такт, десятки женщин в зале переживали оргазм. Это были не концерты. Это был массовый экстаз, тотальное помешательство, секс-месса, дремучая оргия! А они вели себя вполне благопристойно, даже буржуазно. Когда Мадонна в восьмидесятые раздевалась на сцене, когда она провоцировала публику откровенными текстами, откровенными движениями, жестами… это приводило лишь к появлению легкого социального амбре. Эдакой сытой отрыжки. Все говорили потом: «О да! Она сделала это!» Но никто не кончал! Концерты проходили даже без видимой эрекции. А сейчас, в этом двадцать-мать-его-первом-веке, кто бы ни вышел на сцену в бикини или вообще без него – публике плевать. Посмотри на этих Спирс, Агиллеру, Бейонс, Рианну и бесконечных арэнбишных однодневок! У меня даже не встает. Ни у кого не встает! Так о каком сексе может идти речь? Секс девальвируется. Как доллар.
Он говорит:
– Я советовался с друзьями. Звонил Косте, Юре, Мише… Знаешь… у них на телеканалах полно сисек. И задниц. И длинных ног. И миньетных ртов с губищами. Они наплодили их, когда им казалось, что публика этого хочет, что это даст рейтинг. А теперь они не знают, что с ними делать. Им приходится придумывать бесконечные реалити про лед, цирк, остров, ринг, зоопарк, бог знает что еще, потому что сами по себе эти алены, кристины, ксюши, вики никого не интересуют. Не продается! А почему? Нет личности. Это странно… Мне самому непонятно, почему у них почти нет интеллектуалок. Таких девушек-студенток, эдаких girls-next-campus. В джинсах, кроссовках и блейзерах. С волосами, не длиннее лопаток, забранными в хвост. В очках. Обязательно в очках, поверь, нет аксессуара сильнее!
Он говорит:
– Я догадываюсь, почему этот имидж в дефиците. Продюсеры боятся своей страны, они панически боятся своей публики. Они боятся, что мелкие торговцы из Иваново не захотят смотреть по ТВ клип девчонки, в котором та не раздевается. Они боятся, что парикмахерши из Екатеринбурга не станут покупать билет на концерт девчонки, которая читала какого-то Тома Роббинса, какого-то Виана, какую-то Цветаеву и даже сморкаться побрезгует в страницы их любимого Коэльо. Они до заикания боятся, что миллионы рабочих, служащих, барыг, посредников, землепашцев, юристов, военных по всей стране рубля не дадут за диск певицы, на обложке которого она не флиртует с ними, не заигрывает, не обещает им… А еще они смертельно боятся слова «интеллектуал». Это – не народное слово. Потому что интеллектуалы в большинстве – задумчивые, если не сказать озабоченные, печальные, если не сказать мрачные, – мизантропы, если не сказать похлеще… И от них за версту несет гнилым превосходством.
