Я также устроился на работу. В только что открывшуюся забегаловку в Керрисдейле, где продавали рыбу и чипсы. Два раза в неделю. По вторникам и четвергам. Работа мне нравилась, потому что работал я один. Клиенты в основном звонили, а потом приходили за заказами. Люди это были сплошь незнакомые, разговоры велись по минимуму: привет, благодарю, все хорошо, до свидания. И босса я видел крайне редко. Для меня в то время — идеальный вариант.
— Джон и Пенни обычно приходили по вторникам.
— Совершенно верно.
— Садились за столик около прилавка. Но через несколько недель начали уносить заказ с собой. А к Рождеству вообще перестали приходить.
— Точно.
— С ними вы повели себя грубо.
— Я им не грубил, просто занимался своим делом.
— Вы с ними практически не разговаривали.
— Я говорил, когда возникала необходимость. Я работал.
— Но вы не могли не понимать, что обижаете их.
— Естественно.
— Значит, вы этого хотели? Обидеть этих людей?
— Я не обращал на это внимания. Они стали для меня такими же, как все остальные. Средним классом. Теперь они кардинально отличались от той пары, которую я знал в седьмом классе.
В свободные от работы вечера я делал домашние задания и читал. Телевизор практически не смотрел, заглядывал в гостиную, лишь когда в очередной раз показывали «Мэри Хартман, Мэри Хартман». Спать ложился в одиннадцать, всегда дрочил, только так и мог заснуть.
— И как спали?
— Как младенец.
— Дурные сны не снились?
— Насколько я помню, нет. Прошли годы, прежде чем я увидел что-то похожее на тот сон с Бобби.
По субботам я ездил в центр. Обычно шел в «Эй энд Эй» и покупал пластинку, иногда кассету, потому что у матери в «фальконе» была магнитола. Вкусы у нас, конечно, различались. Но один альбом нравился нам обоим. Джоан Арматрейдинг. Мать особенно западала на «Любовь и привязанность».
После «Эй энд Эй» направлялся в «Робсонштрассе», ел шницель, раздумывая над тем, какой посмотреть фильм. «Синематека» только что открылась, и там показывали разные европейские фильмы, которым я отдавал предпочтение: в большинстве из них отводили немало кадров голому телу. На какое-то время я, можно сказать, подсел на них. Мог определить, в каких откровенные сцены хорошие, а в каких — так себе. Даже разработал систему критериев, базирующуюся на языке оригинала, качестве постера, стране, времени создания, актерском составе. Но только не спрашивайте, какие фильмы я видел и о чем в них шла речь. Напрасный труд. Большинство из них не имело для меня ни малейшего смысла. И не ищите причину в том, что я забывал читать титры, как только на экране появлялось голое тело. Нет, просто фильмы были такие странные. В них напрочь отсутствовала «стори», как в голливудских фильмах. А если она и присутствовала, если ты вдруг начинал улавливать некое подобие сюжетной линии, фильм мгновенно разворачивался в другом направлении, словно для того, чтобы посмеяться над твоими стараниями. Надо отметить, что большинство из них напоминало те, что приносила для просмотра Пенни, когда мы работали над своими фильмами. Но со временем откровенные сцены мне надоели. Тем более что ничего особенного в них не было.
Решение о просмотре фильма всегда базировалось на имеющемся у меня количестве гашиша. Если его не было, я шел к Робину. Он только что переехал в квартиру на Дейви-стрит, после того как его родители пришли к выводу, что их цветы вытаптывают не соседские кошки и собаки, а клиентура сына.
Однажды я пришел к Робину с травкой, которую взял у Кая. Спросил, не хочет ли он покурить. Так он чуть не расплакался. Я поинтересовался, что случилось, и он ответил, что такое с ним впервые. Никто не приходил со своими наркотиками и не предлагал покурить. Я не знал, что сказать, поэтому просто свернул косяк. Когда мы выкурили его, Робин заявил, что теперь я ему друг, а не просто клиент. Я подумал, что слышать такие слова приятно, но тут же он все испортил, добавив, что «друзья имеют право на привилегии», так что в будущем я могу рассчитывать на скидки. Я рассказал все это Нетти, в письме, и она ответила, что у Робина нет человека, которому он мог бы довериться, с которым можно поделиться наболевшим.
— Вы часто виделись с Робином Локком?
— Да.
— По нашим сведениям, с апреля семьдесят восьмого по июнь восьмидесятого вы побывали в квартире Робина сто тридцать семь раз.
— Возможно.
— Но наркотики покупали только тридцать восемь раз.
— И что?
— Значит, вы шли туда не только за гашишем.
— Пожалуй.
У Робина была огромная коллекция порнографических журналов. В основном для геев. И валялись они по всей квартире. Не наткнуться на них просто не представлялось возможным. Я думаю, он это делал специально, дабы поймать меня за просмотром. Обычно уходил на кухню, чтобы сварить кофе. А мне предлагал расслабиться, скажем, покурить гашиш. И исчезал. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что зеркало, которое он повесил в коридоре, позволяло ему держать под контролем практически всю гостиную. Поэтому, стоило мне взять в руки журнал, он возвращался под предлогом, будто что-то забыл, а потом заводил разговор о том, что я рассматривал. Поначалу меня это выводило из себя — все было шито белыми нитками. А потом привык. И какое-то время спустя уже не возражал против того, чтобы обсудить журнальные картинки. Плюс меня раздирало любопытство: как это — заниматься любовью с парнем?
И один раз я не стал закрывать журнал, когда он вошел.
— О, «Марокканские мальчики»? — воскликнул он, вбежав в комнату и начав что-то искать. — Я получил его только на прошлой неделе. Ты знаешь, что у меня целая коллекция? Посмотри на центральный разворот.
Я поднял журнал, раскрывшиеся цветные страницы легли мне на колени. Немец в возрасте прижимал наполовину вставший член к щеке арабского мальчика. Мальчик подставил ладошку под мошонку немца. На лице мальчика читался благоговейный восторг, но на меня фотография не произвела впечатления.
Я сложил разворот, положил журнал на стол. Робин взял его, открыл, начал:
— Мой приятель… Хенке… Знаешь его? Он — куратор… это не важно… какая разница… так вот Хенке говорит, что на эту фотографию у него не встает, потому что она слишком уж колониальная. Ты можешь это понять? Что значит «слишком колониальная»?
Я пожал плечами. В принципе мысль Хенке я уловил. А Робин продолжал:
— Да, конечно, колониализм. Это плохо. Тут все ясно. Но при чем тут он? Я вот думаю, что это очень сексуальное фото. Я хочу сказать, что хотел бы оказаться на месте этого маленького мальчика. Я бы многое отдал, чтобы пососать такой член. И мне без разницы, кому он принадлежит, какого он цвета и как много денег мне за это заплатят. Ты знаешь, о чем я?
Я пожал плечами. Потом ответил, что нет, не знаю, о чем он, потому что никогда раньше не сосал член.
— Никогда? — Недоверию Робина недоставало искренности.
Я покачал головой, полностью отдавая себе отчет, к чему это приведет.
— А тебе хоть отсасывали? — Он уселся рядом со мной, бросив журнал на стол.
— Да, — ответил я, движимый любопытством.
— А мужчина?
Я вновь покачал головой.
— Значит, по-настоящему тебе не отсасывали, — уверенно заявил он.
Я смотрел на него. Он — на меня. Я перевел взгляд на раскрытый разворот лежащего на столе журнала. Вспомнил, как мы с Нетти пытались добраться до мусорного мешка Биллингтона, как она терлась об меня. Почувствовал, что член у меня дернулся. Рука Робина между тем уже лежала на моем колене. Потом она двинулась выше. Я подождал, пока его голова ткнулась мне в пах, прежде чем отвести глаза от журнального разворота.
Меня удивила крепость моего члена: я же не находил Робина привлекательным, но какое-то время спустя значения это не имело. Рот, он и есть рот. Он расстегнул мой ремень, потом пуговичку, потом молнию. Я приподнял зад, чтобы он мог стянуть джинсы, наблюдал, как он устраивается между моих ног, разводит колени ребрами ладоней. Я почувствовал мошонкой шершавость обивки дивана, потом теплая рука Робина обхватила основание моего члена, потянула его к себе, в дело вступил язык. Вторая рука начала мягко обжимать яйца. Мошонка затвердела, яички прижались друг к другу. Ощущения мне нравились. Я напряг мускулы зада, и член запульсировал. Робин посмотрел на меня, улыбаясь. Я свои закрыл. Он попросил меня повторить.
— Закрыть глаза?
— Нет, — прошептал он. — То, что ты проделал членом.
Я повторил.
— О, мне это нравится, — прошептал он с придыханием. А потом обхватил член губами и попытался как можно ниже спуститься по нему. Я почувствовал, как головка во что-то уперлась у него в горле. Он спустился еще ниже. И еще. Умел он это делать.
