— Меня зовут Элис. Элис Макмиллан.
Джин понял, что женщине очень хотелось увидеть его реакцию, но его лицо по-прежнему ничего не выражало, он попытался волевым усилием скрыть страх и не выказать удивления. Постепенно выражение лица женщины смягчалось, на губах заиграла невинная улыбка, её щёки порозовели, но это не могло обмануть Джина.
— Элис когда-нибудь говорила обо мне? — сказала женщина и пошла вперёд. Расстояние между ними сокращалось.
— Нет, не говорила.
Казалось, ответ удивил женщину.
— Ни разу? — Голос её звучал низко.
— Ни разу. Но я знаю, кто ты.
— Знаешь?
— Я читал твои письма, — ответил Джин, пытаясь представить себе её летом 1969 года, одного из падших ангелов Чарли, наивную и обвиняющую себя во всех смертных грехах дитя цветов, которая была вполне готова участвовать в ужасной драме, разыгравшейся в жарком августе. — Что ты здесь делаешь?
— В Лос-Анджелесе?
— Нет. Здесь. Около моего дома.
— Я попала в беду, — произнесла женщина почти извиняющимся голосом, в котором слышался надрыв, а глаза молили о помощи. — Мне нужна твоя помощь.
О чём она рассказала? За два часа она рассказала историю настолько странную, что не поверить ей было невозможно. И едва она закончила и Джин перестал ощущать застоявшийся яблочный запах её дыхания, он попросил её повторить всё ещё раз.
Элис Макмиллан переспросила:
— С самого начала?
— Да, — ответил Джин. Они сидели у него в гостиной, день уже почти кончился, и неяркий свет падал только на его блокнот, в котором он делал пометки.
— Только не торопись.
— Постараюсь.
— У нас куча времени.
— Если ты ещё жив.
Она родилась в Сидар-Рапидз, штат Айова, и, как и Элис Ларсон, чьей полной противоположностью она являлась, была единственным ребёнком в семье. Но на этот раз Элис рассказала о братике по имени Арлен, который родился мертвым, с пороком сердца, за шесть недель до срока.
— Его похоронили в крошечном гробике, — рассказывала Элис, поднимаясь и начиная ходить по комнате, равномерно покачивая бёдрами. — Вот в таком. — Она показала на маленькую прямоугольную жестяную коробочку, стоящую на полочке над камином, в которой лежали мелкие деньги. — Мне тогда было восемь лет. Мой отец не пошёл на похороны. Он был пьян. Я точно должна рассказывать всё это ещё раз?
— Так я лучше всё пойму.
— Лучше бы ты хорошо понял всё с первого раза, — ответила Другая Элис. Она остановилась рядом со стеклянным дверями, с видом на задний двор и поросший кустарником холм невдалеке. В доме было очень тихо. — В миле отсюда, рядом со старой дорогой на Топангу, есть мотель. В шестьдесят восьмом я трахалась с парнем, который жил там. Я украла у него часы и отдала Чарли.
Другая Элис повернулась и поглядела на Джина. Её губы были плотно сжаты. Он спросил:
— Почему твой отец не пошёл на похороны Арлена?
— Я же сказала, он был пьян.
Её отец, Бойд Макмиллан, мастер по ландшафту, работал в отделении строительства парков и зон отдыха. Ещё он водил группы скаутов и до весны 1970 года на общественных началах тренировал Малую лигу, пока Другая Элис не появилась в ночных новостях, выпятив челюсть и показывая фак камере.
Она рассказывала Джину:
— Я стояла возле здания суда вместе с Цыганкой и Писклёй и просто переругивалась с журналистами. Им нравилось, когда мы так вели себя.
Вскоре после этого Бойд Макмиллан потерял свою работу. Его жена, мать Другой Элис, стала сильно пить. Как-то вечером, возвращаясь из винного магазина в своём тяжёлом «Олдсмобиле», она потеряла управление, переехала сплошную полосу, снесла бетонное заграждение и упала в канаву.
— Следующие семь недель мама провела в больнице. Она ходила с палочкой до 1982 года, когда умерла от рака печени. Мой папа умер следующей весной от сердечного приступа. Им обоим было под шестьдесят.
На этот раз она рассказала, что отец трахнул её, когда ей было четырнадцать лет и она была девственницей. Сначала она была сверху, потом он был сзади, а его большие мужские руки скользили по её гладкой попке. Это продолжалось ночь за ночью вплоть до тех пор, пока Элис не ушла из дома.
— Тебе интересно?
— Не особо.
— Думаешь, я лгу?
— Нет.
— Я не лгу.
Желая услышать продолжение рассказа и глядя ей прямо в глаза, Джин спросил:
— Когда ты в первый раз увидела её?
— Кого?
— Элис.
— Самый первый? В Делано-Парке, глядя, как мой отец готовит поле к игре Малой лиги. Она играла в сторонке с матерью. У неё был резкий смех, не так ли?
Джин медленно кивнул головой и сказал:
— Да, был.
— Я даже помню, что на ней было надето. Широкие брюки, розовая майка, розовая шляпа от солнца с обвисшими полями и белые сандалии из искусственной кожи.
— Сколько ей было?
— Лет восемь-девять, наверное.
— А первый раз ты заговорила с ней… Другая Элис громко вздохнула:
— Я же уже рассказала тебе.
— Тихо.
— К чёрту. Сам ты тихо. Давай поговорим о Крисе Лонге. Может, он где-то рядом, ищет меня, хочет убить, а ты записываешь мою чёртову биографию. Какой же ты тупой полицейский!
— Бывший полицейский.
— Тупой бывший полицейский, — повторила Элис и улыбнулась.
Джин смотрел ей прямо в глаза, пока она не мигнула, и неожиданно сам перенесся мыслями в недавнее прошлое. Он вспомнил, как, пытаясь найти Мелани Новак, он первый раз, испытывая любопытство и уважение, пришёл на встречу «Анонимных алкоголиков» в Голливуде. Она проходила в маленьком подвальчике церкви на углу Юкки и Гувера. Основным рассказчиком в тот вечер был тощий татуированный моряк из Глендейла, с квадратной головой и большим родимым пятном на шее, который сравнивал свою жизнь с трёхуровневой игрой.
Он говорил: «Все здесь присутствующие находятся на нижнем уровне, мы двигаем кусочки и считаем это большим делом, мы всё понимаем просто: жена, дети, работа, всё это часть придуманного нами самими грандиозного плана. И знаете что? Это совершенно не значит, что всё — фигня, потому что Бог на третьем уровне смотрит на нас и смеётся. Видите, ни один из нас не пьёт, — это чудо, — значит, Он предпринял правильные шаги, и всё, что нам теперь остаётся, это благодарить Его и радоваться. Знаете, что я говорю каждое утро, как только просыпаюсь? Я говорю: „Интересно, что произойдет сегодня?“ Всегда ищите что-то, друзья мои».
Тут Джин снова подумал о Крисе Лонге. Его имя дважды всплывало в папке, посвященной делу Бобби Фуллера, оба раза в связи с Мелани Новак. Там ничего не говорилось об отце Лонга, о самоубийстве или о дяде — фашисте. Тайная часть жизни его семьи, так же как и незаметная жизнь полицейского стукача, была собрана в другой папке. Той, которую позже детективы найдут в его печальной, тускло освещенной квартире.
— Его мать работала библиотекарем, — донёсся с кухни голос Элис, которая пошла взять пива из холодильника. — Или говорила, что работает в библиотеке. Не знаю. Но Крис постоянно читал книги. Он был чертовски симпатичным. В школе он получил первое место в штате за сочинение о своем отце. Он назвал его «Смерть науки». По-моему, классное название. — Другая Элис вернулась с кухни, позёвывая и прижав к щеке банку «Coors», обошла столик и подошла к книжному шкафу. Она внимательно посмотрела на фотографии в рамках, и лицо её озарила мягкая, но не совсем искренняя улыбка. На одной из них Элис Ларсон стояла на берегу океана, закрыв глаза, и ветер трепал её волосы. — Господи, как же она хороша в купальнике!
Джин встал с дивана и встал позади Другой Элис, молча глядя на картинку. А потом тихо сказал:
— Спроси меня, что я больше всего любил в Элис. Другая Элис медленно обернулась, на её лице застыло выражение спокойствия и собранности: — Что?
— Спроси меня.
— Что ты больше всего любил… в Элис?
— Не то, о чём ты подумала, — ответил Джин. — Не её живость, не её ум или душевные качества и огромную доброту. Я любил её больше всего не поэтому. Больше всего я любил в ней то, что не мог увидеть, ту тайну, что исчезла из моей жизни с её смертью.
— А если бы ты знал всё? — спросила Элис. — Что тогда?
— Она бы больше не была Элис. Она была бы просто…
— Обыкновенной. Как я.
Другая Элис сказала Джину, что хочет принять душ. Она сказала, что для неё очень важно быть чистой и если ей не удается помыться хотя бы раз в сутки, она чувствует себя вывалявшейся в грязи. Когда она была хиппи, всё было по-другому. В пустыне, с Чарли, песок и грязь забивались в каждую складку, а она, словно дикое животное, неделями обходилась без ванны.
— Я ненавижу себя прежнюю, — сказала она, идя за Джином, который включил верхний свет и показал ей, где ванная. — Но я больше не такая.
Джин на секунду замешкался, удивлённый твердостью, звучавшей в её голосе. И, отвернувшись, сказал:
