— Пойду поищу что-нибудь чистое.
— Отлично, — ответила Другая Элис. И, глядя на Джина, идущего по коридору, спросила вдогонку: — В твоём доме не было женщины с тех пор, как она умерла, так?
Джин обернулся, но не был удивлён или огорчён:
— Нет, не было.
Прежде чем залезть в ванну, она проверила, сняла ли серьги, и стянула через голову свитер, обнажив тонкую талию и большие груди. Джин отвернулся, и она сказала:
— Что-то говорит мне, что я не должна быть здесь. Направляясь в спальню, Джин сказал, что в её словах есть смысл.
— Но иногда важно быть там, где тебя не должно быть.
В верхнем ящике шкафа Элис Джин нашёл новые помятые брюки цвета хаки и небесно-голубую майку с нарисованной на спине парочкой улыбающихся дельфинов, выпрыгивающих из зелёной морской воды. Он сложил найденную одежду около двери в ванную и моргнул, потому что прикосновение и сам запах одежды Элис навеяли на него мрачные воспоминания, обычно переходившие в злость и даже в ярость, которая казалась безграничной.
«О Элис! Вернись в мои объятья! — хотелось ему закричать, вспомнив миг нежности, миг, который никогда больше не повторится. — Почему тебя нет рядом?»
Джин сидел в гостиной, верхний свет не горел, и в полумраке он чувствовал себя одиноким. Он знал, что есть время передумать и не идти до конца, а выставить её, как только она помоется. Что она сказала, когда они сидели во дворике и курили, а соседская кошка ходила вокруг стульев и точила о них коготки? Она сказала, что в школе мечтала о том, чтобы каждый парень в её классе хотел бы трахнуть её.
— Мне хотелось быть похожей на твою Элис, — сказала она. — Хотелось, чтобы люди поворачивали головы и жадно провожали меня взглядом. Я хотела, чтобы меня замечали, ходили за мной, выслеживали. Мне хотелось быть желанной.
Она сказала, что все девушки Мэнсона хотели того же: Сьюзен, Пискля, Патриция, Цыганка, даже Лесли, которая была самой красивой. И именно восхищение и чувственность Чарли открывала их сердца, поддерживала их измученные души и делала их орудиями в его руках.
— Мы чувствовали, что наши жизни бессмысленны без его любви и защиты. С ним мы радовались.
— Чему? Сексу?
— Всему. Тому, что живы.
— Ты имеешь в виду, всё, что вы делали, было правильно?
— Ты не понял, Джин.
— Пытаюсь.
— Мы были просто девчонками с израненными душами. Чарли возвращал нам уверенность в самих себе. Он делал нас желанными. Он дарил нам мечту.
— Но она была обманом.
— Мы думали, что нет, — возразила Элис. — Иначе мы бы не сделали того, что сделали.
Сейчас она рассказала ему и о наркотической оргии с командой журналистов с Кей-эн-би-си, и о том сложном оборудовании, которое присвоил Чарли: о лёгких 16-миллиметровых камерах «Болекс» и диктофонах фирмы «Награ», которыми он научил их всех пользоваться, и про их практику в этом во время их постоянных сборищ.
По словам Другой Элис, до ночи на 9 августа 1969 года у них уже было порядка пятидесяти часов съёмок, большую часть из которых составляли записи их обычных вечеринок, и по меньшей мере пять часов чистого секса — не доставляющего удовольствия секса ради секса с людьми, которые были всем известны.
— С твоим участием, — сказал Джин.
— Конечно. Было классно, — ответила она. — Я чувствовала себя отлично.
— Ты говоришь в основном о знаменитостях, особенно о звёздах кино?
— Были и звёзды рок-н-ролла. Их было много. Взгляд Джина по-прежнему оставался скептическим.
Он спросил:
— Знаешь, сколько детективов расследовало убийства Тейт — ЛаБьянка? Человек пятьдесят, если не сто, не считая тех, кого наняли частные лица и глава округа. И не было и намека, что такой фильм существует.
— Ну, они просто ошиблись, — ответила Другая Элис.
— А потом что с ним случилось?
— Те, кто обыскивали ранчо, нашли его и спрятали где-нибудь.
— Ты говоришь о полицейских?
— Конечно. О ком же ещё? А потом они распродали его по частям тем, кто мог хорошо за это заплатить, тем, кто не хотел, чтобы их карьеры полетели ко всем чертям.
— Но ведь они нашли не все плёнки?
— Не все.
— Почему?
— Потому что шесть коробок с плёнкой были закопаны в пустыне.
— И их ты хотела отдать самому крупному покупателю. Но почему именно сейчас?
— Думаю, сейчас самое время.
— Но всё оказалось не так, как ты думала.
— Я здесь, Джин. Я с тобой.
— Ты о чём?
— Возможно, так всё и должно было кончиться.
Другая Элис вошла в комнату полностью одетая и улыбающаяся, как улыбается человек, надевший чужую одежду. Её волосы были ещё мокрыми и нерасчёсанны-ми, а на лице отражалось непонятное Джину удовлетворение.
— Наверно, странно видеть меня в её одежде, — спросила она после короткой паузы.
Джин кивнул, глядя не неё:
— Да.
— Это огорчает тебя?
— Не знаю.
— Меня бы огорчало, — сказала она, идя по комнате. Она села в кресло возле окна и посмотрела на фруктовые деревья, растущие перед домом. — Мы ведь абсолютно не похожи, да?
— Не очень.
— Наши глаза, наши губы, наши волосы, наша форма лиц, то, как мы ходим, — всё разное, кроме того, что у нас один размер. Сейчас. Раньше я была толстушкой.
— У тебя грудь больше.
— Ура, ура! — Вторая Элис засмеялась, но быстро остановилась. Справа от неё на маленьком столике на куче газет балансировал телефон. Она взяла трубку, подержала её, пока не услышала гудка и положила обратно. — Я разговаривала с Элис в октябре.
— Что ты имеешь в виду под «разговаривала с ней»?
— То, что сказала.
— По телефону?
— Нет. При личной встрече.
— Не верю.
— Не верь. И насчёт фильма не верь.
Джин потряс головой. Он наклонился вперёд, чтобы видеть её глаза:
— Где?
— Где я с ней виделась? Дома, в Сидар-Рапидс.
Другая Элис встала и подошла к дивану. Она достала сигарету из пачки Джина, села рядом с ним, и он щелкнул зажигалкой.
— Мы долго разговаривали.
— О чём?
— О многом. О прошлом, о настоящем. Девичьи разговоры.
— Она рассказывала обо мне?
— Да, конечно.
— И что она говорила? Вторая Элис хитро улыбнулась:
— Ты ведь хочешь знать всё?
Джин серьёзно посмотрел на неё. Голос его слегка дрожал:
— Я хочу знать, что она говорила обо мне.
Другая Элис откинулась на диван и раздвинула ноги, потом она взяла его руку, легонько сжала и положила между раздвинутыми ногами.
— А что ты сделаешь, если я расскажу тебе? Что я получу?
— А чего ты хочешь?
— Обращайся со мной так, как ты бы обращался с… ней. Джин взглянул на её простое лицо, на котором светилось желание.
— Я не могу сделать этого.
— Нет, можешь.
— Нет, это будет неправильно, — сказал Джин. — Я не могу…
— Не можешь чего, Джин?
— Не могу доставить тебе удовольствие. Другая Элис таинственно улыбнулась и сказала:
— Можешь, если захочешь. Верно? Ты можешь хотя бы попытаться.
— Я только сделаю тебе больно.
— Попытайся, — сказала Элис. Её холодная влажная рука сжала его пальцы. — Пожалуйста.
Когда Джин через три месяца рассказывал брату, что произошло в следующие двадцать четыре часа, он промолчал о своём неудачном сексе с Другой Элис, о том как их тела соприкасались, ничем не сдерживаемые и пылающие от стыда. А потом наступил этот отвратительный момент, когда желание у Джина прошло и захотелось упасть обратно в бесконечность, умереть; Джин про себя тихо проклял женщину, всё ещё дрожавшую под ним, и этот грязный двойной обман: Элис, которой не было, и этот секс, который свершился лишь благодаря потребности и отчаянию, секс, рождавший чувство совершенного предательства, — он должен был совсем закончиться, замереть.
— Почему ты плачешь? — спросила она его. — Ты всегда плачешь после этого?
— Иногда. А иногда не плачу часами.
За шесть месяцев до того, как самолёт Элис разбился в холмах Индианы, взорвавшись, словно большой котёл, и спалив вокруг все старые и крепкие деревья, она ненадолго заехала домой. У её отца случился лёгкий сердечный приступ, и в Атланте ей дали отпуск на один день; она быстро купила билеты на первый же рейс до Де-Мойна, где взяла напрокат машину и поехала в Сидар-Рапидз, заехав на часок в Уэстхевен к маме, которая жила там уже двенадцать лет.
— Не уверена, что она меня узнала, — позднее рассказывала Элис Джину. — Когда сиделка сказала, как меня зовут, она только покачала головой, а когда я попыталась обнять её, она оттолкнула меня. Но потом успокоилась, и мы сидели в комнате для посещений, она курила и пила диетическую колу.
— Ну а вы с ней вообще разговаривали? — спросил её Джин.
— По-настоящему нет. Казалось, она была не в себе. Около окна сидела другая женщина лет тридцати и раскачивалась на стуле, постоянно напевая «Меня разыскивает полиция штата Юта», а потом у неё случился припадок смеха. Мама сказала, что её зовут Кэрен Блэк.
