Я сдаюсь. Мне действительно приходилось бывать в нелегальных барах, и их единственное отличие от легальных заключается в том, что нелегальные бары – значительно хуже. Туда ходят лишь ради того, чтобы приобщиться к запретному. Бар расположен в полуподвале. Оформлен в албанском стиле. Все как один посетители – унылые, донельзя толстые стариканы, не говорящие по-английски. Уже потом, по прошествии долгого времени, я вижу, как сквозь неплотно закрытые жалюзи на окне проникает бледное белесое свечение. Я решаю, что это рассвет. Но, как выясняется, это луна.
Мы выходим на улицу. Дейв заявляет, что мне надо поесть, и он угостит меня ужином. У меня свело шею, так что приходится держать голову вполоборота. Со стороны это смотрится странно, и я не хочу идти в людное место. Ресторан, куда Дейв предлагает зайти, располагается буквально напротив бара, откуда мы только что вышли.
Я пытаюсь отнекиваться:
– Я не пойду в этот сортир.
– Обычно в таких вот, как ты выражаешься, сортирах очень даже неплохо кормят. – Дейв огибает двух обколотых нарков, зависших у двери, и заходит в ресторан с оригинальным названием “Майами”.
Помню, меня поразило, что типично кубинский ресторан в Майами называется “Версаль”, хотя, по идее, его надо было назвать “Гавана”, или “На совесть повешенный команданте”, или “Патриот”.
У меня был сосед – шеф-повар. Он рассказывал, что самый первый ресторан, открытый в Париже, назывался “Лондонская таверна”. Лондонские рестораторы и хозяева клубов имеют привычку именовать свои заведения витиеватыми словосочетаниями, в которых непременно присутствует Париж, Бомбей, Каир или абсолютно любое слово из испанского, французского или арабского языка. Не знаю, как объяснить этот странный феномен, но поверьте мне на слово: будучи в Лондоне, никогда не ходите обедать в ресторан под названием “Лондон”. То же самое верно и для любого другого города. Лондонский “Лондон”, парижский “Париж” и майамский “Майами” лучше всего обходить стороной.
Помимо прочего, если хозяин ресторана, находящегося в Майами, называет свое заведение “Майами”, это говорит о лени и об отсутствии воображения. Ресторан, как оказалось, вьетнамский. Мне доводилось бывать во вьетнамских ресторанах, и среди них попадались такие, где очень даже прилично готовят. Но хорошего сервиса вы там не дождетесь, не говоря уже о светлых, сердечных улыбках. Не знаю, с чем это связано: то ли с трагической историей страны, то ли с трагической историей в жизни хозяев вьетнамских ресторанов, – но мне почему-то всегда казалось, что все официанты, с которыми мне доводилось общаться, потихоньку прикидывали про себя, как бы им так половчее меня убить, чтобы им за это ничего не было.
Как ни странно, но суп нам подали вполне съедобный. Ароматный и острый, так что я даже взбодрился.
– Хочешь, открою тебе свой секрет? – спрашивает Дейв.
– Ну, не знаю. А что за секрет?
– Как сохранить пыл и страсть в браке.
– И в чем секрет?
– Гипноз творит чудеса.
– Гипноз?
– Я посещаю сеансы раз в две-три недели. – Это просто прелестно. – Я ходил к этому гипнотизеру, когда бросал курить. И мне помогло. Словно по волшебству. Я выкуривал две пачки в день, а потом – как отрезало. Даже не хочется закурить. И я подумал, а вдруг оно мне поможет… ну… в смысле
членостояния. Ну, ты понимаешь.
Интересно, оно помогает, потому что действительно помогает, или потому, что ему очень хочется, чтобы оно помогло? Смотрю в окно. Девочка-наркоманка у входа садится на тротуар, готовясь вколоть себе дозу между пальцами ног. Я вырос в большом городе и повидал немало законченных нарков, но таких я еще не видел. Эти двое – не просто конченые люди. Это вообще не люди. В них уже не осталось ничего человеческого.
Мы просим счет. Как выясняется, у нас не осталось наличности, чтобы расплатиться. Старуха с большой неохотой берет кредитную карточку Дейва.
– А это действительно ваша карточка? – вопрошает она, возвратившись.
Дейв достает из кармана удостоверение личности.
– А вас действительно так зовут? – спрашивает въедливая старушенция.
Я читаю имя на карточке. Солейл Д. Магни. В общем, и не удивительно. Ведь у Дейва должно быть и настоящее имя.
– Моему отцу всегда нравились необычные имена.
– А что значит Д.? – не унимается старуха.
– Дейв.
– Странно, – говорит старуха. – У нас есть постоялец, снимает комнату. Его точно так же зовут.
– Не может быть.
– Мы сдаем комнаты наверху. У нас есть постоялец. Его зовут точно так же. И второе имя такое же. Вы и с виду похожи.
– На свете не так много Магни, и уж тем более Солейлов Д., – говорит Дейв. – Или вы просто шутите?
– Странно. Сходите наверх, познакомьтесь с ним сами.
Все это действительно странно. Мы единственные посети
тели в ресторане. Место здесь явно небезопасное, даже если не принимать во внимание двух наркоманов у входа. Мне очень не нравится эта старуха. Она как-то не производит впечатления радушной хозяйки, которой хочется перезнакомить гостей.
Она ведет нас вглубь помещения. Потом – вверх по узкой лестнице. Чем-то жутко воняет, но чем – непонятно. Дейв отступает назад.
Старуха кричит:
– Где вы там?
Дейв заходится долгим надсадным кашлем, чтобы было неслышно, как он достает из кармана пистолет и сует его за пояс. Мне все это очень не нравится. Дейв явно напуган. А когда человек, который всяко покруче тебя, напуган, значит, самое время дрожать от страха. Но меня настораживает другое: Дейв буквально приплясывает от радостного возбуждения.
– Ты же знаешь все эти легенды, да? – шепчет он мне.
– Какие легенды?
– О встрече с самим собой.
– Нет, не знаю. Знаю только, что все они плохо кончаются.
– Это точно.
Я иду следом за ним исключительно потому, что не хочу оставаться один. Мы проходим по темному узкому коридору. Ковер у нас под ногами, как я понимаю, прогнил насквозь.
– Вам сюда, – объявляет старуха, тычет пальцем в обшарпанную дверь и поспешно отступает, что, опять же, наводит на самые тревожные мысли. У меня кружится голова. Я чуть не падаю в обморок от страха. Если кто-то затеет стрельбу в этом тесном коридоре, кого-нибудь точно зацепит.
Дейв делает глубокий вдох, собирается с духом и стучит в дверь. Не то чтобы громко, но и не то чтобы тихо. Мы стоим, ждем. Половицы поскрипывают у нас под ногами. За дверью – ни звука. Полная тишина. Дейв оборачивается к старухе.
– Наверное, он не расслышал, – говорит она. – Постучите еще раз.
– Я уже постучал. Одного раза достаточно.
Уже снаружи, когда мы ловим такси, Дейв наклоняется над канавой, и его рвет.
– Я должен был постучать в эту дверь.
– Что там, вообще, происходило?
– Что-то происходило.
Будучи трусом и слабаком, я восхищаюсь смелыми людьми, хотя кое-кто скажет, что смелость – это еще не залог процветания и успеха, и нередко бывает, что трусость приносит значительно больше пользы. Да, сознавать себя трусом – это не слишком приятно, а иногда так и вовсе невыносимо. Но и владеть яхтой с личным вертолетом на борту – это тоже достаточно хлопотно. Где встать на якоре? Куда причалить? Нужна ли тебе третья горничная? Трус умирает, когда бежит с поля боя; смельчак умирает, когда отважно бросается в битву.
– А ты что, вообще ничего не боишься?
– Еще как боюсь. Есть в этом городе люди, которые пугают меня до усрачки. Я, когда ложусь спать, всегда кладу под кровать пистолет.
И на что мне надеяться? Я видел, как жизнь ломала хороших людей, которые были добрее и лучше меня. Я вижу, что люди, которые гораздо храбрее меня, тоже боятся.
– Ты какой-то расстроенный, – говорит Дейв. – Ты слышал ранние записи Сана Ра? Их явно недооценивают. Я запишу тебе сборник.
Через два дня он звонит мне и говорит, что ездил в тот давешний ресторан. Но там было закрыто. Дейв стучал, звонил, даже кричал – и в итоге уехал ни с чем.
– Замри!
Это первое, что я слышу.
Я только что открыл дверцу и собрался сесть в машину.
– Ни с места, Тиндейл. Стой, где стоишь. Даже не шевелись.
Разумеется, я шевелюсь. Оборачиваюсь и вижу двух полицейских, надвигающихся на меня с пистолетами наголо.
Не скажу, что меня удивляет такой поворот событий. Приступ жгучего страха и злости быстро сменяется спокойствием, потому что теперь все закончилось, и можно сдаваться.
Один из них надевает на меня наручники. Я молчу. Потому что, а что тут скажешь? У них есть все основания взять меня под стражу. Я и не отрицаю свою вину.
– Ты арестован, Тиндейл, – говорит полицейский, как будто это не очевидно и без дополнительных пояснений. Меня вовсе не удивляет, что они называют меня по имени. Это вопрос психологии: почему-то считается, что человеку сложнее стрелять в того, кто называет его по имени.
– Ты арестован, Тиндейл, – говорит второй полицейский.
Я молчу, не говорю ничего. Когда меня выпустят из тюрьмы, я, наверное, буду уже совсем старым. Может быть, мне останется жить всего несколько лет. Я пытаюсь понять, что я чувствую в этой связи.
