– Тебе разве не интересно, за что тебя арестовали?
– За что? – Я задаю вопрос чисто из вежливости.
– Тиндейл, тебя арестовали за то, что ты жалкий мерзавец.
Я тупо смотрю на него.
– Тебе предъявлено обвинение по трем пунктам. Во-первых, ты жалкий мерзавец. Во-вторых, ты скупердяй. В-третьих… и это самое тяжкое преступление… ты не сумел оценить по достоинству гениальных диджеев Гамея с Мускатом.
Теперь я вижу Гамея с Мускатом. Они подходят ко мне. Гамей улыбается во все тридцать два зуба, как последний придурок. Впрочем, “как” тут излишне. Мускат выглядит неуверенным. Явно не знает, как себя вести. Повнимательнее приглядевшись к полицейским, я замечаю, что их форма какая-то не такая. Это даже не форма, а скорее костюмы для театрализованного стриптиза. Это не настоящие полицейские. Это актеры, взявшиеся подработать и срубить пару баксов.
– Мы хотели тебя посмешить, – говорит Гамей.
Я не из тех людей, про которых можно сказать: “Он страшен в гневе”. Как говорится, не вышел комплекцией. Но я в жизни не был так зол. Увидев, какое у меня лицо, диджеи сразу сникают.
– Тиндейл, тебе надо было расслабиться, – продолжает Гамей. – А то ты какой-то уж слишком серьезный. Не теряй чувства юмора, брат. Если ты потерял чувство юмора, считай, все. Трындец.
Видимо, я излучаю вполне ощутимые волны ярости, потому что Гамей поворачивается к Мускату и заявляет:
– Я же тебе говорил, что это не самая удачная мысль.
– Ты – мне?!
С меня снимают наручники. Подложные полицейские вручают мне свои визитки, а Гамей с Мускатом срываются с места и бегут прочь. Бегут со всех ног. Я так зол, что меня аж трясет. В таком состоянии не стоит садиться за руль. Я направляюсь к подъезду, и тут во двор входит курьер. У него бандероль для Напалма. Я кое-как расписываюсь на квитанции (у меня дрожат руки, и я с трудом держу ручку), забираю бандероль и захожу в дом.
Поднимаюсь наверх, стучусь в дверь к Напалму. Дверь слег-ка приоткрывается. Сама собой. Краем глаза я вижу какую-то женщину, которая прячется в шкафу.
– Прошу прощения, – говорю я, смутившись, и закрываю дверь.
– Прошу прощения, – кричу я уже из-за двери. – У меня тут бандероль для Напалма.
С той стороны – тишина. Ни звука. Как-то странно все это.
– У вас там все хорошо?
Тишина.
Я стучусь еще раз, для соблюдения приличий, и деликатно приоткрываю дверь. Дверца шкафа почти закрыта, но теперь я понимаю, что это не женщина, а кукла. Огромная кукла, в человеческий рост. С роскошными волосами, ресницами и любовно выделанными отверстиями.
Напалма надо спасать.
Проще всего заявить, что он сам виноват. Мол, он сам выбрал этот изврат. Однако стоит принять во внимание его внешние данные и патологическое невезение. Наверное, у каждого были романы, которые кончались ничем из-за банального недопонимания. Причем мы хотели как лучше, но одно неосторожное слово – и пламень любви погас навсегда. Например, все идет хорошо, просто волшебно, а потом ты говоришь: “У тебя ноги, как у атлета”. Ты имеешь в виду, что у девушки классные, стройные ноги, которые ты можешь облизывать часами. А она принимает твое замечание за намек, что у нее ноги, как у волосатого штангиста. Объяснять и оправдываться бесполезно.
Точно так же, если ты попытаешься затащить даму сердца в постель уже на первом свидании, она может обидеться и больше не станет с тобой встречаться. А другая может обидеться, если ты не попытаешься затащить ее в постель уже на первом свидании. Никогда не знаешь, где тебе не повезет.
Мы все совершаем невольные ошибки: не подумав, едим чеснок, надеваем лиловую рубашку, не зная о том, что любимая девушка ненавидит лиловый цвет, выражаем поддержку не той политической партии. А если тебе не везет каждый раз? Тем более в том, что касается невезения, Напалм даст нам всем сто очков вперед.
Надувные женщины простейших моделей массового производства – это, конечно, кошмар и ужас. Невозможно представить, что кто-то в здравом уме станет использовать это убожество. Но и роскошные куклы, сделанные на заказ, вызывают тревогу и смутное беспокойство, потому что ты все-таки можешь представить, что, если все будет уже совсем плохо… чего только не сделаешь от отчаяния… хотя, разумеется, в воображаемых отношениях есть что-то не очень здоровое и даже опасное. Впрочем, если подумать, практически во всех отношениях присутствует элемент воображения, и нередко весьма ощутимый.
Наверное, у каждого были такие ночи, когда он в отчаянии тискал подушку. И потом, сколькие настоящие живые женщины все равно чуть ли не наполовину сделаны из силикона?
Эти создания тем и опасны, что они могут кое-что дать человеку и вроде как не потребуют ничего взамен. В этом смысле они схожи с наркотиками. Проблема, она не в наркотиках. Проблема скорее в окружающем мире, который сам по себе редко дарит нам радость и удовольствие. Надувная женщина-кукла может дать человеку достаточно, если он так прибит жизнью, что готов сложить лапки и сдаться. Потому что лень побеждает все. Это – единственный неоспоримый закон. Я оставляю бандероль у двери.
– Как ваше здоровье? – интересуется доктор Грир.
Понятно, что это дежурная фраза. Просто формула вежливости. Но меня всегда умиляет, когда врачи задают этот вопрос. Так и хочется им ответить: “Здоровье погано, иначе какого бы хрена я к вам пришел?” Но, разумеется, я себя сдерживаю. Неимоверным усилием воли. Однако конкретно сейчас я абсолютно здоров. Ну, не считая хронического недуга, о котором не то чтобы стыдно, а как-то не принято рассказывать посторонним. Но с этим вопросом я обращался уже к семерым докторам, и медицина пока что бессильна. Так что я даже не буду зря тратить время. Я не за этим сюда пришел.
– У меня болят руки… – Я перечисляю все классические симптомы, предшествующие скорому инфаркту.
Доктор Грир не на шутку встревожен. Среди врачей, как и среди представителей прочих профессий, попадаются недобросовестные халтурщики и ушлые проходимцы, и многие из них идут в медицину исключительно ради денег, но есть врачи, что называется, от Бога – тот же доктор Грир, – которые искренне переживают за своих пациентов и хотят им помочь. Я восхищаюсь такими людьми. Когда ты еще молод и только выходишь в большую жизнь, это нетрудно – любить людей и сочувствовать им, принимая их боль, как свою… но сохранить в себе это великодушие, эту симпатию к людям, когда тебе хорошо за пятьдесят… я считаю, что это немалое достижение.
– Дома мой врач меня предупреждал, что я могу упасть замертво в любую минуту, – продолжаю я. Мне самому неприятно врать Гриру. Он действительно замечательный человек, что в наше время большая редкость.
– Вы курите?
– Да, курю, – снова вру я. – Но немного. По пачке в день.
Я уверен, что, как и все доктора, Грир мысленно увеличил это количество, как минимум, вдвое. По странной иронии судьбы, при всей своей вновь обретенной святости я изрядно похудел и замечательно выгляжу. Но я изучил необходимую медицинскую литературу и готов сжульничать на обследовании. Тем более, если ты говоришь, что у тебя что-то болит, никто не сможет проверить, болит оно или нет.
Я снимаю рубашку, чтобы доктор меня послушал. И еще чтобы продемонстрировать татуировку, которую мне сделали на груди. Она большая, запоминающаяся, и, самое главное, ее нетрудно скопировать. Даже я, при отсутствии всяких художественных талантов, смогу изобразить что-то похожее. Это рыба, символ Иисуса Христа.
Доктор Грир выписывает мне лекарства и дает назначение на обследование. Лекарства я принимать не буду, а вот обследование пройду.
И еще пару раз зайду к доктору, чтобы он запомнил меня, как человека, у которого просто обязан случиться инфаркт.
В принципе, можно было бы просто зайти в бюро ритуальных услуг, объявить, что Церковь тяжеловооруженного Христа собирается сделать большой заказ, и попросить скидку на группу. Но меня беспокоит, что после подобного заявления меня сразу направят к кому-нибудь из начальства. А мне не нужен кто-нибудь из начальства. Потому что он вряд ли захо-чет рисковать своим положением за ту сумму, которую я могу предложить. Мне нужен кто-то из самых обычных сотрудников, причем чем скромнее его должность, тем лучше…
Я уже собираюсь войти, как вдруг дверь открывается, и наружу выходят четверо похоронщиков. Хотя для обеденного перерыва еще рановато, они направляются в кафетерий через дорогу. Я иду следом за ними. По наитию.
Они садятся за столик и ждут, когда подойдет официантка. Вид у них скорбный и мрачный. И вовсе не потому, что того требует их профессия. Когда я ходил на работу, у меня тоже частенько бывало такое лицо: сейчас только двенадцать, рабочий день до пяти, а до пенсии еще тридцать лет.
За ближайшим к ребятам из похоронной конторы столиком сидит симпатичная девушка с маленькой крепкой грудью, выгодно подчеркнутой синей майкой. Один из мрачной четверки (пожалуй, чуть менее мрачный, чем все остальные; кстати, я бы сделал ставку именно на него) наклоняется к девушке и вежливо интересуется:
