– И потом, – улыбнулся он, – я собираюсь читать детективы. Пока я работал, у меня до них руки не доходили, постараюсь начать теперь. Но американцев я читать не хочу, а такое впечатление, что, кроме них, никого нет. Ты никакого француза не можешь мне посоветовать?
– Жонке, – не задумываясь, ответил Фербер. – Тьерри Жонке. Во Франции он, мне кажется, лучше всех.
Жаслен записал фамилию в блокнот, как раз когда официант принес ему жареного морского языка. Кормили тут вкусно, говорили они мало, но ему приятно было посидеть с Фербером напоследок, и он был благодарен ему за то, что тот не произносил банальностей вроде того, что они обязательно увидятся и будут на связи. Он уедет жить в провинцию, а Фербер останется в Париже, станет хорошим полицейским, очень хорошим полицейским, и наверняка получит звание капитана до конца года, чуть позже – майора, а там, глядишь, и комиссара; но скорее всего они больше никогда не встретятся.
Они засиделись в ресторане, все туристы уже ушли. Жаслен доел десерт – шарлотку с засахаренными каштанами. Солнечный луч пробрался между платанами и осветил площадь, какая красота.
– Кристиан, – нерешительно сказал Жаслен и, к своему изумлению, заметил, что голос у него слегка дрожит, – обещай мне одну вещь: не забрасывай дело Уэльбека. Я знаю, что теперь это уже не очень-то от нас зависит, но я бы просил тебя периодически дергать парней из Управления по искусству и сообщить мне, когда они до чего-то докопаются.
Фербер кивнул, обещая.
Шли месяцы, по обычным каналам никаких следов картины не обнаружилось, и вскоре стало очевидно, что убийца был не профессиональным вором, а коллекционером, который действовал в собственных интересах, не собираясь расставаться с краденым. Это был худший вариант, но Фербер продолжал опрашивать больницы, расширив ареал поисков до частных клиник, хотя не все из них снизошли до ответа; использование специального хирургического оборудования осталось их единственной серьезной зацепкой.
Дело раскрыли только три года спустя, и то случайно. Патрулируя на автостраде А8 между Ниццей и Марселем, группа жандармов попыталась перехватить «порше-911 каррера», мчавшийся со скоростью 2ю км в час. Водитель обратился в бегство, и его задержали уже на подъезде к Фрежюсу. Выяснилось, что машина краденая, водитель пьян, а кроме того, полиции хорошо известна личность преступника. Патрика Ле Браузека* не раз осуждали за банальные и сравнительно мелкие правонарушения – сутенерство, нанесение увечий, но молва настойчиво приписывала ему загадочное пристрастие к незаконной торговле насекомыми. На свете существует более миллиона видов насекомых, и каждый год ученые открывают все новые и новые, особенно в экваториальных регионах. Некоторые состоятельные любители готовы заплатить значительные суммы, и даже очень значительные, за хороший редкий экземпляр – в виде чучела или, что еще лучше, живьем. Отлов и тем более экспорт этих тварей подчиняется строгим правилам, которые Ле Браузеку удавалось до сих пор обходить – его ни разу не поймали с поличным, а регулярные поездки в Новую Гвинею, Гайану или на Суматру он оправдывал любовью к джунглям и дикой природе. Он и на самом деле был по натуре искателем приключений, причем довольно отчаянным: в одиночку, без проводника, забирался в самые опасные на планете джунгли и пропадал там иногда неделями, не имея при себе ничего, кроме какой-никакой провизии, боевого ножа и таблеток для очистки воды.
* Патрик Ле Браузек (род. 1950) – действующий французский политик, член компартии Франции.
На этот раз у него в багажнике обнаружили чемоданчик, обитый мягкой кожей с многочисленными отверстиями для воздуха; дырочки были еле заметны, и на первый взгляд он мог сойти за атташе-кейс руководителя среднего звена. Внутри же, разделенные перегородками из плексигласа, копошилось штук пятьдесят насекомых, среди которых жандармы тут же опознали сколопендру, паука-птицееда и гигантскую уховертку; остальных определили через несколько дней, в Музее естественной истории Ниццы. Они направили список специалисту, единственному, надо сказать, во Франции специалисту по такого рода преступлениям, который наскоро прикинул: по рыночным ценам все вместе тянуло на сотню тысяч евро.
Ле Браузек быстро во всем признался. Он поругался с одним из своих клиентов – каннским хирургом – из-за оплаты предыдущей поставки, но согласился приехать к нему с дополнительными экземплярами. Разговор не получился, он ударил хирурга, и тот упал навзничь на мраморный столик. Ле Браузек был уверен, что он скончался. «Это несчастный случай, – защищался он, – я совершенно не собирался его убивать». Он запаниковал и, вместо того чтобы вызвать такси, как он сделал на пути в Канны, угнал машину своей жертвы. Таким образом, карьера правонарушителя закончилась так же, как и протекала, – преступно и по-идиотски.
Сотрудники Регионального управления уголовной полиции Ниццы отправились на виллу Адольфа Петиссо*, практикующего хирурга. Он жил на авеню Калифорнии, на возвышенностях Канн, и ему принадлежало восемьдесят процентов акций собственной клиники, специализирующейся на реконструктивной и пластической хирургии для мужчин. Он жил один. Это был определенно человек небедный, газон и бассейн поддерживались в отличном состоянии, а в доме они насчитали с десяток комнат.
Осмотр первого и второго этажей ничего не дал. Все указывало на ничем не примечательный, классический образ жизни гедониста, не слишком рафинированного представителя крупной буржуазии, лежавшего теперь с разбитым черепом в луже крови на ковре в гостиной. Ле Браузек наверняка сказал правду: будничный деловой разговор неожиданно принял скверный оборот, так что в предумышленном убийстве обвинить его нельзя. Но лет десять ему все-таки дадут, не меньше.
* По-французски фамилия Петиссо звучит как «придурковатый» (от фр. petit sot).
А вот в подвале их ждал сюрприз. Этих бывалых стражей порядка пронять было трудно, Ницца и ее окрестности издавна славятся высокой преступностью, ставшей еще агрессивнее с появлением русской мафии, но ни майор Бардеш, возглавлявший группу, ни его люди никогда ничего подобного не видели.
Все четыре стены помещения площадью двадцать метров на десять были почти полностью заставлены застекленными этажерками двухметровой высоты. На полках, на равном расстоянии друг от друга, освещенные галогенными слотами, выстроились в ряд чудовищные люди-химеры. Половые органы были пересажены им прямо на торс, крошечные ручки эмбриона служили продолжением носа, образуя нечто вроде хобота. Прочие композиции представляли собой месиво из сросшихся, переплетенных, сшитых вместе человеческих конечностей, опутавших искаженные гримасами лица. Все это хранилось неведомым им способом, но существа получились до ужаса реалистичными: искромсанные лица, как правило лишенные глаз, застыли в леденящих душу страдальческих оскалах, в местах ампутаций засохла кровь. Петиссо оказался законченным извращенцем, дававшим выход своим извращениям весьма неординарным способом, наверняка у него были сообщники, то есть имела место незаконная торговля трупами и, возможно, эмбрионами тоже, расследование будет долгим, подумал Бардеш в ту минуту, когда один из его помощников, молодой бригадир, недавно зачисленный в команду, потерял сознание и теперь в нескольких метрах от него оседал на пол с замедленной грацией, словно срезанный цветок.
Он также подумал мимоходом, что вот отличная новость для Ле Браузека, – хороший адвокат не преминет воспользоваться ситуацией, живописуя монструозность жертвы, что, несомненно, повлияет на решение присяжных.
Центр подвальной комнаты занимал огромный стол с подсветкой, по меньшей мере пять метров на десять. В его внутреннем пространстве, разделенном на ячейки прозрачными перегородками, шебуршились сотни насекомых, сгруппированные по видам. Кто-то из полицейских, нечаянно запустив механизм управления на краю стола, привел в движение одну из перегородок: десяток пауков-птицеедов, быстро перебирая мохнатыми лапками, ринулись в соседний отсек и, не мешкая, принялись разрывать на части тамошних обитателей – толстых красноватых сороконожек. Так вот чем занимался по вечерам доктор Петиссо, вместо того чтобы, по примеру своих собратьев, предаваться безобидным оргиям с проститутками славянского происхождения. Он просто-напросто возомнил себя Богом и обращался со своей популяцией насекомых так же, как Бог с людской популяцией.
На этом все бы и закончилось, не вмешайся Ле Герн, недавно откомандированный в Ниццу молодой бригадир из Бретани, которого Бардеш счастлив был принять под свое крыло. Прежде чем вступить в ряды полиции, Ле Герн проучился два года в Школе изящных искусств в Ренне, благодаря чему узнал в незаметном рисунке углем на стене, втиснутом в один из редких проемов между этажерками, эскиз Фрэнсиса Бэкона. Присмотревшись, они обнаружили по одному произведению искусства во всех четырех углах подвала. Кроме эскиза Бэкона тут были два пластината фон Хагенса, сами по себе достаточно отвратительные. И наконец, живописное полотно, в котором Ле Герн вроде бы узнал последнюю на тот день картину Джеда Мартена «Мишель Уэльбек, писатель».
