Внезапно на том конце комнаты раздался взрыв смеха, и люди начали расходиться. Я снова посмотрел на неё.
– Я не думаю о прошлом, – выдал я в попытке сказать что-нибудь умное.
– А о настоящем?
– Тоже не особо.
– Да, похоже, – сказала она, а потом засмеялась. – Оно ещё скорее наступит.
– Типа того.
Рэй Тайнер подошёл и встал сзади неё. Она повернулась и протянула ему руку. Он помог ей встать со стула.
– Рэй, это Эдди Спинола, мой друг. Эдди, это Рэй Тайнер.
Мы пожали друг другу руки.
Мне очень согрело душу, что она назвала меня своим другом.
Вблизи Рэй Тайнер оказался почти неестественно красивым. У него были потрясающие глаза и улыбка, которой можно очаровать всех в комнате, даже не открывая рта.
Может, надо пригласить его баллотироваться со мной.
Я вернулся в Целестиал чуть позже двенадцати. Это была первая ночь в новой квартире, и спать мне было не на чем. На самом деле, мебели не было вообще – ни кровати, ни дивана, ни книжных полок, ничего. Я что-то там заказывал, но пока не привезли.
В любом случае я не собирался много спать, так что это всё не играло роли. Зато я бродил из комнаты в комнату, по громадной, пустой квартире, пытаясь убедить себя, что я не напрягаюсь и не ревную, и совсем не расстроен. Джинни Ван Лун и Рэй Тайнер потрясающе смотрелись вместе – а на фоне толпы замученных бизнесменов, курящих сигары и обсуждающих проценты, они выглядели ещё лучше.
И на что тут напрягаться?
Через некоторое время я достал из коробки компьютер и поставил на деревянный ящик. Вылез в Сеть и попытался читать свежие финансовые новости.
Я вернулся на Сорок Восьмую улицу на следующее утро в семь-тридцать, набросал речи и внёс последние поправки в пресс-релиз. Учитывая, что объявление должно было состояться уже через пару часов, и секретность перестала играть роль, Ван Лун смог позвать своих сотрудников и запустить машину пиара. Хотя они сильно помогали, но народу вокруг толпилось больше, чем на вокзале Гранд Централ.
Перед выходом из дома я принял свою классическую дозу в пять таблеток – три МДТ и две дексерона – но в последнюю минуту залез в мешок и принял ещё по одной каждой. В итоге я вкалывал на полную катушку, но зато моя усиленная работоспособность напугала некоторых сотрудников Ван Луна – людей, у которых было больше опыта, чем у меня. Чтобы избежать трений, я устроил себе временный кабинет в одном из переговорных залов и начал работать в одиночестве.
В половине одиннадцатого Кении Санчез позвонил мне на мобильник. Когда он позвонил, я сидел за большим овальным столом с ноутбуком и кучами бумаг вокруг.
– Эдди, плохие новости.
У меня появилось острое тянущее ощущение в животе.
– Какие?
– Всякие. Я нашёл Тодда Эллиса, но боюсь, он мёртв. Блядь.
– Что случилось?
– Неделю назад его сбила машина. Рядом с его домом в Бруклине.
Пиздец.
Тут на меня нахлынуло – что я буду теперь делать без Тодда Эллиса? Куда мне деваться? С чего вообще начинать?
Я заметил, что Кении Санчез молчит.
– Ты говорил, что новостей много, – сказал я. – Что ещё?
– Меня перевели на другое дело.
– Что?
– Меня перевели на другое дело. Не знаю, почему. Я посрался с начальником, но поделать ничего не смог. У нас большое агентство. Это моя работа.
– И кто теперь занимается этим делом?
– Не знаю. Может, и никто.
– И что, так делается – вот так закрываются дела?
– Нет.
Голос у него был злой.
– Весь вчерашний день, когда мы расстались, я просидел с телефонами, и даже засиделся допоздна. А утром меня вызвали отчитываться к начальству и сказали, что мне поручают другое дело, и чтобы я сдал все бумаги.
Я на секунду задумался, но что тут скажешь? Поэтому я спросил:
– Что ещё ты смог узнать?
Он вздохнул, я прямо увидел, как он качает головой.
– Да, ты был прав насчёт списка, – всё-таки сказал он. – Это невероятно.
– Что такое?
– Эти номера из других штатов. Ты был прав. Это всё члены секты, живущие под вымышленными именами. Большая часть болеет, но с некоторыми я смог поговорить. – Он снова замолчал, и я услышал тяжёлый вздох. – Из тех троих, что я искал, двое в больнице, а один дома мучается от тяжёлых мигреней.
По его голосу я почувствовал, что хоть его перевели на другое дело, он находится под впечатлением успеха в этом расследовании.
– На поиски человека, готового общаться, ушла куча времени, зато результат вышел достойный. Мы разговорились с девушкой по имени Бет Липски. Похоже, в стандартную практику личного роста Декеделии входит полная смена личности – изменение метаболизма с помощью химических средств, пластиковая хирургия, новые “назначенные” родственники, полный пакет. Как ты и говорил, успешность новой личности меряется карьерой, а 60% дохода уходит организации. Я фигею, это помесь масонства и программы по защите свидетелей.
– Почему она согласилась говорить?
– Потому что боится. Таубер прекратил все контакты с ней, она нервничает и не знает, что делать. У неё постоянно болит голова, она не может нормально работать. Она не знает, что с ней творится. Мне кажется, она даже не знает, что принимала наркотик – а я не хотел доводить её до грани, и не стал объяснять. Поначалу она отнеслась ко мне крайне подозрительно, но, раз начав говорить, уже не могла остановиться.
– И как, по твоему мнению, он давал им наркотик?
– Он всех посадил на программу приёма витаминов и специальных пищевых добавок, так что наверно просто подмешивал в них. Здесь явно и источник его власти над этими людьми, и его якобы харизмы. – Он замолчал. Я слышал, как он стучит по чему-то то ли ногой, то ли кулаком. Потом он сказал: – Чёрт! Просто не верю в такую фигню. Никогда я не работал над такими интересными делами.
У меня сейчас не было на это времени – на разговор по телефону о карьерных проблемах Кении Санчеза. Внезапно на меня навалилась слабость. Я глубоко вдохнул, а потом спросил его, есть что-нибудь по “Юнайтед-Лабтек”.
Он снова вздохнул.
– Есть немного, – сказал он, – но немного. Ими владеет фармацевтическая компания, “Айбен-Химкорп”.
Вскоре я сказал ему, что мне надо бежать, что я на работе. Поблагодарил его, пожелал ему удачи, и сразу повесил трубку.
Положил телефон на стол и встал.
Медленно прошёл через комнату к окнам. В Манхэттене стоял ясный, солнечный день, и с шестьдесят второго этажа можно было видеть всё, можно было различить каждый элемент пейзажа, каждое произведение архитектуры – включая не самые очевидные, такие, как Здание Целестиал справа, или Терминал Портового Управления дальше, на Восьмой-авеню, где находился офис “Керр-энд-Декстер”. Стоя у окна, я видел всю свою жизнь, раскинувшуюся передо мной, как последовательность мелких надрезов на большой микросхеме города – углы улиц, квартиры, кафешки, винные магазины, кинотеатры. Но теперь, вместо того, чтобы прорезать более глубокую и нестираемую черту на поверхности, я поставил все эти мелкие насечки под угрозу заглаживания и исчезновения.
Я повернулся и уставился на белые стены на другом краю комнаты, на серый ковёр и анонимную офисную мебель. Меня ещё не захлестнула паника – но ждать её недолго. Пресс-конференция должна начаться позже, днём, и одна мысль о ней наполняла меня ужасом.
Но потом до меня ещё кое-что дошло, и с упёртостью обречённого человека я вцепился в эту мысль.
Санчез упомянул “Айбен-Химкорп”. Я знал, что слышал уже это название, недавно, и через пару минут вспомнил, где. У Вернона в тот день – в “Boston Globe”. Верной явно читал про грядущий суд в Массачусетсе по поводу ответственности за продукт. Насколько я помню, девочка-подросток, принимавшая трибурбазин, убила лучшего друга, а потом себя.
Я подошёл к столу и сел перед ноутбуком. Вышел в Сеть и начал искать в архивах “Globe” подробности этой истории.
Семья девушки начала судебный процесс по поводу денежной компенсации против “Айбен-Химкорп”. На суде компании предъявили обвинение, что её антидепрессант вызвал у девушки “потерю самоконтроля” и “суицидальную навязчивость”. Дэйв Моргенталер, адвокат, специализирующийся на таких делах, представлял истца, и согласно статье, последние шесть месяцев собирал показания у экспертов-свидетелей, включая учёных, которые участвовали в разработке и выпуске трибурбазина, и психиатров, готовых подтвердить, что трибурбазин потенциально вреден.
В голове у меня всё перемешалось, я взял ручку и начал рисовать на бумаге каракули, пытаясь связать всё воедино.
“Айбен-Химкорп” – владельцы “Лабтек”, откуда предположительно появился МДТ. Это значит, что МДТ разработала и выпустила международная фармацевтическая компания. Перед этой компанией маячит громкое – и скорее всего весьма болезненное – судебное разбирательство.
На самом деле – я снова вернулся за компьютер и полез по финансовым сайтам, и нашёл что искал – из-за плохого паблисити вокруг этого дела акции “Айбен-Химкорп” уже упали, до 697/8, а прежде они достигали 871/4. Рост интереса общественности к делу продлится до самого суда. Я нашёл кучу статей, где уже поднимался главный вопрос предстоящего слушания: если человеческое поведение определяется синапсами и серотонином, что остаётся от свободной воли? Где кончается ответственность личности и начинается химия мозга?
