— Как думаешь, у нее есть дружок? Должен быть, при такой-то заднице!
— …так что я просто плачу за свои грехи, Брюс… за все приходится платить…
А куколка действительно хороша. Йо-хо-хо!
— Извини, Клелл, в чем дело? Надо же кому-то и вставать под пули. Лично я ни за что бы не заделался клерком. Тихая работа не для меня.
— Нет, Брюс, проблема не в том, в какой отдел переведешься… Прошлое все равно тебя настигнет. Они возвращаются, Брюс. Трупы. Изувеченные детишки. Все они… изуродованные, изувеченные… И я все время думаю: почему? Так не должно быть… так не должно быть… почему?
Он хватает меня за руку и смотрит прямо в лицо, но я-то смотрю мимо, на медсестру. На ней чулки или, может, колготки, но мне хочется думать, что это чулки, и на них шов, идущий сверху донизу и подчеркивающий изящность лодыжек, бедер и уходящий прямо… уф! Разве Клеллу что скажешь? Он пристально всматривается в меня и все шепчет: «Почему?» Я бы ему ответил. Просто и ясно. Объяснил бы в двух словах: естественный отбор, приятель, естественный отбор. Изуродованные, изувеченные отправляются к стенке, и среди них ты, мой друг. Правила везде одинаковые. Клелл всегда был чувствительным слабаком под маской клоуна. Не тот темперамент, нервы слабоваты, духу не хватает. Я бы назвал это «фактором Инглиса». Лично я предпочитаю разгребать тела, чем груды бумаг.
До меня вдруг доходит, что я и сам не знаю, зачем сюда приперся. Чувствую себя Рольфом Харрисом[34], или как там зовут того придурка, что навещает больных детишек в больницах на Рождество. Только передо мной большой ребенок, не способный делать мужскую работу.
— Надо идти, Клелл, — говорю я, не без усилий освобождая руку. — Кэрол, должно быть, уже поставила на стол индейку. Знаешь, ты можешь назвать меня традиционалистом, но в семейном рождественском обеде что-то есть.
— А вот моя Джеки так и не пришла. Позвонила, но не пришла…
— Ты в надежных руках, Клелл, — говорю я и снова вижу ту медсестричку. — Особенно с такой крошкой! Сам бы с удовольствием покувыркался с ней на кровати… да что там, даже задницу под клизму подставил бы! И ей бы вставил куда надо! Ладно, Клелл, пока. Веселого Рождества! Выше клюв! — Я подмигиваю и выхожу их палаты. — Мой бы точно не опускался! В таком-то месте!
Оставив за дверью несвязные бормотания, замечаю, что сестры уже начали разносить беспомощным лунатикам рождественские угощения. Большая часть здешних обитателей — это страдающие анорексией юные недоумки, наркоманы и прочий сброд, те, кто ни хрена не может приспособиться к жизни. Я их называю неадекватами. Будь моя воля, дал бы всем коленом под зад и отправил на улицу, а не тратил на них денежки налогоплательщиков. Их здесь, бля, лелеют, подстригают, угощают индейкой, и делают все это такие цыпочки в чулочках! Просто позор! Всем бы так!
Прикидываю, не прихватить ли с собой один из подносов, но вокруг слишком много персонала.
Еду домой и заново развожу огонь в камине. От рукописи Тоула осталась черная горка пепла. Подогреваю фасоль, посыпаю карри и готовлю тосты. Слушаю тупую, богатую, расфуфыренную старуху, которая несет свою обычную чушь. Да, я масон, я принес клятву верности короне как институту, но как люди члены королевской семейки представляют собой самое жалкое скопище недоумков, которые когда-либо ходили по третьей планете Солнечной системы.
К счастью, в рождественскую ночь клуб на Шрабхилле всегда открыт, так что отправляюсь туда. Народу, правда, немного, но брат Блейдс на месте, и мы с ним даем жару. Исполняем «Боже, спаси королеву». Он бормочет что-то о Банти, как они поссорились, поминает ее мать, но у меня в голове ничего не задерживается. Теряю Блейдси и выхожу на улицу. Холод приводит меня в чувство, я беру такси и возвращаюсь домой. Заваливаюсь, врубаю еще кокаина и выпиваю бутылку пива. Ставлю на полную мощь «Ван Хален» и пытаюсь воспроизвести цыплячий танец Джимми Пейджа. В промежутке между треками слышу громкий стук в дверь.
На крыльце Стронак и его жена. Оба в тренировочных костюмах. У него завтра игра, вспоминаю я. Вроде бы по случаю Дня рождественских подарков. Они что-то говорят, рты открываются, как у рыб, но я ничего не слышу, потому что уже пошел следующий трек «Женщин и Детей». Звучит действительно неслабо. Поднимаю руку, призывая их помолчать, захожу в дом, приглушаю звук и снова выхожу на крыльцо.
— С Рождеством, Том! Джули! — кричу я.
— Боже, Брюс! Остуди мотор! Мы пытаемся хоть немного поспать! — ноет Стронак, заглядывая в мои глаза и стараясь найти там сочувствие его тяжкой доле.
— Какого хуя вы нарушаете границы частных владений! Стронак! Хочешь подать жалобу на превышение уровня шума, позвони в гребаную полицию! Сегодня, мать вашу, праздник!
Толкаю его в грудь, и Стронак делает шаг назад и едва не падает со ступенек. Я захлопываю дверь прямо перед его тупой харей.
Этот пиздобол и так проспал целый год! А я весь год въёбывал.
Смотрю вполглаза телевизор. На Четвертом канале идет какой-то французский фильм, мелькает задница, груди… Вспоминаю ту медсестру в больнице, где отдыхает Клелл, и решаю повторить визит в ближайшее время и вообще поставить дело на регулярную основу. Надо же заботиться о товарище. Прочитать телетекст уже не могу, как не могу прочитать и «Радио Таймс».
Все, пиздец…
АВТОМАГНИТОЛА СЖЕВАЛА ПЛЕНКУ МАЙКЛА БОЛТОНА
На башне Биг-Бена бьют часы. Вроде бы Рождество, а по телевизору ни хуя, одни повторы. Правильно сделал Стронак, что поставил тарелку. Меня просто убивает, что приходится платить этим говнюкам из Би-би-си, а они показывают такую срань. Чувствую себя херово, башка раскалывается. Прыгаю с канала на канал, потом пытаюсь растопить камин, и кое-что получается. Расслабляюсь и уже почти готов отказаться от плана в отношении Блейдси, но придурок сам определяет свою судьбу, позвонив мне. Напоминает, что мы собирались поиграть в боулинг. Когда это мы собирались? Оказывается, планы строились накануне ночью, в Ложе, по большой пьяни. Блейдси даже помнит, что Йен Маклеод дал мне ключи от кегельбана. А я-то гадал, что за хуйня звенит в кармане.
Боулинг в День подарков. С Блейдси. Что может быть печальнее? Вокруг и во всем разруха и угнетенность. В доме полный бардак, всюду мусор, запахи, разбросанная одежда. Вонь становится заметной даже для меня, когда я вхожу в дом с улицы. Эти безответственные самоубийцы-неудачники, эти детишки-наркоманы, эти гребаные уличные подонки — все они встречают Рождество лучше, чем я. Кэрол хотела разобраться во всем. Посмотрела бы, какие неудобства причинила мне своим упрямством…
Меня трясет, меня тошнит, нервы ни к черту. Садиться в таком состоянии за руль невозможно. К тому же автомагнитола сжевала пленку Майкла Болтона. Надо бы установить в машине гребаный CD-плейер. Но как только подумаешь об этом, так тут же поднимает голову проблема хранения. А вот ублюдок Блейдси себе поставил. Он заезжает за мной, как и планировалось.
Я с ненавистью смотрю на его проигрыватель.
— Собирался перейти на компакт-диски, но подумал: их ведь надо где-то хранить.
— Знаешь, вообще-то они занимают ненамного больше места, чем кассеты.
— Покажи, — бросаю я.
Недоумок улыбается, как даун, и вытаскивает из-под стереопроигрывателя пластмассовый контейнер, набитый гребаными дисками.
— Все просто, и место много не занимает. А помещается в нем до пятидесяти дисков.
Блейдси снова улыбается. Пиздюк!
— Верно, — говорю я; голос звучит хрипло и сухо, как у полицейского при исполнении.
Заходим в дом, и я как бы невзначай прихватываю коробку с собой. Мой недалекий гость с кислым видом оглядывается, несомненно, отмечая царящий в комнате беспорядок, но предусмотрительно помалкивает.
На случай, если ему придет в голову спросить о Кэрол и девочке, наношу предупредительный удар:
— Как у тебя с Банти? Ты говорил что-то вчера, но я так толком и не понял.
— Не очень хорошо, Брюс. — Блейдси моментально мрачнеет. — Вообще-то я сегодня вечером отправляюсь к матери в Ньюмаркет. На несколько дней. Повидать родных и все такое. Банти решила, что останется здесь. Устроила такой концерт. А ведь я и так вижусь с ними очень редко.
— Ну что ж, правильно, — киваю я.
Итак, старушка Банти остается одна. Совсем одна. Ну нет, мы такого не допустим!
— Да… в общем, это превращается в проблему.
— Причем немалую, брат Блейдс. Значит, тот извращенец продолжает ее донимать, да? А какой у него голос?
— Знаешь, он говорит немного в нос. Я бы сказал, парень откуда-то с севера Англии, скорее всего из Манчестера… — рассуждает Блейдси.
— Из Манчестера, — повторяю я. — Боюсь, я не очень силен в этом, различаю разве что кокни — сам жил там какое-то время.
Как раз в этот момент, как и было задумано, на экране появляется большая голова Фрэнка Сайдботтома, а диктор объявляет следующий номер. Вот и «Радио Таймс» пригодилась.
