— О господи… этот парень в ящике… как раз тот самый голос! Тот клоун в телевизоре! Послушай!
— Серьезно?
Я добавляю звука. Фрэнк говорит о том, что мама не позволяет ему засиживаться у телевизора допоздна, а потому ему никак не удается посмотреть самые классные номера.
— Парень в маске…
— Точно. Очевидно, наш извращенец меняет голос, подражая этому телеведущему.
Ждем, пока на экране не появляются титры.
— Вот черт, — бормочет Блейдси, — его зовут Фрэнк. Фрэнк Сайдботтом.
Я встаю, подхожу к телевизору и делаю вид, что набираю номер. Потом притворяюсь, что спрашиваю телефон студии «Гранада».
— Мне нужен кто-нибудь из отдела по связям с общественностью… Да… алло… Меня интересует передача Фрэнка Сайдботтома…
Некоторое время разговариваю с пустотой, делая пометки на листе бумаги и многозначительно подмигивая Блейдси, который смотрит на меня во все глаза. За толстыми стеклами очков они кажутся огромными, больше даже, чем глаза Фрэнка Сайдботтома. Новые очки Блейдси — будем знакомы. Такая же хуйня, как и старые.
Бросаю трубку и показываю брату Блейдси большой палец.
— Есть. Надо съездить в магазин и поискать записи Фрэнка Сайдботтома. Девушка, с которой я разговаривал, сказала, что подделать его голос совсем не трудно. Надо лишь прижать к переносице пальцы. Мааан-чистэр, — гнусавлю я, стараясь, чтобы получилось не очень похоже.
Блейдси ловит приманку на лету.
— Нет, не так. Послушай меня. Мэээн-чстэр!
Он довольно усмехается.
— Да, брат Блейдс! Отличная работа!
Мне вдруг становится трудно дышать — вчерашняя пьянка начинает догонять. Почки уже не справляются с мочой, подсели за столько-то лет. Иногда кажется, что все, пронесло, и ты вздыхаешь с облегчением, но тут приходит настоящее похмелье, и тебя трясет и колотит, и с каждым разом становится все хуже. Мы мчимся в город. На хуй мне боулинг. На хуй эту Роуз-стрит. Сейчас бы собачьей шерсти нюхнуть. Блейдси держится на апельсиновом соке. Я его не цепляю, мне нужно, чтобы мудак спокойно уехал и оставил Банти в полном одиночестве.
Хотя сегодня и праздник, в городе почти все открыто. Магазины, похоже, решили не ждать до первого января. Блейдси покупает пару кассет и слушает Фрэнка Сайдботтома. Попутно навещаем несколько баров на Роуз-стрит, так что вскоре я уже хорош — много ли требуется на старые дрожжи. Замечаю пару уголовных типов, в том числе одного хмыря: Билли по кличке Пальцы. Он, как всегда, в белом пальто.
Работает Билли Пальцы по одной и той же схеме: заходит в магазин, делает заказ, просит погрузить все в тележку и сваливает.
— Билли, — говорю я.
— Мистер Робертсон. Как дела? — спрашивает этот ловкач.
— Очень хорошо. А у тебя?
— Отлично, мистер Робертсон. А вы… э-э… на работе?
— Так я тебе и сказал. А вот ты, похоже, на работе, а?
— Мистер Робертсон…
Билли улыбается, поворачивает руки ладонями вверх и уходит.
— Знакомый? — интересуется Блейдси.
— Вроде того, — улыбаемся мы.
Возвращаемся домой с пленками и кое-какой жратвой и проводим остаток дня, записывая на магнитофон имитации голоса. Я стараюсь не сильно, но Блейдси демонстрирует настоящий талант. Похоже, ему даже нравится. Я бы сказал, что это грустно, но на самом деле все еще хуже.
— Да, Блейдси, у тебя выходит лучше. Наверное, дело в том, что ты англичанин.
— Хочешь сказать, тот извращенец тоже англичанин? — спрашивает Блейдси.
Мы решаем подыграть придурку.
— Блестящая мысль, брат Блейдс, просто блестящая. Но пока судить рано. Может, он просто хороший имитатор. Однако для начала неплохо бы принять твое предположение в качестве рабочей версии. Будем исходить из принципа, что правила везде одинаковые.
Блейдси кивает с видом знатока и усмехается.
— Что ж, мне пора. В Ньюмаркет.
Мой друг Клиффорд Блейдс уезжает, спеша вернуться в лоно своей тупой английской семейки, а я звоню Гектору, чтобы напомнить, что наша договоренность на понедельник остается в силе. Потом напоминаю о том же Клэр. Проверка всех систем.
Мысль о предстоящей забаве приводит меня в возбужденное состояние, и я уже думаю, не позвонить ли Банти, но потом решаю отложить до утра. Пусть Блейдси сначала уберется с глаз подальше. Что б и не думалось.
Замечаю, что он оставил купленные в магазине пленки на моем кофейном столике. Убираю их вместе с прочим мусором, жалея о том, что стал участником спектакля, доставившего мудаку Блейдси истинное удовольствие, потом закладываю в духовку жареную картошку и разогреваю фасоль, обильно посыпав ее порошком карри.
К моей великой радости, брат Блейдси тоже вспоминает, что оставил у меня пленки. Не думал, что он так быстро спохватится, но придурок ведет себя так, словно нарочно подыгрывает мне. Звонок раздается поздно вечером, но я не снимаю трубку. Пусть разговаривает с автоответчиком. Судьба жестокая тварь, особенно по отношению к таким, как Блейдси.
— Привет, Брюс Робертсон? Это Фрэнк. Ха. — Он заливается смехом, радуясь, как хорошо у него получается. — Еду, еду, еду я… прямо к мамочке моей… Брюс, я оставил у тебя те чертовы пленки. Присмотри за ними, ладно?
Все это говорится голосом Фрэнка Сайдботтома. Похоже так, что и не различишь. Я потираю руки и нажимаю клавишу «Сохранить».
Есть!
Воскресенье. Для некоторых гнетуще-унылый день, для меня же самый лучший из всех дней недели: столько часов сверхурочных! Не могу найти тапочки. Прохожу в гостиную и замираю как вкопанный. С комода исчезла ее фотография. Конечно. Верхний ящик.
Открываю ящик, достаю фотографию.
Рождество прошло, а я так ничего и не подарил ей.
Это…
Некоторое время смотрю на фотографию, потом снова засовываю ее на место и задвигаю ящик. Бедная девочка, какое же наследство тебе досталось. Мне лучше держаться от нее подальше. Мне лучше держаться подальше от них всех. Вирус еще не проснулся полностью, но уже заявляет о себе все настойчивее.
Да, но… Рождество прошло, а я так ничего и не подарил ей.
Это из-за Кэрол, из-за того, что… Обычно она покупает ей что-то… конечно, она купила что-нибудь и на этот раз… от нас обоих.
Наверняка.
А может быть… может быть, и нет. Я знаю, что у нее в голове: старается настроить нас, меня против ребенка. Живет в своем придуманном мире. А правила везде одинаковые. Ладно. Мне насрать. Насрать!
Надеваю старую, провонявшую одежду и размораживаю «вольво». Мчусь по городу под «Мит Лоуф» и постепенно выхожу из депрессии. Джим Стайнман точно величайший рок-композитор всех времен. Романтичен, пиздюк!
Прибыв в управление, обнаруживаю, что наши почти все на месте; наглотались рождественского дерьма под завязку. Сколько бы кто ни трепался про семью, близких друзей и праздники, я знаю одно: большинство ждет не дождется, когда сможет завязать со всем этим и вернуться к привычному делу. Мне уже давно стало ясно, что полицейский не способен долго функционировать в обществе не-полицейских.
— Кто у нас сегодня на третьей странице? — спрашиваю Питера Инглиса, уже развернувшего газету на столе.
— Никки из Сомерсета. Грудки хороши. Такие полненькие. Сучка, наверное, щипала себя за соски перед тем, как сфотографироваться. Только что мозоли не натерла, — подчеркнуто грубовато отвечает Инглис, как и подобает тайному педику, который опасается, что его выведут на чистую воду.
Мистер Инглис забрал-таки свое заявление и выбыл из борьбы за повышение. Несомненно, прислушался к совету некоего мистера Тоула. Показывает страницу мне. Рассчитывает, что если не высовываться и отпускать гадости в адрес девочек, то все про него забудут. Нет, приятель, твоя дымовая завеса долго не продержится, а попытка выдать себя за одного из своих приведет только к большей изоляции.
— Хороша, — согласно киваю я.
Вам никого не обмануть, мистер Инглис. Зря стараетесь.
Открываю папку и достаю собственную газету. Надо изучить повнимательнее. Не плоха, есть на что подрочить. Но только позднее. В штанах чешется так, что хоть волосы на жопе рви. Спускаюсь в сортир и вытираю пот. Делаю прокладку из туалетной бумаги. Надеюсь, бумага послужит как абсорбент для выделяющейся влаги. Подтягиваю штаны и улавливаю исходящий от них запах стирального порошка. К тому же ткань еще и выцвела.
У меня нет се(0000000есть, есть, есть) а потому я поднимаюсь и иду (есть 000000000000000000) на футбольные таблицы прошлы(Я знаю, как ты себя)лная чушь.
К счастью, (чувствовал, когда он, весь)ружка с эмблемой «Хартс» мож(в черной угольной пыли,)те болезни, которые начинаются (приходил. Ты нервно) как Макбет, пытающийся забы(ковырялся в еде, которую он) в случае с Инглисом. (ставил на стол. Ты старался не смотреть ему в глаза. Потом он замечал, что ты не ешь. «Ешь!» — ревел он. Мать отводила глаза, а Йен Робертсон тащил тебя к камину и тыкал пальцем в уголь в ведерке. «Я рубил этот хуев уголек весь день! Ради тебя! Ешь!» Но ты все равно не мог есть. Тогда он хватал)
