«Смотри, он ведь в любой момент убить может!» — это мама прознала, что я сейчас с тобой… глаза твои не понравились, и грубые шрамы на руках, нечаянно замеченные. «Он несамый страшный человек в мире! А если кто-то еще хуже?» — «Тогда еще раз поговорим!» Х-м, ну что ж, поговорим! Только тогда, когда будет поздно. Все, что есть у меня сейчас — это панк-рок и ТЫ. И чтобы это было, чтобы мне быть собой, я пережила немало. Скандалы, трагедии, мучения. Обиды и слезы. Непонимание. И снова, снова иду той же дорогой — скандалы, обиды… предостережения. Нет уж, плевать, не мыслю себя без тебя. Не хочу. Но… не умереть же мне? И не жить же ради того, чтобы им было удобно и приятно — вот, дочурка за приличным человеком, и никто ее не убьет!
Но я ведь не одна такая! У меня есть отличнейший пример, поддержка! Это, конечно, Жанна, которая живёт с известнейшим своей аморальностью и шокирующими выпадами ТорКа.
Вот что она сказала в одном из своих самых ярких, на мой взгляд, интервью:
— Как вы уживаетесь вместе, две безумные творческие личности?
— ТорК совершенен. Его недостатки, слабости и извращенность — лишь часть его совершенства…
Вот ведь как! Вот в чём секрет её счастья… её всё радует в нём. А я-то этого не могу сказать о Ветре… я многое хотела бы переделать! Одна эта его загруженность постоянная, эта страшная непредсказуемость… а реальная опасность! Бывает, что я всерьез его боюсь, памятуя, что он псих. И он не дает забыть об этом! Пинцет… если б мне быть такой смелой и отчаянной, как Она… Или я сама себе противоречу? Запуталась совершенно, ещё думать и думать, как жить дальше. Хорошо ли мне с ним, или…?
BDSM в счастливый период.
На выходные договорились встретиться у Ветра на работе, у него в подсобке. Он открыл своим ключом, охрана на другом конце ходит, помещения огромнейшие. А здесь с заднего двора никто не зайдет — проверено! Я надела простенькое серое платьице с заплатками — специально целую неделю выискивала по бутикам и секонд-хэндам. Нашла в «Манго». Ветер не подвел — предстал в модной куртке «милитари» и военных гадах, широкий тяжелый ремень на штанах, перчатки лайковые с металлическими застежками… Жуткая смесь сексуального фашиста и кубинского революционера. Уже страшно, прохладная змейка скользнула за шиворот, так азартно. Волосы собраны, тщательно выбрит, и только тонкие тёмные полосочки на щеках и подбородке, подчеркивающие строгую складку у губ… Даже лицо подкрасил, очень аккуратно, я едва заметила отблеск бледной пудры на переносице. Оно такое холодное и угловатое от этого… боже, и это всё для меня! Чтобы истязать и любить меня… ах… страшно. Чудно. Как в ледяную воду… Подошел сзади, застегнул замочек цепи на руках, тонкой и прочной, как наша связь. Подергал, проверяя не туго ли.
— В самый раз, — прошептала я, еле слышно. Он, кажется, кивнул. Игра начата… Достал связку ключей — размеренно и спокойно. Я закрыла глаза, не в силах ждать. Раз, два три — дверь наконец открыта:
— Входите, арестованная!
Я замерла на секунду у порога, но легкий толчок в спину — и я внутри… Опустила глаза, вживаясь в образ мученицы. Будет больно, я знаю. Будет вкусно.
Усадил меня на железный стул. На стол бросил презрительно «Личное дело», распечатанное на принтере у меня же дома. Нет, не то, это страшные бумажки, следствия по моему преступлению, которое я не совершала… или совершала? Ладно, сейчас начнется «допрос», на ходу подумаю, как круче — я жертва невиновная, или наоборот, лучше пострадать за «родину, за партию»?
Я сижу, со страхом чуть вздрагивая от шуршания страниц. Мой палач перелистывает дело. Он сухо и грубо разговаривает со мной, иногда бросая презрительный взгляд. Закуривает, (чего вдруг? Он же не курит? Для спектакля?).
Встал, подошёл ко мне стремительно, ударил по лицу перчаткой. Я вскрикнула жалко — так хочется попросить остановиться, назвать его Ветром… но нет, я терплю, и буду терпеть! Самое главное — не сломать игру. Схватив за волосы — с долей заботы, чтоб смягчить боль, и наклонил лицом к «делу»:
— Читай! — почти кричит. — Тут всё четко прописано, ты причастна к этому делу!
— Грязная партизанская сучка! — бросил он сквозь зубы. Вдруг, схватил меня, повернул лицом к себе, и грубо задрав мне платьице, полез в трусики… я моментально вся разгорелась, но памятуя о роли, подалась назад, сжимая колени (впрочем, не сильно):
— Господин офицер, не надо…. Умоляю…
Колени раздвинуты, жадные пальцы блуждают в горячем местечке где вздумается.
— Да ты же вся течешь, шлюха русская! — радостно восклицает офицер, извлекая влажные пальцы, и помахивая ими перед моим лицом.
— Ну-ка, оближи!
Я сопротивляюсь, жалко попискивая. Он хватает за подбородок, и вынуждает меня сделать это.
— Хочешь, чтоб я тебе все зубы повыбил? Славянская блядь, полукровка!
Увлекшись, заставляет перелизать ему все пальцы, тяжело вздыхая — его это сильно заводит. Достает член, и водит им по лицу, легонько бьёт по щекам. Я отворачиваюсь, плотно сжимая губы. За что получаю звонкую пощёчинку перчаткой:
— Открой рот! — совершенно ледяной тон жестокого чудовища.
Я мотаю головой, едва не в истерике.
— Рот открой, я сказал! — прикрикивает он, и схватив за лицо, вторгается мне в рот, положив большой палец, между зубами, как опытный насильник, чтоб не укусила. Ветер знает, что не буду, но офицер-то нет! Жадно дергаясь, насилует меня в рот, отчего меня тошнит, и я с трудом сдерживаю спазмы. Мне неприятно совершенно, трудно терпеть, но игра есть игра!
— Языком работай, сучонка! — шипит он, слегка наклонившись.
Унижение весьма реально… моя задача терпеть — Ветру хорошо это, а я свое возьму потом, когда насилие дойдет до кульминации. Напрягшись, и приостановившись говорит:
— Глотай до последней капли, щель! — и губы его дрожат от кайфа. — Хоть одну уронишь, я тебя накажу, поняла?
Я киваю, как могу. Я выдержу…
Горячая сперма стекает в горло, и я захлебываюсь ей. Дышать невозможно, сознание удерживается с трудом. Но удается сглотнуть, хотя я чувствую, что она вся не помещается в мой бедный рот, и стекает с уголков губ… мне конец. Наконец это прекращается, и я опускаю голову, чтоб слизать то, что пролилось на губы. Пока истязатель обтирает член платком, и рассматривает его зачем-то, большой и всё еще напряженный.
— Ну-ка, подними голову, жалкая мерзавка!
Я повинуюсь. Глаза его горят, он доволен. Но на уме этого человека ещё немало всяческих идей, я — то знаю. Стараюсь придать лицу испуганное и замученное выражение. Никакого секса уже совсем не хочется, оставил бы в покое на несколько минут… но нет, пожалуй, тогда я бы окончательно остыла. Ай, да я уже сама не знаю, чего хочу! Пусть он решает, все он, Господин Офицер!
Встает передо мной, гордый и прямой, не запрятав достоинство в штаны.
— А теперь скажи, русиш хундэ, тебе понравилось?
Я слабо киваю. Ведь если я откажусь, он убьет меня…
— Как тебе понравилось?
— Сильно… господин офицер…
— Что? — наклоняется он ко мне: — Громче!
— Мне очень сильно понравилось, господин офицер! — старательно повышаю я голос: — Он очень большой, ваш хуй! — «совсем наглею» я.
— Да, и он едва не разорвал тебе глотку, да щель?
— Да, господин офицер! — киваю я.
— А на вкус, как это? Лучше чем у ваших вонючих партизанских свиней?
— Я не знаю, господин офицер… — шепчу я жалко, опуская голову: — Я девственница…
— Что ты всё шепчешь, жалкая щель? — бросает презрительно Офицер: — Громче, я не слышу! — и поднимает мне лицо вверх. Я, будто страшась смотреть на него, отвожу старательно глаза, и повторяю громче:
— Я девственница… господин офицер… пожалейте меня!
— Врёшь! — расширяются его голодные зрачки, когда я осмеливаюсь робко взглянуть на него. Он все еще держит меня за лицо. Руки, блин, неудобно затекли, я на них опираюсь спиной. Ну и пох, самый крутой момент наступает! Я прям тащусь от того, как красиво я играю! Как ладно у нас всё идет! И вот сейчас, наконец сейчас… он меня трахнет, выебет грубо, грязно, гадко, и восхитительно! Я вся потекла от этих ожиданий!
— А вот это ты врёшь! — заглядывает он мне в глазенки маленькой партизанской щели.
— Так сосёшь, и целка? Начинает снова расстегивать широкий и злой ремень. Ага, вот… ну же!
