Я пытаюсь что-то сказать, но у меня пропал голос.
– Я честный человек, – повторяет Мускат. Я по-прежнему не в состоянии участвовать в диалоге, так что я вовсе не против, чтобы он повторялся. – У меня есть права. Ты должен меня отпустить.
– Как скажешь, – хриплю я, но, наверное, слишком тихо, и меня просто не слышно. Я всегда надеялся, что в случае смертельной опасности мне хватит смелости сохранять хладнокровие, но голос явно меня подводит.
– Ты должен меня отпустить. И не вздумай меня преследовать. Я хочу, чтобы ты понял. Я выхожу из игры, насовсем. И ты должен меня отпустить. И еще дай мне слово, что не будешь меня преследовать. И не будешь пытаться снова втянуть меня в свои дела. Я обещаю, что никому ничего не скажу. Я не буду на вас доносить. Смотри, у меня рот на замке. Никому – ни слова! Я хочу просто жить и радоваться жизни. Я в любом случае выхожу из игры. И ты меня не остановишь, даже и не пытайся. Не пытайся мне помешать, иначе мне придется сделать тебе очень больно.
У меня наконец прорезается голос:
– Мускат, я всегда тебе симпатизировал. – Фраза поистине беспроигрышная. С ее помощью всегда можно слегка разрядить напряженность, даже если оба участника разговора подозревают, что это неправда. – Если ты дашь мне слово, что ты уйдешь и никогда – никогда! – не вернешься, я смогу разрулить это дело с большими боссами. В конце концов, ты еще не прошел посвящение. Вот если бы ты был допущен к секретной
информации, тут разговор был бы другой. Атак ты вполне волен уйти.
– Спасибо, Тиндейл, дружище. Ты – настоящий мужик.
Теперь я тебе по гроб жизни обязан, можешь не сомневаться. – Мускат опускает пистолет. По-моему, он сейчас разрыдается. – Может, мы как-нибудь встретимся, сходим куда-нибудь выпить? Все-таки у нас очень особенные отношения, и не хотелось бы их терять.
– Я бы с большим удовольствием продолжил наше знакомство, но для тебя это опасно.
– Понял, отвял. Прости меня, Тиндейл, я все понимаю… ты теряешь отличного бойца… и, наверное, сильно расстроился… но я нашел кое-что получше, чем махаться на улицах, добывая себе уважение и богатство. Подожди, я сейчас.
Мускат исчезает за дверью.
Я очень надеюсь, что он не вернется. Но он возвращается. Вместе с мелкой черноволосой девчонкой. Совсем молоденькой, но все же совершеннолетней.
– Это Мария.
Она пожимает мне руку. С искренней, доброй улыбкой. Похоже, приятная девочка. Я не совсем понимаю, чем ей мог приглянуться Мускат, но это не мое дело.
– Я переезжаю в Айдахо, к Марии. Будем с ней разводить кур. Это так интересно, на самом деле. Большинство людей не понимает, что интересного может быть в курах…
– Мускат, тебе действительно лучше уехать подальше от сюда.
– Ну, да. Ты когда-нибудь пробовал яйца от курицы, выращенной по старинке, в экологически чистых условиях?
– Было очень приятно с тобой познакомиться, Мария.
Мускат тянет ее за собой к двери. Наверное, надо было спросить у него про Гамея, но мне не хочется задерживать человека на пути в Айдахо. Да, иной раз такое случается: проблемы решаются сами собой.
Однако спустя две минуты Мускат возвращается:
– Тиндейл, дружище, я просто хотел объяснить, что это действительно настоящее.
– Не надо. Я все понимаю. Правда, я понимаю. – Я легонько подталкиваю его к двери, навстречу новому будущему.
– Она самая лучшая, правда. Я имею в виду… та уборщица у вас в доме, Трикси. У меня на нее сразу встало. Я прямо слюной исходил, так хотел ей заправить. А тут другое. С ней я полностью переменился. Это она меня изменила. Она у нас главная, она все решает, и, знаешь, мне это нравится. Она выбирает, как мне одеваться, она мне все объяснила. Я теперь знаю о курах, и как их разводят. Жалко, что мамы уже нет в живых. Я бы хотел познакомить ее с Марией. Но я уверен, что когда мы поженимся, мама посмотрит на нас с небес и порадуется.
Вот что удивительно: почему-то считается, что покойные родители непременно должны с умилением глядеть на тебя с небес или даже незримо присутствовать рядом, когда у тебя происходит какое-то счастливое событие: свадьба, рождение ребенка, победа любимой футбольной команды, – но при этом их никогда не бывает поблизости, когда ты бьешь слабого, или воруешь в магазине бутылку водки, или пялишь жену лучшего друга.
Я настойчиво выпихиваю Муската за дверь, но он упирается и не уходит.
– Тиндейл, понимаешь, какое дело… я думаю, ты должен знать. – Он смотрит в пол. – Гамей, он не будет вступать в вашу организацию.
– Тоже займется разведением кур?
– Нет. Он уже точно ничем не займется.
– В каком смысле?
– В смысле, он типа умер.
– Как умер?!
– Хороший вопрос, Тиндейл. Тут все зависит, с какой стороны посмотреть. Забавно, что ты упомянул про кур. По сути, он выиграл наш с ним спор. Ну, кто мужик, а кто мокрая курица. Он все доказывал, что он круче. Я был за рулем, он стоял на дороге. Я просто хотел посмотреть, как он отпрыгнет в сторону, потому что я был уверен, что он отпрыгнет. Ну, в смысле… что обычно делают люди, когда на них прет здоровенный джип?
– Стараются побыстрее убраться с дороги.
– Вот! Только он никуда не убрался. Он ехал первым, и я отпрыгнул. Потому что я понял: он точно не остановится. И я сказал себе, что тоже не остановлюсь. Он стоял на дороге. С таким уверенным видом. Ну, как будто он не сомневался, что я обязательно остановлюсь. Так и упал под колеса. С уверенным видом до самого конца. И потом тоже… ну, в смысле, даже когда он уже не дышал, вид у него был уверенный. Я так на
него разозлился! Убил бы на месте! Я потом целый день просидел в полицейском участке, объясняя, как так получилось.
Если бы он не лежал на проезжей части посреди шоссе, где вообще не должно быть никаких пешеходов… и не будь он накачан кислотой и коксом по самые уши, я бы сейчас куковал в тюряге, точно тебе говорю. И можно было бы распрощаться с Айдахо и новой жизнью.
– Как… неудачно. – Я тщательно подбираю слова, потому что у меня все равно не получится изобразить истинное сожаление. Я считаю, что это нечестно: врать больше, чем необходимо. Интересно, а Мускат сказал мне всю правду об этом не счастье с Гамеем?
– Да, может быть, он был и круче меня, но не круче, чем “Дженерал Моторс”.
Я крепко жму руку Мускату, типа: “Всего хорошего и удачи”, – и он наконец-то уходит. Наслаждаясь непривычным для себя ощущением, когда все получается именно так, как ты хочешь, я сажусь за стол…
Вы не поверите, но минут через пять Мускат снова врывается ко мне в кабинет и сует мне фотографию с изображением курицы:
– Красный род-айленд. Нет, правда, попробуй.
Теперь он уходит уже насовсем.
Яркий свет. Много света. Это больше похоже на гала-концерт или на церемонию вручения “Оскара”, но уж никак не на церковную службу. Меня поражает количество народа. Причем, судя по виду, в основном это люди вполне успешные. Не какие-то жалкие безвольные неудачники, недовольные жизнью, как это обычно бывает во всякой религии. А здесь только прожекторы и акустическая система стоят раза в два больше, чем все достояние Церкви тяжеловооруженного Христа.
Это донельзя обидно и вообще возмутительно. И особенно, если учесть, что все это великолепие располагается буквально в двадцати шагах от нашей двери. Прямо какое-то издевательство! Я даже подумал, что стоило открыть нашу церковь – распахнуть двери в прямом и переносном смысле. И тогда кто-то из их прихожан наверняка завернул бы к нам, пусть даже и по ошибке.
Я протискиваюсь сквозь плотные ряды машин на стоянке и захожу внутрь. Вернее, внутрь меня вносит людской поток. В вестибюле висят огромные плакаты. На одном из плакатов написано: “Роскошь – бесплатно!”. Это не навязчивая реклама с целью продать товар. Это насильственная раздача слонов. Я вхожу в зал и вижу Локеттов. Они сидят в первом ряду вместе с Эстер, их трехлетней дочуркой.
Надо признаться, я подумывал о том, чтобы им позвонить. Но потом испугался. Побоялся услышать дурные известия. Эстер выглядит вполне здоровой, но безысходность на лицах ее родителей наводит на мысли, что все по-прежнему плохо. В проходе рядом с Локкетами сидят четверо инвалидов в колясках. И вообще зрители в первых рядах явно не отличаются завидным здоровьем. Такое впечатление, что их привезли сюда прямо с больничных коек.
Это беспроигрышный вариант. Даже если кто-то из них не дотянет до завтрашнего утра, ты все равно прослывешь человеком добрейшей души, который сочувствует недужным и слабым и утешает их в горестях и печалях – да и кто там помнит в лицо всех больных?! С другой стороны, если кто-то излечится от паралича или конечной стадии рака силой собственной воли, ты сорвешь большой куш, приписав это чудо себе. Все дело в процентном соотношении. Тут действует тот же закон вероятности, который всегда дает шанс на успех: например, если ты клеишься к девушкам на вечеринке, надо стараться охватить по возможности больше девиц, потому что хотя бы одна из них непременно напьется, или отчаянно заскучает, или ухватится за единственную возможность подцепить мужика – и согласится пойти с тобой.
