– Флот Йормунрека день простоял у входа в Гримсфьорд, там встретился с одним кораблем, что пришел с юга, и тоже отправился на юг, не заходя в Гримсбю. С Йормунрековой ватагой пошло и несколько десятков дружинников из Танемарка, так что Хёрдакнут, Торлейв, и Йормунрек по-прежнему друзья. В той же грамоте, что витбирские кузнецы послали с вестником в Хроарскильде, говорилось, что Губитель Нарвалов и Пря́мый вместе стояли в гавани, взяли на борт большой запас угля, сушеного мяса, клюквы, и пива, и пошли в Кромсхавн. Вестник еще привез песню про печаль хранительницы Меркланда, и как ее мольбы так растрогали двух молодых шкиперов, что они отправились навстречу буре на поиски пропавших меркландских кораблей.
– Под зиму, да в Завечернее море, – Былята недоверчиво покачал головой. – Мое разумение, они на Скеггьяре зазимовали. У Трондура Рыжего в его чертоге Гёта, если тот жив еще.
– Жив Трондур, скорее всего. Да и не так еще стар, тебе, Былятко, в сыны годится, – сказала Звана.
– Ты, Былята свет Прилукович, зятя моего не знаешь, – впервые за долгое время вступил в разговор воевода с севера. – Он один раз потехи для с дружком своим Живорадом-разбивалой с корабля на камусных лыжах посреди зимы пошел на Лось-звезду снизу поглядеть, да проверить, правда ли, что прямо под ней из земного круга ось торчит, а подле нее два ушкуя спят.
– Так правда? – с заметным любопытством спросила Звана.
– Сорок рёст не дошли из-за торосов, к Груманту свернули. Я о том, что ему и зима в Завечернем море может забавой показаться.
– Верно ли говорят, что он за десять лет, как по северу ходит, ни одного ватажника не потерял? – продолжила расспрос вестница.
Лют только кивнул в ответ, трижды стукнув по столу костяшками пальцев. Его кулачищи были разве что самую малость поменьше Святогоровых.
– Хельги с Ушкуем повстречались, это вторая добрая весть, – заключил Святогор.
– Что-то я первой не слышала, – возмутилась Бушуиха. Перед ней на столе лежал сложенный втрое и запечатанный воском, смешанным со смолой и суриком, кусок веленя – весть от Хёрдакнута, переданная кузнецом.
– Первая – Ерманарек на юг пошел.
– Что ж в том хорошего? Внучек у меня там!
– Клятву держит внук, – с одобрением сказала вестница и обменялась взглядами с бабушкой Горма. – Ждану с Седьмушей из неволи вызволил, за Чарушей и Беляной пошел. Седьмуша сказывала, Беляна к тому же Ерманарекову лиходею на корабль попала, что Барсука-корчмаря убил. Так скажи, Гунберн кузнец, вправду ли Хёрдакнут с Ерманареком дружен?
– Так дружен, что родную дочь скорее пошлет в море сгинуть, чем ему отдаст. Я слышал, что он Хельги говорил, когда они на корабль садились: «Десять раз сдохни, сын мой, но Асу от него сбереги.» Такие дела.
– Верно наказал, – вестница Свентаны кивнула. – Темен Ерманарек, навьей тьмой темен, и других тьмой облаченных к себе приближает. Фьольнира дроттара с вороном и его присных, Барда порчельника, на руку нечистого…
Гуннбьорн снова принялся возить шапку по столу.
– Есть сказать что, говори, кузнец, – подбодрил его Святогор.
– Барда Кетильссона убил Эгиль Скальд.
– Что ж ты раньше молчал?
– А ну, расскажи!
– Когда?
– Выкладывай, да все по порядку, – кузнечный староста поднял руку, чтобы остальные замолкли и дали Гуннбьорну начать рассказ.
– По порядку, было так. Бард Кетильссон родился на острове Атли. Эгиля, его друга Альвира, и еще двенадцать гребцов на Альвировом снеккаре буря пригнала к этому острову. А Бард как раз был там, и ждал прибытия Йормунрекова флота из Ситуна. Я еще забыл рассказать про злодейство, что Йормунрек учинил в Ситуне.
Святогор помрачнел:
– Про это некоторые из нас уже слышали, потом расскажешь, что тебе было поведано. Сперва доскажи про Эгиля и Барда.
– Бард впустил Эгиля и Альвира отогреться[90], посадил их и гребцов в кухне, дал им хлеб с маслом, какую-то горячую еду попроще, простоквашу, и еще сказал: «Не могу вас угостить, как хотел бы, пиво да мед кончились.» Эгиль и его спутники устали, выгребая против бури, поели, согрелись, и все легли спать в ухоже у кухни, на соломе. Тем временем, к острову подошел Йормунрек по пути из Ситуна к Энгульсею. Йормунрек и Бард принесли на пристани жертвы Одину, как обычно, задушили каких-то горемык и покидали в море, потом вошли в Бардов чертог, а там был приготовлен обед…
– Кто из вас не знает, Бард знаменит умением готовить пищу, особенно в поход, чтоб долго не портилась, – добавила Звана. – Продолжай.
– Йормунрек конунг услышал, что в ухоже спят Альвир и Эгиль, и велел позвать их и гребцов к столу. Встретил обоих приветливо, посадил от себя недалеко, за соседний стол, а гребцов за дальние. Всех стали обносить пивом. Начали поминать умерших и погибших в походах, а когда пьешь в память погибшего, обычай сноргов пить из рога. Рог нельзя поставить на стол, значит, надо пить до дна. Скоро все крепко напились, а Альвирову ватагу с устатку так развезло, что кто там же, за дальним столом, заснул, кого рвать стало, одни смогли за двери выйти, а другие прямо в покое весь пол заблевали…
– Ты, Гунберн, рассказчик честный, если кого рвало, так и говоришь: «Их рвало.» А не, например: «Они срыгивали[91],» – с некоторым одобрением заметил Лют. – Мы поняли, гребцы ужрались в три дуги с колокольцами и обблевались в поросячий визг, дуй дальше про Барда.
– Бард все продолжал им наливать, как некоторые бы сказали, из издевательства. Гостеприимный хозяин перепившего гостя уложит спать, а не будет делать из него посмешища. Конунг, тот как раз смотрел и веселился. Эгиль заметил, что Альвир уже хорош, и следующий рог, поднесенный ему, выпил сам. Бард тут же ему подсунул еще один полный рог. Эгиль и его тут же опорожнил и сложил вису. Я ее не помню точно, но смысл был: «Как для обычных гостей, так у тебя ни баранины, ни пива нет, а как конунг за стол, так и пиво сыскалось, и пир горой?»
– Как же так, Эгиль вису сказал, чтоб с первого раза да не запомнилась? – опечалился Селимир. – Не иначе, нарезался в лоскуты, хоть и вида не казал.
– Бард сильно обиделся на правду и пошел к конунгу, – продолжил кузнец. – Он сказал, что Эгиль позорит его гостеприимство – сколько бы ни пил, все не напивается. Конунг ему ответил: «Те, кто позорит мою правую руку, навлекут гнев Одина.» Тем временем, Эгиль повел Альвира к выходу – тот был так пьян, что едва на ногах держался. За дверями, их встретил Бард, а пригожая дева поднесла Эгилю и Альвиру два рога – мол, от него на сон грядущий. Эгиль снова выпил Альвиров рог, а второй поднесенный понюхал и сказал:
«Руны на роге режу,
Кровь их моя окрасит.
Рунами каждое слово
Врезано будет крепко.
Брагу девы веселой
Выпью, коль захочу я,
Только на пользу ль будет
Брага, что Бард мне налил?[92]»
– Нет, лысого сын и в подпитии гранесловием горазд! – снова перебил Гуннбьорна Селимир, неожиданно оказавшийся любителем творчества скальда-забияки.
– Тут Эгиль и вправду вырезал руну на роге ножом, потом тем же ножом уколол себе палец, окрасил руну кровью, и только он это сделал, рог разлетелся на куски!
– Сильное волшебство, – с уважением сказал воевода.
– Эгиль, он и это может, – одобрительно добавил посадник.
Бушуиха сложила руку в кукиш, для отвадки сглазов, наговоров, и случайных отскоков всевозможного волхвования. Былята, Святогор, и Звана видимо не отозвались на упоминание о сверхъестественном и продолжали слушать.
– Едва рог разлетелся, Эгиль мигом выхватил свой меч и по самую рукоять вонзил Барду в грудь. Тут подоспели конунг и его челядь, и увидели, что покой рядом с пиршественным разгромлен, ублеван Альвировыми гребцами чуть не до потолка, Бард валяется у дверей мертвый в луже собственной крови, поодаль Альвир стоит на четвереньках и раскидывает дополнительные харчи, а Сына Лысого след простыл. Конунг велел искать его с факелами по всему острову и оцепить гавань. Искали до рассвета, не нашли, решили, что он или вплавь перебрался на соседний островок Саути – ночью, осенью, в бурю, с оружием, – или скорее утонул. Конунг на следующий день на Энгульсей ушел с флотом, но велел на всякий случай послать на тот остров девятерых на лодке. Девятерых с лодкой неделю не было, за ними еще лодку послали. К тому времени, от девятерых на лодке осталось шестеро на берегу. Троих скальд зарубил и уплыл на их лодке, такие дела.
– И он в лицо и при свидетелях назвал Барда Кетильссона отравителем и убил, – с удовлетворением заключила Звана.
– А с Альвиром что Ерманарек сделал? – спросил Былята.
– Ничего, дал ему и гребцам опохмелиться и отпустил.
– Знаете, как про него говорят: «Суров, но справедлив?» – с дрожью ненависти в голосе сказал Селимир. – Ты девять невинных сгуби, десятого прикончить позабудь ненароком, и про тебя так скажут. Что еще за гнусь он в Ситуне уделал?
