Он говорил медленно и спокойно, и ужас, ледяной ужас разливался по моим кровяным сосудам. Сны снова сбывались, реальность уж слишком услужливо реализовывала самые страшные фантазии.
— Ее тоже ждет тестирование шокового характера? — спросила я его, еще не веря, что все это происходит наяву, — но зачем, зачем тогда ты все это рассказываешь?
— Ты задаешь правильные вопросы, но я продолжу изложение фактов в своей последовательности. Я стал собирать информацию, и первый контакт всегда происходил в спокойной обстановке с положительным эмоциональным фоном — мне было это важно для дальнейших выводов. Информация о знакомствах Лаумы у меня была, а супруг твоей тети, Натальи Николаевны, имел вполне подходящую для налаживания контакта болезнь — этой темой я немного занимался. Я нашел сокурсника твоей тети, слегка нажал на него, и он согласился быть моим дядей. Мысль совместить деловую поездку с долгожданным отпуском показалась мне удачной, и тут, совершенно неожиданно, я натолкнулся и на другую тему, связанную со странными убийствами. Остальное ты знаешь. А теперь задавай вопросы.
— Что будет с Лаумой?
— Я могу отказаться от своих планов относительно этой женщины, но в этом случае ты останешься со мной. Ответ должен быть немедленным.
— Как долго я должна буду с тобой оставаться? — спросила я.
— Мне сейчас трудно ответить, — сказал он.
— У нас все равно ничего хорошего теперь не получится. Зачем тебе это?
— Мне обычно скучновато с женщинами, а ты приятное исключение. Ты неплохо готовишь, и все остальное ты тоже делаешь неплохо. Временные связи слишком отвлекают от работы, и я подумывал последнее время о более удобном варианте — разумеется, без всяких официальных излишеств.
— Что же это добровольцев до сих пор не нашлось для такого удобного варианта?
— Видишь, ли, Марина, пять лет назад у меня, действительно, случилась беда. Я любил молодую актрису, замужнюю женщину, и она ждала ребенка. Кончилось все это трагедией — она сообщила своему мужу о разрыве с ним, когда они возвращались с дачи, а для него это было слишком большим ударом, и машина разбилась всмятку. Женщина погибла, а ее супруг, Борис Веснянский, все-таки уцелел, хотя его и склеили заново по кусочкам. Теперь он заведует детским театром при Доме пионеров, а я с тех пор так и остался бобылем. И мне это понравилось, так же, как и тебе.
— Мне это никогда не нравилось, мне всегда хотелось иметь нормальную семью, если тебя это как-то интересует.
— А ты способна иметь нормальную семью? — спросил он так же спокойно, и вот тут-то я поняла, что все происходит наяву — поняла отчетливо, окончательно и бесповоротно, а дальше я молчала, а он ждал, и его ожидание висело надо мной уродливой свинцовой сферой, глобусом чужой и страшной планеты, где совсем другие законы, и все десять наших заповедей уместны разве что для комиксов, высмеивающих обитателей Земли. Теперь мне нужно было выиграть время.
— Похоже, у меня нет особого выбора, но сегодня прошу пощады — я вымотана до предела.
— Я не насильник из подъезда, Марина Николаевна, — засмеялся он, — и я сейчас уеду, дождь как раз затих. Мне завтра нужно успеть до конца рабочего дня заглянуть на службу. Если дела позволят, я постараюсь встретить вас на вокзале.
Он оделся и ушел, дверца автомобиля хлопнула, и мотор, взревев, тут же умерил свой пыл, и этим ускользающим в соснах звуком и закончилось бы мое страшное и счастливое лето в Пакавене, когда сказки так тесно сплелись с реалиями, что я уже не могла отличить одно от другого, но я уже поняла, почему не смогла справиться с мясником сама, и что делало меня слабой, и вышла на темное крыльцо, где за дверью чернела старая метла.
Я летела, задевая верхушки сосен, но догнала его только у реки и опустилась на мокрую дорогу перед машиной. Он затормозил, и тогда я подошла к окошку, и стала смотреть на него, и он отшатнулся от моих глаз, и ремень безопасности стал его последней сетью. Я видела, как он хрипел, как останавливалось его сердце, как потухали глаза, и, когда все было кончено, я оскалила зубы в широкой приветливой улыбке и сказала всем, кто, затаив дыхание, глядел из-за черных сосен:
— Привет, я одна из вас!
Остаток ночи я просидела над своим чемоданом, а к утру мой кораблик все же столкнулся с айсбергом и пошел ко дну так быстро, что пузатенький воздухоносный чемоданчик показался мне желанным берегом, и, вынырнув, я ухватилась за него, чтобы не расставаться со своим угловатым другом уже никогда.
Да, со своими деревянными глазками я не годилась в любимые женщины даже механику Гаврилову из одноименного непритязательного фильма. Катастрофы, катаклизмы, катапульты, катафалки и катарсисы с очередным помутнением хрусталика, именуемым катарактой — не отправить ли в архив свои прогулки по кривеньким сомнительным тропинкам с их непременным фарсовым ужасом перед обычными Canis lupus?
Похоже, у меня предназначение особое и специфическое, и с этим нужно считаться — время сейчас дает мне возможность выбора.
А потом наступило утро, и все было так, как было, но мой чемодан остался при мне, и мы уехали на серых «Жигулях», встретив по дороге колонну автобусов с детьми младшего школьного возраста.
Чернобыльские дети — их везли на турбазу. А далее мы поговорили на перроне с Лаумой о мяснике, поезд отправился по расписанию, и за окнами до самого Неляя был густой туман, потому что Пакавене уже исчезала с лица земли. День прошел в мелких хлопотах, старики спали на нижних полках, а я, пожалев перед сном о забытой фигурке банщика, подаренной мне Бароном в день ангела, спала на верхней боковой. Завтрашний день обещал быть не из легких, и мне следовало выспаться как следует.
Ах, как выли в эту ночь жестоковыйные вервольфы за пределами Национального парка, с какой ненавистью грубая шерсть их прорастала из розовой кожи, и псиной разило от разгоряченных тел монстров, и необрезанные уши их протыкали густые цветочные ароматы, и ноздри дрожали в предчувствии кровавого следа. Все было впереди, и духи забытых предков, как на картине Гогена, витали над колыбелью спящей, пытаясь прорвать тиски времени и рассказать о долгом пути своем, усеянном зловещими каменными статуями ошибок.
О, они уже знали, что делать и кто виноват, но взволнованная речь их растворялась в питательном гумусе и, подымаясь по сосудам стволов, смешивалась с шепотом листьев за окном, слегка тревожа сон героини в ее новеньком мире, где все пути были открыты, и розовые чайки носились над вечными каменными статуями, и косточки первопроходцев, уже припорошенные землей, снова и снова ломило привычной болью, когда она спрашивала себя на развилках дорог, кто же она в этом мире, откуда она родом и куда идет…
В Москве дождило, и нас никто не встретил. Тетка решила, что развитие событий идет по второму варианту — Андрей Константинович обещал подвезти вещи прямо в Балашиху, если не сможет из-за служебных дел отлучиться на вокзал. Мы разъехались на такси в разные стороны, и я, наконец, прибыла домой, в свой расписной русский рай. Что там осталось от Пакавене на подошвах моих кроссовок — заметить я не успела, потому что не раздевалась. Я позвонила матери, сказала, что жива и здорова, но исчезаю надолго, и буду писать, а моя новая интересная работа связана с посещением краеведческих музеев, и постоянного адреса у меня пока не будет.
Мои родители разошлись по отдельным счастливым семьям, когда я поступила в университет, и я уже слишком давно делала то, что хотела. Поэтому я позвонила на работу, и, быстренько сунув в большую сумку кое-какие вещи, фамильную безделушку и стандартный джентльменский набор — деньги, часы, документы, вышла на улицу и прошла к метро мимо продуктового магазинчика, известного в народе под названием «Поросенок».
Забегаловка у Патриарших прудов обслуживала приватных посетителей только по вечерам, но кое-кого там я знала лично — Кока Кулинар отмечал свой день рождения именно в этой точке Общепита, и необходимая мне информация не относилась к числу страшных тайн. Удостоверившись, что Кока не изменил привычек, я отправилась на электричке в Расторгуево, где обитал летом мой заведующий отделом, член-корреспондент Академии наук, бывший политзаключенный Владимир Иванович Ильин, отец моей близкой школьной подруги, не последовавшей по стопам отца к его горькому сожалению.
Он был единственным человеком, которому я выложила всю правду (или почти всю!), и он выслушал меня до конца. Я написала заявление об увольнении с работы и сказала, что позвоню сразу же, как устроюсь.
Он обещал информировать меня о состоянии дел и здоровья моих родственников и немедленно связаться со мной в экстренном случае.
— Мне искренне жаль, ты способный молодой ученый, и я всегда считал тебя второй дочерью, — сказал он мне на прощание, — но я могу тебя понять. Мою жизнь всегда режиссировал кто-то другой, и все, что я мог — это подправлять некоторые режиссерские ошибки. Но ты должна дать себе отчет — вернуться в науку сложней, чем уйти. Не бросай полностью своих занятий, если сможешь, а я пока придержу твое заявление.
