— Пара минут, — сказал он. — Еще пара минут.
Джуди кивнула. Ее руки замерли — а затем она, видимо, вспомнила, чем занимается, и они вяло вернулись к своим обязанностям.
— Не знаю, куда Тедди подевался. Не видела его утром. Не знаю, где он. Он глаз не сомкнул. Как и все мы, я так думаю. Потому что мы все… все наперекосяк, да? Гм? Джейми? Рождественское утро… совсем не таким оно должно быть…
Джейми потянулся назад и погладил ее по руке.
— Знаешь, ты не должна этого делать. Если не хочешь…
— Гм? Делать чего? А — твоя голова. Думаю, пока хватит. Если ты, гм, не… Я все равно неправильно это делаю, если честно.
Джейми встал и обнял ее, когда услышал первый резкий вдох, предвестник последнего приступа сухих и болезненных рыданий.
— О, Джейми. О, Джейми. Я в ужасе от собственной слабости. Я просто не могу… вынести…
Джейми, что уже стало для него привычным, не мог сказать ничего — ни ей, ни кому другому. Он осторожно отстранился, и Джуди посмотрела на него умоляюще. Он щелкнул по циферблату часов и указал на потолок. Джуди кивнула с печальным пониманием.
— Надеюсь, она… передай ей, что я ее люблю, хорошо, Джейми? Бедняжка Элис. Бедняжка Элис. Я должна была поехать с ней. Но я не смогла. Я просто не смогла.
Ну нет, подумал Джейми. Элис бы тебя не пустила. Я предлагал. Поехать с ней. Нет — она и слышать не хотела. Она проснулась, сказала она, в ужасе, где-то на рассвете. Ненавидя себя за то, что вообще уснула. Почему ты им позволил, Джейми? Почему позволил им дать мне эту дрянь? Мое место рядом с Лукасом. Куда они его отвезли? Куда ты ездил?!.. А Джейми коротко кашлянул и посмотрел вниз и в сторону: хорошо бы исчезнуть куда-нибудь. Ну, вообще-то, Элис, я, ну… не ездил. Никуда. С ним. Я знаю, что должен был. Но не поехал. Я просто — не могу объяснить. Но я знаю — я знаю, где он — о господи, Элис, пожалуйста — пожалуйста, не смотри на меня так. Я просто не мог ни о чем думать — ты же понимаешь? Гм? Смотри — смотри: бумаги — они оставили… бумаги. Он там. Мы поедем. Поедем прямо сейчас. Хорошо?
Но нет. Она, Элис, и слышать не хотела. Она поедет. Одна. Но, Джейми, — я хочу поговорить с тобой сразу по возвращении. Хорошо? В полдень. Полдень устраивает? Джейми кивнул. Полдень, хорошо. Потому что вернулась прежняя Элис, и даже более того — оживленная, с неестественно-яркими глазами и очень ответственная — в ответе, если угодно. Что в некотором роде стало облегчением; хотя, с другой стороны, совсем напротив (это, похоже, лишь подстегнуло мой страх).
Итак. Ладно. Сейчас полдень. Рождественский полдень. Господь всемогущий. Шагая по коридору, я заметил, что здесь очень жарко. В Печатне, похоже, слишком сильно натоплено. Может, надо сказать об этом? Тычку. Потому что это Тычок, знаете ли, обычно заботится о… подобных вещах. Впрочем, наверное, это не важно.
И. Я вновь стою в комнатах Лукаса, среди его вещей. Я погладил прессы, каждый по очереди, и прошел в заднюю комнату, где услышал шелест и метания занятой женщины, которой надо за стольким присмотреть. А еще я уловил запах… запах, который не мог толком… о да. Я понял. Я понял это за секунду до того, как увидел Элис и она махнула рукой на кресла. Сигара выглядела такой большой и странной в ее тонких пальчиках; я вдыхал аромат хорошей гаванской сигары, пока сидел и ждал. Дергал шнурок, сидя на краю кресла. Ждал дальше. Элис все время наблюдала за мной, рывками посасывала сигару, каждый раз, похоже, с удивлением обнаруживая дым во рту и быстро выдыхая его с явным отвращением. В конечном счете я заговорил первым:
— Как, гм… он? О боже…
— Лукас? — уточнила Элис. Интересно, что я должен был на это ответить? Кивнуть? Энергично запротестовать, что нет, о нет — я говорил о совсем другом человеке?.. Она выпустила в мою сторону тонкую струйку дыма. — Как Лукас? О — прекрасно. Он мертв. Лукас, знаешь ли… — Она резко повернулась и рухнула в кресло — по-моему, нарочно. — Хочешь выпить или еще чего?
Я покачал головой. Выпить? Нет. Я вполне доволен сигаретой, которую, оказывается, курю.
— Послушай, Джейми, — надо присмотреть за чертовой уймой вещей. Разделаться с ними. Не знаю, смогу ли я. В смысле, я попытаюсь. Итак, я думаю, лучше, если сейчас все пройдет очень быстро, — согласен? Я не хочу — вряд ли я вынесу, да и никто другой, наверное, не сможет, если мы… ну не знаю… силком заставим себя вернуться к какой-то нормальности… Боже — а потом опять страдать — от новых потрясений. Да? Ты согласен? Мы не можем позволить этому затянуться.
Джейми поднял руку и бровь в жесте полного согласия. В этот миг Элис могла бы предложить массовое и немедленное самоубийство, и Джейми был уверен, что охотно одобрил бы эту идею (по крайней мере, теоретически).
— Хорошо, — кивнула Элис. — Итак. Я расскажу. У тебя есть, я так думаю, — несколько, гм — вопросов, Джейми. Не задавай их. Я расскажу. Не перебивай — и выслушай, хорошо? Потому что повторять я не стану.
Джейми наблюдал, как она разглядывает дымящийся кончик своей сигары.
— Почему тебе на самом деле нравится курить, Джейми? По-моему, это ужасно.
— Ну, — сказал Джейми (прикуривая очередную сигарету), — я бы не сказал, что мне это на самом деле, ну — нравится. Это просто овладевает тобой исподволь. Трудно завязать. Хотя я завязал — завязал однажды. Завязал с этим. — Проще, знаете, говорить об этом, чем о том, что надвигается. — И, конечно, гаванские сигары, ну — это совсем другое. Особенно если ты к ним не привык и так далее. Кстати, а зачем ты, на самом деле, э?..
Элис уронила сигару в большую гладкую хрустальную пепельницу.
— Для запаха. Вокруг. А перед этим я приготовила себе джин с оолонгом. Для запаха. Омерзительная гадость. Понятия не имею, как он!..
И Джейми напрягся, когда Элис оборвала фразу и закрыла глаза. Иисусе, если Элис сломается, мне точно конец…
Она шмыгнула носом и пальцем смахнула ресничку с липкого века.
— Прости. Прости, Джейми. Теперь все хорошо. Хорошо. Расскажу. Хорошо. Когда ты… нас нашел… мы были одеты, да? Так, что ты, может, подумал?.. Ну — что до меня, это легко объяснить. Ему это нравилось. Вот и все. Ему нравилось, когда я в определенное время дня — собственно говоря, как раз перед его особыми часами — одевалась подобным образом. Для него. Я думаю, многие мужчины лелеют такие фантазии. Вроде как вариации на тему. Хотя далеко не все решаются их осуществить. Разумеется, для этого нужна исполнительная партнерша. Такая, как я. Итак. Дальше. Ты ведь не знал, да? Что бродяга — это на самом деле Лукас? Нет. Не знал. Никто не знал. Кроме меня. И Гитлеров, конечно. Да, да — я знаю, знаю: у тебя есть вопросы. Я же сказала — не спрашивай. Я все расскажу. Потом про них еще скажу. Они по-прежнему всех озадачивают? Гитлеры? Или их больше не замечают? Как бы то ни было. Он, Лукас, очень гордился, знаешь ли, своей маскировкой. Переодевания возбуждали его. Однажды он говорил, что почерпнул эту идею из каких-то рассказов, как же их там?.. Рассказов о Шерлоке Холмсе. Я не совсем понимаю, о чем речь, — может быть, ты в курсе? Я их не читала. Вряд ли они бы мне понравились. Ты тоже не читал? Ну вот видишь. Ладно. Я спросила его — ну разумеется, я спросила, зачем он это делает, и очень долго он ничего не отвечал. Поэтому… я пыталась догадаться сама. Но не смогла. Такое случается — может, ты это поймешь, Джейми: думаю, ты поймешь. Ты живешь… рядом с кем-то, с человеком, подобным Лукасу, и ты теряешь волю, талант, умение… если они вообще у тебя когда-то были. Думать. Что-то решать. Для себя. Потому что ты ведь знаешь, что за тебя давно все продумали. Все решили. Итак. На этом фронте я ничего не добилась. Поэтому я просто ждала, пока он мне расскажет. Он всегда это делал, рано или поздно. Рассказывал мне. Всякое. Если хотел, чтобы я знала. Только тогда. О боже, знаешь… я снова это сделала, только что. Ты слышал? Ты это уловил, Джейми? Когда я сказала «с человеком, подобным Лукасу»?.. Как будто. Как будто… Ну ладно. Он сказал, что пребывание в шкуре бродяги… освобождает его. Переводит его на другую сторону. И, пожалуйста, не спрашивай меня, на другую сторону чего, потому что я не знаю, а он так и не сказал. Еще ему нравилось смотреть в глаза людей, которые видели перед собой не Лукаса. Это помогало ему, говорил он, получше нас узнать. В основном он видел терпимость. Только у Фрэнки, говорил он, в глазах отвращение — и страх. Почему так, спросила я. И он ответил — о, неужели ты сама не понимаешь, Элис? Нет, ответила я, — нет, Лукас: я правда не знаю. Вот и все: он мне так и не объяснил. А ты не знаешь, Джейми? Просто потому, что она юная и красивая? Как по-твоему, это возможно? Может быть. Я не знаю. Ну ладно. Видишь ли, это Гитлеры помогали все устроить. Они живут в туннеле. Ты об этом знал? Нет? Ну конечно, нет. Может, ты даже не знал, что там вообще есть туннель, а, Джейми? Нет. Видимо, не знал. Ладно. Они живут там — это совсем не так мрачно, как звучит, — и они следили, чтобы он выходил из Печатни и входил незамеченным. Там есть специальный лифт. А туннель, понимаешь, — он более или менее ведет туда, где он обычно сидел. Ну, знаешь: его берлога. Где он, собственно говоря, проводил большую часть, ну — особых часов. А еще Гитлеры занимались стиркой. Что, я знаю, звучит… понимаешь, хотя он всегда выглядел таким кошмарным и грязным во всех этих тряпках… ну, прошлой ночью, ты, может, заметил. А может, и нет. Может, ты об этом не думал. Вполне естественно. Но хоть они и были драными и ветхими, эти тряпки, они всегда оставались безупречно чистыми. Понятное дело. Это же Лукас, в конце-то концов… Боже. Никогда не думала, что буду все это рассказывать. Говорить о нем. Говорить о нем. Ты уверен, Джейми? Что не хочешь выпить? Я не могу решить, хочу ли я. Может, шампанского…
