— Из меня, душа моя, политик — как из фюрера Моцарт.
— Ну, а кем же?
— Не знаю. А хотел бы — писателем. С детства мечтал.
Отто, который дрых без задних ног, почему-то проснулся, когда Бальдур осторожно лег рядом.
— Все будет хорошо, — сказал ему Бальдур. — Спи.
Он принял решение. Если уж ему теперь никак не повлиять на то, что случится с его семьей, значит, он сделает все, чтоб хоть Отто остался в живых. Бальдур не умел быть совсем один на свете. Не представлял, как будет жить, если не будет знать, что где-то кто-то любит его и ждет.
Наутро — к превеликому удовольствию Франца Рама — Маргарита отыскала для этой опасной парочки другое жилище. Причем не сказала брату, где. Она словно в сговоре с ними, подумал Рам, и все трое мне не доверяют. Ну и пожалуйста. Меньше знаешь — крепче спишь.
Все втроем вышли на улицу, и Маргарита сказала:
— Провожу. Это дом Хуберов. Они согласны сдать комнату, но только, разумеется, не нацистам… Так что теперь вы, Бальдур, писатель. По происхождению австриец, конечно. Говорите вы так, что немца в вас не узнаешь — все же сколько в Вене прожили…
— А я тогда кто? — спросил Отто.
— Муза, — засмеялся Бальдур, — точней, муз. Да ладно тебе! Друг писателя, и все.
— Что-то я не слышал о профессии «друг писателя», — может, Отто не верил в успех этой затеи, потому и брюзжал.
— Да ладно тебе!
— Вам, Отто, — сказала Маргарита, — даже фамилию можно не менять. В Австрии она встречается. А вот вам, Бальдур, лучше б для пущей надежности поменять и имя — ваше лицо в сочетании с именем покажется знакомым любому австрийцу, даже отроду не бывавшему в Вене — как показалось мне этой ночью. И как же вас будут звать, сокол вы мой?..
Отто подозрительно посмотрел на Маргариту, потом на Бальдура — что за нежности?..
— Сейчас вы опять похожи на хищную птичку, — сообщила Маргарита.
— Сокол, говорите? — хмыкнул Бальдур, — А что. Фальк — неплохая фамилия для писателя. Коротко и звучно.
— А имя?
— Пусть будет Рихард, — лицо Бальдура на миг омрачилось, — в честь моего сына, которому всего год…
— Отлично. Только вот ваши документы…
— Господи, мало ли что тут можно придумать! Какие в войну документы! — усмехнулся непрактичный и наивный Ширах, который даже за годы бумажной гауляйтерской работы не понял, сколько могут значить бумаги.
Комната оказалась прекрасной, а хозяева милыми — точней, милыми они были с Отто, он напоминал им сына, который пропал без вести в 43-м. К Бальдуру они относились с тем осторожным и несколько недоуменным почтеньем, с каким порой люди простые относятся к странным птицам вроде писателей. Вроде бездельники — но ведь поди-ка, попиши целый день, голова распухнет!
Бальдур просто сиял, играя в новую игру. Кроме всего, это помогало ему меньше думать о том, о чем он говорил Маргарите на кухне. У Рихарда Фалька не было семьи.
Отто снова подумал о том, что Бальдуру, по-хорошему, следовало бы податься в актеры. Это была самая вдохновенная игра в Шираховой жизни, потому что от достоверности этой игры зависело его спасенье.
Бальдур сразу поинтересовался у хозяев, нет ли у них пишущей машинки. Машинка мастеру токарного дела Хуберу была ни к чему.
— Как жаль, — сказал Бальдур, — у меня как раз родился сюжет для нового романа… Ну ничего, я привык работать в любых условиях… Купи бумаги, Отто.
Отто покорно раздобыл писчей бумаги и плюхнул ее на стол перед Бальдуром.
— Давай, пиши… писатель.
— Ну вот, как всегда! — вещал Бальдур, — Вечно ты не веришь в то, что мне пришел хороший сюжет!
— А про что вы пишете, герр Фальк? — почтительно спросила фрау Хубер.
— В основном детективы. Отличный жанр — помимо стремительно развивающейся фабулы, в них можно вместить и психологизм…
— О, — сказала фрау Хубер, — я люблю детективы. Но, кажется, ваших не читала.
— Я писал под псевдонимом, — скромно заявил Бальдур.
— Под каким же?
— Пусть это останется моим маленьким секретом, милейшая сударыня.
После чего тетушка была уж совершенно уверена, что перед ней один из ее любимых писателей.
Дабы предаться творческому процессу, автор удалился в свою комнату. Там сидел и гнусно хихикал Отто.
— Первое дело — это название, — Бальдур, казалось, говорил на полном серьезе, — А у хорошего детектива название обязательно должно начинаться со слова «тайна» или «секрет».
Он размашисто написал сверху первого листа слово «Тайна».
Отто откровенно рассмеялся, поняв, что «хороший детектив» будет пародией.
— Тайна старого замка или там рыжего чемодана — это как-то не захватывает, и потом, напоминает Эдгара По. Почему-то. Итак, должна быть чья-то тайна. Какого-то мужчины. А лучше женщины — это куда оригинальнее. Отто, назови мне какое-нибудь дурацкое женское имя.
— Анна-Августа Штюбен-Кессерлинг.
— Идиот. Нормальный детектив должен иметь американский привкус. Не из-за преступника, а из-за полицейского. А у нас в Германии всегда была такая тупая полиция, что на успешное расследование надеяться не приходится. Не про Гиммлера ж мне писать.
— Не порть мне с утра настроение… Ну, Бальдур, по американской части у нас ты, вообще-то. Я не знаю, какие там дурацкие женские имена.
— Не знаешь — назови свое любимое.
— Ну… Майра.
— Тип-топ. А теперь любую фамилию, но дурацкую.
— Лоу.
— Что в ней дурацкого? Обычная фамилия.
— Тогда Лой.
— Это что за ужас?! Что это значит?
— Понятия не имею, но звучит глупо.
— Точно. Нечто среднее между «Лоу» и «Лей», вот откуда ты это взял, наверное. Тип-топ названьице получилось: «Тайна Майры Лой».
— И в чем ее тайна?
— А я знаю? В процессе поймем. Но уже ясно, что она будет спивающейся учительницей музыки.
— Почему??
— Потому что Лоу, Фредерик — это такой музыкант. А почему спивающейся, можно не объяснять?
Работа в столь бурном темпе уже к вечеру принесла достойные плоды: смущенной и крайне польщенной фрау Хубер была зачитана первая глава детективного шедевра. Глава леденила кровь во всех смыслах этого слова. Во всяком случае, в ней, по законам жанра, фигурировал труп — точней, одна его голова, кою и обнаружил под крышкой рояля настройщик. Разумеется, рояль принадлежал учительнице музыки госпоже Лой, с которой этот самый настройщик порой предавался любви — разумеется, на крышке этого самого рояля, отчего тот расстраивался снова, и у настройщика появлялся достойный предлог прийти завтра.
По стилистике это представляло из себя коктейль из не в добрый час помянутого Эдгара По, порнографической газеты «Штюрмер» и журнала «Панч». Кончалась глава многообещающей фразой «Ее странно бледные ноги показались ему подозрительными».
Но более всего радовало то, что фрау Хубер с волнением спросила:
— Что же будет дальше?..
Утром следующего дня Рихард Фальк заметил фрау Хубер:
— Загнали б вы кур в курятник, если не хотите, чтоб они умерли мученической смертью…
Американцы входили в Швац. Стучались в каждый дом. И небольшой, аккуратный белый домик с ухоженным садом встретил их очень мило — в садовой калитке появился какой-то улыбающийся мозгляк с растрепанной шевелюрой, в клетчатой рубашке (точь-в-точь преподаватель колледжа на отдыхе) и на чистейшем американском английском сообщил:
— Нет тут никаких нацистов, что вы, и оружия у нас тоже нет…
Отто только подивился — Бальдур настолько вошел в роль писателя, не имеющего никакого отношения к войне, что в одно мгновение рослый, с отличной выправкой офицер «Великой Германии» преобразился в сутуловатого, тощего интеллигента, взгляд которого был близоруким даже в очках.
Дом даже не обыскали.
Авангард части расквартировался здесь, остальные были пока еще в Инсбруке.
Рихард, Отто и фрау Хубер тихонько слушали радио. Вещали по большей части англичане.
А радио в те дни слушали все — и многие женщины после прослушивания коротких сводок — зависело от ситуации — или плакали открыто, или изо всех сил скрывали слезы.
«Бывший имперский наместник Вены и бывший имперский руководитель молодежи Бальдур фон Ширах мертв…»
Хенни, подумал Бальдур, если ты слышишь это — вдруг тебе приходится скрывать слезы? Ты сможешь. Только не верь. Не верь. Не верь.
Он повторял это как молитву.
Фрау Хубер горестно вздохнула.
— Теперь будут убивать всех, — сказала она, — всех, кто попался на их пути. И чем им мешал этот гауляйтер…
— А вам он не мешал? — осведомился Бальдур.
— Нам?! Бог с Вами, герр Фальк, вон у соседки дочка живет в Вене с мужем — так те говорят, что за такого гауляйтера молиться надо… Тихо, спокойно, никаких тебе выстрелов, никаких судов…
