— Да, ты знаешь… вот ты всё говоришь — зачем ты всегда всё испортишь? А я всё думаю — почему я не с тобой? Почему тебя трахаю, много, часто и с изуверским удовольствием? Да тебе ещё и нравится это. Так ведь? Нравится. Вот, а Гдеты… хотя, нет, мы про тебя сейчас решили поговорить. Так вот. Ты не будешь смеяться, и я скажу. Я тебя люблю, Дика. Не веришь? Чего смеешься?
— Да, нет, плачешь! — не утираюсь, не стоит. Мне не стыдно. И вообще, всё равно нихрена не видно, на этом чердаке такая темень. А на улице, наверное, жуть какая холодрыга, снег выпал. Но мы сидим на трубе, даже куртки поснимали.
— А, ну поплачь. Тоже хорошо.
Циничная сука! Вздохнуть больно. Грёбанная правда. Ну, что ещё?
— Так вот. Дикая моя, я тебя люблю. Не стану нудеть — но не так, как ЕЁ, ты сама знаешь. Вообще, для чего я сейчас всё это говорю? У нас же с тобой идеальное взаимопонимание. Я и сам то и дело не понимаю, почему мы не с тобой. Но ответ знаешь и ты, точно так же, как и я! Разве нет?
— Нет.
То ли самое он мне скажет, что я думаю? Настолько ли мы друг друга понимаем, как я полагаю? Больно, аж замираю.
— Ладно, объясню! Всё же стоит выяснить… настолько ли мы друг друга понимаем, как я полагаю…
Что?? Воздух застревает в горле.
— Ты мне — как самое родное существо в мире! Хочешь — убей меня за эти слова! Логичнее логики было бы нам быть с тобой! Но ведь ты — это я! Нам с тобой — то есть мне, если можно говорить «я» о двух людях сразу, а в нашем случае можно! Так вот, мне — этому самому двуполому мне, требуется кто-то… ну, пара! Понимаешь! Мы с тобой — один, а Гдеты — наша пара… ну, то есть, моя! В смысле, если ты и я — это одно Я!
— Блядь, да ты точно законченный урод! — прошептала я, качая в темноте головой. Я верю ему — Господи, за что, почему я ему верю!
— Ты — шиз, придурок! Твоё место в дурке, псих хренов! — ору я, не выдержав распирающей любви и доверия. Я верю, верю — он прав, как бог, как дух святой! Ведь всё так просто и… Вскочила, и побежала прочь, прочь!! Что я делаю? А это уже моя логика. Надо играть, будто я его не понимаю а то вдруг он поверит мне, так же как и я ему? И в то же время, слыша топот его гадов за спиной, чувствуя, что он догоняет, я не бегу так, чтобы действительно убежать. Я жду, что он догонит, и мне очень стыдно, что я его понимаю, а он понимает, что я имею в виду, убегая.
— Да, именно, девочка моя! Вот вместе туда и отправимся! — хватает в темноте, на вылете из окна подъезда — я оказывается, успела спуститься на какой-то этаж, и думала уже выпрыгнуть в окно!
С блаженной болью утыкаюсь ему в грудь, и хохочу. Игра удалась. Он целует меня, мысли расплываются… и я знаю, снова и снова знаю, что ни за что не прыгнула бы, и вид делать не стала, если б он не бежал за мной. Эта пошлая игра. Эта великая актриса Дикая Дика играет лишь для него! Как он целуется, хоть подохнуть — лишь бы на последок он ещё поцеловал…
Но в то же время, — думаю я, успокоившись в его объятьях, сидя на теплой трубе — хоть и страшно признаться, но меня устраивает, наша любовь втроём, вернее «вдвоём», раз уж мы оба считаем себя одним Я. Ветер меня упорно ломает, чтобы я призналась себе, научилась бесстыдно признаваться себе в самой себе, в том, что мне действительно нравится. Нравится мне, а не той, кого я ломаю, и уже закостенело привыкла выламывать перед всеми и собой. Привычки, воспитание, окружение, общество… а вот он отлежал в дурке, и именно за то, что не хотел, вернее не умел как-то ломаться, и в первую очередь перед самим собой. Пусть вся эта его правда не был никакой и никогда правдой, она была ею. Он не врал себе, он врал всем. А врачи догадались, что он себе не врёт, и это называлось шизофренией с каким-то там синдромом, я постоянно забываю, сложно выговорить. Это сначала, а потом ещё добавили. Сколько у него теперь степень — я не знаю, он не говорит — я не спрашиваю. Боже, какой я шок испытала, сколько боли вынесла, как корила себя, и раздумывала без конца — можно ли допускать такую бесстыжесть, так откровенно быть? Носить кучу масок при себе, но всегда быть голым под тонкой кожурочкой, и так ловко этой шкуркой пользоваться, что никто и не увидит в упор, что ты голый под ней, что вот она — душа твоя, совсем — совсем близко! И показывать её только тем, кому хочешь показать. Зато и обидеть кто угодно может, но — в чём главная фишка Ветра — кто угоден ему, тот и обидит. Он сам решает, на кого обижаться! Боже, я недолго этому училась, меня так увлекло быть самим своим, и действительно жить, играя. Ах, как он это совмещает! Я благодарна судьбе, что он встретился мне! Пипец просто, да невозможно было не встретить! И слава Богу, не поздно! А то ведь как бывает — встречают, и хотели бы научиться снова быть у этого Встреченного, но настолько закостенели, что всё… «И что тебе останется вместо мечты? Ухаживать за нею, поливая цветы…»
Очнулась я от чувства жжения в спине, будто под ней сковородка. Оказалось, я заснула. Даже не надев трусов на горячей чердачной трубе. Села на ветровой куртке, оделась. В промежности — жуть, все сухо и противно. Пыли, наверное, набилось… харэ трахаться где ни попадя. Не к добру это! Поморщилась, огляделась — Ветер сопит на грязнющем полу у моих ног. Мне это показалось забавным, я тихо рассмеявшись потрогала его босой ногой.
— Вот, Ветерок, теперь и ты моя рабыня! Валяешься в пыли у ног Госпожи Дики, по всем правилам садизма!
Он недовольно заворочавшись, резко скинул с себя мою ножку. Ни хрена себе, обидно! Посопев, я встала и обувшись, пошла исследовать наше сегодняшнее пристанище. Темнотища, пылища — жуть!
— Блядь!! — это я башкой обо что-то долбанулась, прилично так!
Вдруг стало страшно, и я почти бегом, на ощупь выставив руки перед собой, помчалась назад, к Ветру. Там откуда-то слабенько свет сочится, и видно хоть что-то, силуэт Ветра. Он не проснулся. Я села на трубу, и надувшись, сложила руки между колен, смотрела на него. Ну как же так? И чем себя занять — мне ску-учно! От нечего делать, принимаюсь тихо насвистывать, желая разбудить Ветра, но не желая, чтобы это выглядело намеренным! Как раз верно вымеряла тональность — он нервно передернувшись, поворачивается ко мне личиком, и открывает любимые глазки. Я моментально замолкаю, с радостью выжидательно глядя на него. Он страшно недоволен, шипит:
— Ивана, ты охренела! Я спать хочу, как скотина рабочая! Мне на работу завтра…
— Сёдня… — механически поправляю. Ого, ничего же себе, на работу ему! А как же я? Опять в отстой?
— Всё, спи давай. Или сиди хотя бы спокойно!
— Ну… дай хотя бы сигарету, — ну и спи, урод!
Он долго шарится, матерясь полушепотом, протягивает сигаретку.
— А жигууу? — ною «очаровательным» женским голоском.
— Уф, блядь! — не выдерживает он. Но ничего, у меня настроение такое придурчивое. Прикурила, сижу. Я его хорошо знаю, сейчас присоединится. Если потревожишь — у него слетает с катушек сон. И точно, поворочавшись какое-то время — я не успела и половину скурить — шумно вздохнув, садится.
— Дика. Ты меня добила! Теперь и не уснуть нихрена…
Тоже закуривает. Ути, моя прелесть!
— Давай, споём тогда, дура ты моя!
— Давай!! — обожаю эти резкие перемены в его настроении!
Это сверхценные моменты — он никогда не поет, нигде и ни с кем, только со мной — и очень редко.
Так остаток ночи мы и просидели покуривая и попевая, на горячей трубе. Перед самым уходом случилась общая истерика — ржали, как бешеные, чуть не упали с лестницы, а от чего, не знаю!
Ну, бывает…
Стояла на остановке, собиралась поехать в переход, на стрелку с народом, полабать-побухать по старой памяти. Вдруг остановилась дорогая, длинная чёрная тачка, прямо возле меня, стекло опустилось:
— Ивана? — красивый, стильно растрёпанный мальчик смотрел на меня с восторгом.
— Ринат?? — у меня глаза на лоб полезли — это ж моя «типа первая любовь», мой дебютный парень!
— Привет, чертёнок! — он распахнул дверцу: — Садись!
«Чертёнком» он называл меня за пристрастие к анти-гламуру панк-рока «риал бэд гёрл».
— А ты помнишь, надо же! — села я рядом.
Он кивнул, слегка касаясь моих губ губами.
— А как же? Забудешь тебя! — и улыбнулся озорными чёрными глазами:
— Куда ты сейчас?
— Я в переход, к панкам думала гнать, на Горс!
— Ага, совсем не изменилась! Всё та же «бэд гёрл», и «Панкс нот дэд»?
— Да и ты, знаешь ли, всё тот же! — ответила я, рассматривая его: — Только, кажется, подрос немножко?
— Ну да, есть такое дело! — пожал он плечами: — А давай не поедешь ты к своим панкам, а рванём куда-нибудь, посимпатичнее, выпьем, побазарим!
— Давай! — моментально согласилась обожающая спонтанности я. Почему бы и нет?
Но в «Лидо» мы сидели недолго — он заговорщицки подмигнув, предложил взять дешевого алкоголя, и завалиться в подъезд, поиграть в детство, посидеть на ступеньках, как мы любили делать подростками, в пику предкам! Ринатка ведь парень моего круга, по деньгам и образованию, и по возрасту. Мама была очень довольна таким «приобретением», думая, что я вращаюсь со своими «ровнями». А я вообще не понимаю, как наличие денег может делать тебе ровню из людей? Или напротив, не ровню. Вот его мамашка была чуть не в истерике, когда увидала меня! Я была маленькая, худенькая (это уж потом враз вымахала и растолстела в половину себя!), глазастая, стриженная лохмами во все стороны, жутко красилась, и вообще этакая «девочка-Сто-булавок». Но Ринатка ни в какую не желал бросить меня, молча снося истерики и бойкот мамочки. Даже думал жениться, и убежать в какую-нибудь Америку, где мы будем учиться в одном университете, и ходить на все концерты «Эксплойтэд» для меня и «Слипнот» для него! Он альтернативу очень любил, и до сих пор любит, потому и не чувствовалось расхождения во вкусах особого.
