Однако со временем я втянулся во всю эту никчёмную кутерьму. Каждый день я ездил по пресс-конференциям, митингам, спортивным соревнованиям, а то и вовсе по детским утренникам, после чего возвращался в свой отдел и в течение примерно получаса обрабатывал нарытую информацию.
Нас было человек шесть, а нормальный компьютер один. При этом был ещё один «ненормальный», кстати говоря, 286-й (так, к разговору, затеянному в предыдущей главе), и тут у меня были все преимущества, потому как работать на нём умел только я один. Моя вечная бедность на сей раз сыграла положительную роль. А то бы я, как и все остальные, часами ждал, пока Аня выйдет из интернета или пока некая девушка Катя закончит свой материал, а надо сказать, что на написание одной странички сухого информационного текста у неё уходил почти весь рабочий день.
В принципе, я благодарен судьбе за те три месяца, что я проработал корреспондентом. Я вновь научился много ходить и не уставать, а главное — засыпать без таблеток. Кроме прочего, однажды, после корпоративной пьянки, девушка Аня попросила меня её поцеловать, что я незамедлительно с нею проделал. И этот поцелуй позволил мне вспомнить, что я всё же мужчина, ибо в последний раз до этого я целовался больше трёх лет назад.
Спасибо тебя, Аня! У меня даже хуй встал.
Окрылённый этим успехом, я ровно через неделю уволился.
И всё-таки я не могу избавиться от банального вопроса, зачем мы живём. Не могу, что со мной ни делай!
И, вследствие этого, по-прежнему не могу понять, зачем я пишу. Зачем пишут другие, мне ещё более непонятно. Такие дела.
Моя мама называла это игрой в «представлёныши».
В детстве больше всего на свете я обожал качели. Я мог качаться на них часами, неизменно представляя, что я лечу на самолёте над горами, лесами, морями и реками. Эти полёты, как правило, имели весьма благородные цели. Чаще всего я летал спасать всевозможных девочек из заточения в башнях или темницах каких-нибудь злых колдунов. Я разговаривал с этими воображаемыми девочками вслух и отвечал за них сам себе. Короче говоря, я был благородный рыцарь на белых качелях.
Но, в принципе, когда не было возможности качаться, я обходился и без качелей. Неизменным оставалось одно — представление себя не тем, кем являюсь, и не там, где на самом деле я нахожусь.
Так, например, когда в шестилетнем возрасте меня обварили кипятком, и я попал в больницу на целых полгода, я представлял, что я — красный командир, получивший боевое ранение, а больница — это, ясен пень, военный госпиталь.
Теперь, когда я уже пережил Михал-Юрича Лермонтова и пережил, соответственно, период, когда мне казалось, что я тоже пережил свои желанья и разлюбил свои мечты, я опять продолжаю мечтать и представлять себе что-то. Только теперь я представляю, что нахожусь в другом периоде собственной жизни, чем на самом деле.
Как правило, ни один из представляемых периодов моего будущего на самом деле не нравится мне. И тогда я представляю, что мне семьдесят пять лет, и наконец-то можно уже ничего не представлять, а лишь вспоминать о том, чего на самом деле со мной ещё не произошло, потому что о многом из того, что уже реально случилось, я не хочу вспоминать уже сейчас, в двадцать восемь.
Дима Широков, ныне ви-джэй канала «Муз-ТВ», с которым некогда мне довелось учиться на филологическом факультете Педагогического Университета имени Ленина, в оное время был чудовищно религиозен. Он читал православные брошюрки вперемешку с Довлатовым и Юзом Алешковским, травил армейские анекдоты и с большим юмором и истинным талантом рассказчика, который в тот период проявлялся в нём наиболее ярко, повествовал всем желающим о своих приключениях в стройбате. Иногда, особенно по дороге из института к метро, его пробивало на серьёзку, и он беседовал со мною за жизнь.
Однажды он сказал мне, что все мои беды происходят от того, что я, будучи изначально немирским человеком, всё время пытаюсь установить какие-то сложные отношения с миром, а это, мол, и неверно.
«Что тебе мир?» — назидательно риторил Дима Широков и продолжал: «Он плохой! Оставь его в покое, и всё будет нормально!»
За точность реплики я не отвечаю, слишком много лет прошло, но определённо что-то в этом духе.
Но как раз это-то у меня и не получалось. Ни тогда, ни тем пачее позже.
Не могу я оставить мир в покое, хоть он и впрямь плохой, и даже ещё хуже, чем принято думать. Но не могу я его оставить! Как же он без меня? Вдруг погибнет?
Теперь о Красивой Сказке.
Всё дело в том, что хотя у меня и нет на данный момент никаких поводов для писания, поскольку мне абсолютно всё похуй (как никогда! Ведь чем дальше, тем больше!), хотя при этом я на подъёме (вот парадокс!), я всё-таки не могу избавиться от ощущения обязанности продолжать на своём месте непрерывную, на данный момент подрывную деятельность. Что ни делай со мной, что я с собой сам ни делай, но мне нельзя оставлять божий промысел!
Хуёво у меня с деньгами, нет времени на любимое дело, которое к тому же и получается у меня лучше всего, будущее туманно, опасаюсь так же, что А не выдержит перегрузок, неизбежных при совместной жизни со мной, но… Всё-таки не могу я избавиться от чувства ответственности за будущее этого худшего из миров. И заебал он меня донельзя, но я всё-таки что-то корябаю и, ей-богу, отнюдь не только затем, чтобы, как говорится, сохранить самого себя. Тем более, что я всё хуже понимаю, что же это означает — «сохранить самого себя». По-моему, это какая-то хуйня. Обычное стереотипное клише ненавистных 90-та%, за которым, как обычно, ничего не стоит. И вообще, мне кажется, что люди, у которых не вызывает недоумения эта конструкция («сохранить самого себя»), очень плохо, если не сказать, что совсем не, понимают, что такое время как таковое.
А я понимаю сие хорошо. И моё прошлое, равно как и настоящее — прямое тому подтверждение.
Теперь о Красивой Сказке.
Всё дело в том, что за последние 13–14 лет всех без исключения граждан нашей многострадальной кулёмы-отчизны постигло тяжёлое разочарование прямо-таки во всём, начиная с сомнений в существовании каких бы то ни было искренних чувств и заканчивая уверенностью в невозможности нормальной жизни в родной, отдельно, блядь, взятой стране, не только, простите за каламбур, при жизни, но и даже в далёком будущем.
Это произошло со всеми. И неважно, что 14 лет назад мне было 14, а теперь мне 28, и у меня просто начинается кризис среднего возраста. Я только частный случай общего дерьма.
Поскольку нет человека, о котором я знал бы больше, чем о себе самом (хотя то, что я о себе знаю — тоже только верхушка айсберга), то я снова, как и в романе «Новые праздники», хочу кое-что вспомнить и, что греха таить, влёгкую проанализировать, почему со всеми нами случилось такое говно, вместо ожидаемого благоденствия.
Ведь у каждого из меня и моих близких друзей, тех, кого я считаю «своими», всё-таки очень много общего с ненавистными 90 % человечества. Да, отличий много и они настолько серьёзны, что я по-прежнему, тем более сегодня, не имею ничего против тотального уничтожения тех, кто мешает мне быть самим собой ((2-a) Я — Бог! Я хочу созидать миры!!!), то есть гибели 90 % всех человеков ((2-b) Я хочу только одного: никаких ограничений в творчестве! Никаких! Ни для себя, ни для кого бы то ни было! Существует легенда, согласно которой господин Микеланджело своими руками убил некоего юношу, чтобы потом писать с жизненно необходимой ему натуры. Лично я далёк от этого, но вы меня хоть убейте, — я не вижу в том ничего дурного!..
For mudak’s only!!! Я не оправдываю убийство! Я оправдываю Творчество!), но ведь и общего у нас много ((2-c) Я — бог не потому, что я всё могу, а потому что такой же хороший гусь в человеческом плане).
И я точно знаю, что вначале Красивая Сказка была у всех. Потом многие не выдержали, сдались, отупели, превратились в скотов, но… вначале-то была Красивая Сказка…
Я не могу об этом забыть. Да и не хочу…
«Отсосать!», как сказал однажды Максим Горелик хамоватым секьюрити в клубе «Улица Радио», когда его стали обыскивать на входе перед началом выступления нашего «Другого Оркестра», где он в ту пору служил вокалистом.
Где-то в середине октября 1994-го года у меня в квартире раздался телефонный звонок. «Привет, Макс! Это Катя, которая живёт на метро „Аэропорт“! У нас тут вечеринка, приезжай!» — сказала моя, на тот момент недавняя знакомая, Катя Живова.
Я, честно говоря, очень обрадовался и немедленно тронулся в путь. Меня вообще радовал тот факт, что я-таки нашёл себе новую тусу, где мне действительно хорошо и относительно весело. В конце концов, мне же тогда был двадцать один год, хотя я уже и успел дважды официально жениться и ещё более официально развестись.
