Александр Башкуев
Убить Архимеда
Последним оплотом эллинского мира на пути захватчиков-римлян стали архимедовы Сиракузы. Долго держался сей славный город благодаря уму и изобретениям Архимеда.
Когда к нему подошел римский солдат, Архимед решал очередную задачу. Убийца спросил его: «Что ты хочешь?» — и Архимед отвечал: «Отойди, ты заслонил мне солнце!»
Убийцею Архимеда стал центурион по прозвищу «Брут», что значит, — «Дурак».
«Детская Энциклопедия».
Брут (от «Дурак, скотина») — пример «нарицательного родового имени». В отличие от «собственных родовых имен» почиталось знаком отличия и закреплялось за родом в исключительных случаях.
Известны две династии Брутов:
1) Юлии Бруты — потомки патриция, консула и пожизненного сенатора Марка Юлия Брута. Марк Юлий Брут возглавил народное восстание против последнего из Римских царей Тарквиния Гордого…
…Марк Юлий Брут стал первым консулом Римской республики и получил прозвище «Дурака» за отказ от царского титула…
…После смерти признан «отцом Города», а прозвище стало «родовым именем нарицательным» для всех потомков его…
2) Юннии Бруты — потомки плебея, консула и пожизненного сенатора Марка Юнния Брута.
Марк Юнний Брут…убил Архимеда…
«История Римской Республики»
В небе загрохотало и на землю упали первые капли дождя. Мои люди стали подниматься с земли, старый Ларс вытянул из костра горящую головню покрупнее, а молодые солдаты стали вылавливать раскаленные угли и складывать в обмазанную глиной плетенку. Я тоже встал с разбитой скамьи, вытащенной из ближайшего дома, и приказал:
— Всем в укрытие. Чихом Архимеда мы не убьем, а соплями — не напугаем. Пошли.
Наш лагерь располагался внутри огромного, разбитого войною и временем здания, притулившегося у крутого склона местной горы на широкой полукруглой площадке, выдолбленной прямо в скале. Задняя часть скалы постепенно загибалась кверху и изнутри все это выглядело неким подобием четвертинки яйца. Сооружение господствовало над зданиями внизу и я установил тут гигантскую катапульту, захваченную нами у грекосов. Когда местная мразь чего-то волнуется, пары камней хватает на то, чтоб они на пузе к нам приползли — моля не рушить их крохотные дома.
Да и акустика здесь хороша, — отдаешь приказ, а слышно — далеко вокруг.
В начале войны мы входили в такие вот города, а там — греческие домишки — один на другом. Не люблю я их, — глухие стены, узкие окошки, плоские крыши, а на них — балеарские пращники африканцев… Не один легион полег в таких городках, да теснинах, пока да нас не дошло: «Не входить в город»!
Довольно пары тяжелых катапульт на высотах и мерзкие греки сами выносят ключи от их мерзкого города…
Правда, для этого нам сперва пришлось разбить греков, да забрать у них катапульты — в Риме у нас таких пока что не делают. Пока. Ну, да не беда главное, — Осознать Принцип.
Главное, что мы поняли, — легионам нужен простор — «пространство маневра»! Тогда и не повторится то, что при Каннах…
Ларс рассказал нам, как африканцы разделались с нами при Каннах, так что я теперь больше всего боюсь потерять вот это — «пространство». Черномазые здоровей и крепче любого из нас, но им не хватает воображения и дара видеть бой — целиком. Всякий раз, когда за нами «пространство», как бы ни началось то иль иное сражение, — мы ломаем врага. Ну, а ежели нет…
Живым я им не дамся. Ларс старше меня на каких-нибудь пять лет, а после пары лет плена у него вид, как у столетнего старика. К тому же Ларс из этрусков, а им африканцы дарили жизнь, думали настроить их против нас. Римлянина же — не пощадят.
Я не хочу вспоминать, что черные делают с нашими, так что мы их в плен не берем. Ни мы их, ни они — нас. Ну, да это и — к лучшему. С черномазыми хотя бы понятно — кто друг, а кто… Мерзкие грекосы…
Чуть-чуть о себе. Меня зовут Марк. Марк Юнний — глава рода Юнниев. Мы — плебс и все, что у моей семьи есть за душой — восемь с половиной югеров земли за городом, да дом на Авентинском холме. Не так уж и много, — у многих лишь по три югера, а на прокорм семьи нужно пять, но и не мало, — у нас батраки. Никаких рабов, разумеется.
Мои предки были солдатами. Простыми наемными солдатами и поездили по миру. Говорят, много лет назад один из них служил вот в этих, проклятых богами, краях. Интересно, что здесь было тогда? Я даже вздохнул:
— Дорого бы я дал за то, чтобы знать, что это было за здание.
Я ничего не имел в виду, но буквально через пару минут снизу раздалась ругань и крики, а мой друг и советчик Ларс закричал:
— Пошевеливайся, греческий смерд, великий центурион изъявил желание тебя видеть.
Мои солдаты приволокли и швырнули к моим ногам моего переводчика. В день, когда мы взяли город, нашей Авентинской когорте за особую храбрость дозволили разграбить всю эту часть. Ну и — ребята под горячую руку перебили немало возможных рабов, а вот этого — пощадили. Он бежал по улице, прихрамывая на обе ноги с корявой нелепой клюкой и огромным мешком. Ребята решили, что у него в мешке золото и решили отнять.
Когда старикан стал драться клюкой, ребята чуть животики не надорвали со смеху. Он их так насмешил, что они с ним забавлялись, как кошки с мышью, пока один из них, подкалывая старикана кончиком боевого меча, не зацепил мешка, а тот — разорвался. Из дыры посыпались свитки книг и ребята так разозлились, что чуть не убили старого придурка. Они даже в сердцах размотали пару свитков — думали, что может внутри были денежки, ну, а потом решили привести старикана ко мне: в нашей сотне я один умею читать и писать и они решили, что в свитках могут быть какие-нибудь забавные штуки про зарытые где-то сокровища, или что-нибудь занимательное: про ведьм там, или греческих шлюх.
К сожалению, свитки оказались на греческом, а я не знаю их птичьего языка. Поэтому, раз город мы уже взяли, я приказал сохранить придурку жизнь: для тяжелых работ он был уже слишком стар, но мог повеселить нас за время осады. К тому же греки известные шутники, да проказники — в ближнем бою у них душа в пятках, но пока дело не доходит до кулаков, они — великие выдумщики. Только поэтому мы до сих пор и не поймали этого Архимеда. А старикашка знал нашу речь и за эти месяцы немало нас позабавил.
Поэтому когда старикан протер глаза (ребята выдернули его из постели), я спросил:
— Что здесь было раньше?
— Театр, ваша милость.
Ребята загоготали, а я нахмурился и сказал:
— Бесстыдный вы народ, греки. Небось бегали здесь нагишом со вторым привязанным членом да размалеванной рожей и потешали толпу. Видал я ваши комедии, — это мерзость. Когда мы возьмем вашу драную Грецию, клянусь Либером, мы запретим все так называемые вами — театры.
Старикан огляделся вокруг, будто видел все это в первый раз, отпихнул руки моих людей и подошел к обгорелой стене разбитого здания, погладил ее и тихонечко отвечал:
— Ты не видел настоящего искусства, варвар. Ты привык к пошлым комедиям и простым фарсам, коими вас потешают на ваших же Сатурналиях. Здесь же когда-то шел Софокл, да Эсхил… Когда-то Сиракузы были Столицей Западной Эйкумены, а это называлось театром Диониса. В честь Дионисия. Дионисия Старшего… Самого великого, кровожадного и ужаснейшего из наших царей! Он был такой же вот варвар, как и все вы…
Мои ребята обиделись, Ларс даже ударил грекоса по лицу:
— Ты посмел звать нас — варварами?! Ты говори да думай, что говоришь!
Грек испуганно оглянулся на меня и промямлил:
— Я хотел сказать, что вы — римляне — не понимаете подлинного искусства. Вы же не знаете наших богов и героев, чтоб…
Тут мои ребята покатились со смеху:
— Во сказал! Это у грекосов-то — герои?! Да у них целые армии разбегаются при одном виде наших орлов. Все греки скоро склонятся перед мощью римских когорт, стало быть, наши боги сильней ваших! Чего его слушать, тоже придумал — трагедии про каких-то там греков, — то ли дело история про дочку зеленщика иль палатинскую вдовушку!
Ребята так разгорячились, что чуть не порвали жалкого ублюдка на части. И не буду же я ссориться со своими людьми из-за какого-то старикашки. Поэтому я откашлялся и приказал:
— На колени, мерзкая сволочь. Говори: «Я — греческая гнида, прошу прощения у благородных граждан Великого Рима за то, что оскорбил их по скудоумию своему. Прошу прощенья за то, что небеса еще терпят наш подлую, мерзкую расу изменников и молю римских солдат о пощаде. Ибо в отличие от них, я больше всего на свете ценю мою продажную шкуру!» Говори, пока жив!
Грек обернулся, обвел глазами моих людей, потом его старческое личико сморщилось и стало похоже на печеное яблочко. Губы его затряслись, и старикашка заплакал. Затем он встал на колени и просил у всех нас прощения.
