Суровы и торжественны и его проповеди, какими бы простыми они ни казались. Суровы и торжественны, но ни в коем случае не высокопарны. Его величие — величие того, кому дано быть проповедником Вечного Глагола, воспламеняющий, порой даже яростный, а порой — размягченный, он даже готов прослезиться и всегда вызывает волнение. Его поучения всегда вдохновенны, а его красноречие убедительно, ибо он живет так, как призывает жить других, и его слово даже в малости не расходится с делом.
Суровы и торжественны его поучения. Жестоки и беспощадны его слова о грехе, о смерти, о Страшном суде, о преисподней: тогда гремит его голос, сжимаются кулаки, глаза как бы от испуга вылезают из орбит, и все его тело содрогается, что наводит ужас на прихожан, — и никогда он не приводит повторно поучительные случаи, примеры, доводы, что могли бы умалить впечатление.
Едва прибыв в это селение, он задался целью построить большое здание, которое могло бы служить и больницей, и домом для духовных упражнений. В Мойауа он уже пытался предпринять нечто подобное. Здесь ему повезло больше, и спустя три месяца после принятия прихода он смог уложить первый камень, и поскольку на строительстве работали все жители селения — сотни людей: мужчин и женщин, стариков и детей, с ревностным усердием, умело подогреваемым, — то к окончанию поста тысяча восемьсот девяностого года был воздвигнут фундамент здания, а на следующий год, хотя здание еще не было достроено, прихожане в нем предавались молитвам и покаянию, а в воскресенье Доброго пастыря был принят первый больной.
Дом был полностью выстроен всего за три года. Выстроен по проекту, разработанному самим священником. Здание получилось величественным, обширным, внушительным, и вместе с тем в нем отразился и характер селения, и характер приходского священника; расположен Дом на холме, к южному склону которого примыкает селение, а напротив, на другом холме, находится кладбище; со всех четырех сторон дом окружен стенами но триста вар[14] в длину, восьми — в высоту и по одной варе в толщину; на улицу нет окон; карнизы, углы, контра-форсы и двери отделаны тесаным камнем; так же отделана и часовня святого Христа в центре здания, выстроенная в форме греческого креста. Налево — двери больницы, а направо — двери в Дом покаяния, обе двери широкие, увенчаны крестами огромных размеров; при больнице два патио и столько же при Доме покаяния, в каждом из них — в середине — колодцы с каменными закраинами; в глубине левого крыла — отделение для монашек, небольшая молельня и кухня; помещения больницы хорошо освещены, тогда как помещения Дома покаяния мрачны, связаны между собой тесными и гулкими переходами, на стенах повсюду душеспасительные изречения; в глубине правого крыла расположена трапезная для кающихся, очень просторная, здесь висит большое распятие, установлен амвон, в центре потолка — слуховое окошко; полы из кирпича, а в помещениях, отведенных для спален, на полу выложены кресты размером с человеческую фигуру, чтобы напоминать ночующим там христианам о могилах на кладбище.
Двери Дома покаяния открываются только по вечерам, когда начинаются духовные упражнения, и по утрам, когда они завершаются; при входе кающиеся видят гробницу с четырьмя свечами, над пей черный крест и желтый череп, а при выходе расположен алтарь Доброго пастыря, покрытый цветами, и статуя господа, распростершего руки в благословении.
Духовные упражнения продолжаются неделю, от воскресенья до субботы, но для отроков мужского пола они начинаются в «пепельную среду», а заканчиваются в ближайшее воскресенье, первое в посту. Тем вечером открываются двери для Дщерей Марии, на следующую неделю — для женщин, затем — для мужчин старше шестнадцати лет, которые еще не вступили в брак, наконец, для женатых — для них покаяние кончается в страстное воскресенье.
Прихожане могут приносить с собой из дома циновку, простыню, покрывало и подушку; но лишь в крайних случаях, отнюдь при этом но выделяя кого бы то ни было, том более по признаку его имущественного и общественного положения, позволяется взять с собой матрас, получать пищу сверх положенного или поддерживать между собой, а также с внешним миром какую-либо связь. Наистрожайшее молчание — первое требование дома; молчание, прерываемое лишь в час завтрака, утром, когда заканчивается бдение и принимается пища, которой члены семей угощают кающихся. Многие, богатые и бедные, предпочитают спать шесть ночей прямо на полу, на черных крестах. Многие раскаявшиеся отказываются разговаривать даже во время последнего завтрака и отдают другим еду, полученную из дома.
Кроме поста, устраиваются три или четыре недели покаяний для различных благочестивых братств и сообществ, просящих об этом. Из селений округи приходят сотни кающихся; в некоторые годы приток настолько большой, что невозможно приютить всех желающих, приходится назначать новые педели покаяний.
Заключительным актом покаяния для взрослых мужчин служит клятва воздержания, когда, положив правую руку на Евангелие, обязуются по крайней мере год не прикасаться даже к рюмке вина.
В этот полдень двадцать первого марта сеньор священник Мартинес ликовал. Всю прошедшую неделю он посвятил тому, чтобы наставить на путь истинный нескольких нерадивых, под разными предлогами уклонявшихся от покаянных молитв, которые должны начаться сегодня. Дону Амбросио Пересу не на кого было оставить лавку, дон Иносенсио Родригес только что вернулся в селение, и ему нужно было приложить все силы, чтобы наладить хозяйство, Панчо Лопесу не давали покоя его дочки, за которыми увивались некие юнцы; он их не мог видеть без отвращения, и здесь нужен был глаз да глаз, — они не преминут воспользоваться любой его оплошностью и обольстят невинных девочек… et sic de coeteris[15]. Однако не эта победа доставила особую радость сеньору священнику: слабые духом, привязанные к хозяйству и земле, эти люди в конце концов были всего лишь овцами его стада, и в помыслах их не таилось ничего дурного; но он добился того, что на покаяние придут… нет, это просто чудо… дон Роман Капистран, политический начальник; дон Рефухио Диас, фельдшер и аптекарь; дон Паскуаль де Перес-и-Леон, стряпчий, — все трое известные либералы; в селении одни именуют их еретиками; другие — проклятыми масонами; первый — кровопийца, второй — колдун, третий — вор, вот как говорят о них в селении.
— Да благословен будь господь! — Священник не находит иных слов, чтобы выразить свои чувства. — Я не разделял ваших сомнений, падре, да и посмотрите на меня, разве похож я на маловера, — говорит священник пресвитеру Абундио Рейесу.
— А вот я грешен, чересчур доверчив, но в этом случае, как святой Фома, полагаю: надо сперва увидеть, а после поверить.
— Забываете вы о божественном милосердии и о путях благодати божьей.
— Все это хорошо, но я все-таки не верю, ибо знаю этих сеньоров куда лучше, чем собственные пять пальцев, и мне ведомо их коварство. Сколько времени я потратил, разыскивая их повсюду? Сколько жалоб Священной митре[16] пришлось мне на них писать? Не проходит дня, чтобы сии богобоязненные сеньоры не пустили очередную сплетню. А уж их легкомысленные россказни и анекдоты — нет, с ними держи ухо востро.
— Но наши старания принесли плоды.
— Дай бог, дай бог, но это такие петухи, что нелегко их ощипать. Особенно дон Паскуаль. Да и дон Роман, разве он уважает людей?
— Посмотрим. Во всяком случае, мы договорились, что они явятся до наступления ночи. Ясно, не очень мне по душе, — на это, правда, пришлось согласиться, — что они покинут дом, если возникнет такая надобность, но нельзя не умягчить дорогу заблудшим овцам. Теперь ваш черед — мало ли какие затруднения могут обнаружиться в последнюю минуту. Придется уж вам пойти на любые уловки, дабы их преодолеть.
— Я не буду отходить от них — ни на шаг. А поскольку остальные двое выставили условие, что поступят, как того захочет дон Роман, то нынче же пойду ужинать и дону Роману; ему придется пригласить друзей к себе, лукавцы постараются изобрести новые предлоги, но донья Сенобия мне поможет.
— Идите с богом, падре, и не забудьте: вера и горы сдвигает с места.
— Надеюсь вдвинуть их в Дом покаяния.
Не иначе как самим небом был предназначен для этого селения призраков и для этого сурового священника прибывший сюда лет восемь назад падре Рейес, посланный Священной митрой. В семинарии Абундио заслужил славу ужасного человека: да, конечно, он был просто незаменим, когда семинаристы соревновались в ловкости и проказах, а тем более когда устраивались празднества или студенческие пирушки под пение «Gaudeamus»[17], экскурсии, концерты; он импровизировал речи на любую тему и по любому поводу, декламировал, пел, любую беседу мог направить в нужное русло; без него однокашники вряд ли способны были сообразить, как, скажем, поздравить ректора в день его ангела, выпросить у высшего начальства кое-какие милости, придумать очередную забаву, раздобыть сигареты и сласти, в мгновение ока изобрести доводы в оправдание какого-нибудь проступка, сложить шуточную песенку, подготовиться к экзаменам так, чтоб ни на одном не срезаться, облегчить строгости семинарских правил и разбавить добрым расположением духа мрачную рутину жизни под монастырскими сводами. Ко всему, в чем заметна была рука Рейеса, семинарские власти относились с сугубой осмотрительностью, опасаясь с его стороны еще худшей выходки или, напротив, чрезмернейшего — до абсурда — благопочитания. И его подвергли чрезвычайно строгим испытаниям, прежде чем посвятить в сан; посвящение в сап пресвитера отложили на целый год — из-за боязни, что склонен он к либеральному свободомыслию и мирским удовольствиям, однако, с другой стороны, возлагались надежды на его умение обходиться с людьми и его прирожденные организаторские способности. Наставникам хотелось бы видеть его более кротким, более серьезным, обуздать его беспокойный и дерзкий нрав.
