Сначала молодой пан услышал душераздирающий вопль. Он поднял голову — и увидел, как Жибинтей, пораженный сразу десятком стрел в голову и горло, выронил саблю и вывалился из седла. Тотчас на землю упало еще несколько воинов их отряда. Но двум-трем все же удалось проскочить. Те, кому повезло, вступили в схватку. Зазвенел металл — и вот на землю повалились татары, застонали...
Почувствовав, что можно спастись, пан Юрий направил лошадь туда, где дрались его товарищи. Ему захотелось помочь им и отомстить за тех, кто уже лежал на земле. Но бедняге не пришлось поучаствовать в сражении... Неожиданно тело и шею его оплела толстая веревка. Мальчик ударил по ней сабелькой и перерубил. Но сейчас же другая веревка оплела ему руки. Сабелька выпала и плюхнулась в воду. За ней последовал шлем...
Понимая, что сейчас вывалится из седла, паныч вобрал в грудь воздуха и что было сил закричал:
— Прокша! Где ты? Ко мне!
И тотчас где-то рядом он услышал знакомый низкий голос. Верный гайдук, хрипя от напряжения, ответил:
— Иду, паныч!
Пан Юрий оглянулся — и увидел толпу воинов, наседающих на гайдука. Булава Прокши крутилась, словно мельничное крыло. Всякий раз, когда она опускалась на голову или плечо кого-то из татар, раздавались ужасные крики... Но доставалось и Прокше. Молодой пан заметил, что серая рубаха несчастного слуги стала черной от крови. В груди Прокши застряла стрела с розовым оперением, а правая рука повисла, как плеть. И тем не менее верный гайдук не сдавался. Он держал булаву в левой, неудобной для себя руке и продолжал наносить свои ужасные удары по головам и телам татарских всадников... Его остановил удар саблей сзади по голове. Из висков и ушей гайдука хлынула кровь. Прокша удержался в седле. Но уже в следующее мгновение душа оставила его: гайдук грузно повалился на сторону, придавил собой и своей лошадью добрый десяток врагов...
Как только он упал, мальчик понял, что спасения ждать не от кого. Поэтому оставил свои попытки выпутаться из клубка веревок. Силы покинули его, а в глазах потемнело. Паныч судорожно потянулся, привстал на стременах и наконец повалился на землю...
Глава 9. Тревога пана Скарги
Вершина Перун-горы была хорошо заметна из замка. Люди ожидали, что там появится Жибинтей и его отряд. Каков же был их ужас, когда они увидели на ней татарских всадников... Последние предстали перед ними, как духи зла. Осажденные повалились на колени, прося у Бога заступиться за дружинников. С башни смельчакам стали подавать сигналы к отступлению. Но было уже поздно — дружинники вступили в схватку.
Замковые не видели того, что происходило у брода. Зато слышали крики и лязг металла. Пан Петр распорядился выслать отряд в помощь оказавшимся в беде. Отряд возглавил сотник... Но воины вернулись уже через несколько минут.
— Ваша милость, дорогу на Сморгонь запрудили татарские всадники, — доложил пан Богинец старосте. — Прорваться нет никакой возможности.
— Но я приказываю! — впервые в жизни сорвался староста. Голос вдруг изменил ему. — Там наши люди, — с трудом добавил он. — Они в опасности!
— Невозможно, — желая показать, что не намерен выполнять безумное указание, сухо ответил сотник. — Татары уже на площади! Если мы сейчас же не закроем ворота, они ворвутся в замок!
«Там мой сын!» — хотел крикнуть пан Петр. Его неожиданно охватил страх: бедняга представил себе, что происходит в эти минуты у брода.
— Коня! — прохрипел он. — Я сам!..
— Ваша милость, опомнитесь!
— Коня! Живо! — повторил пан Петр.
В одно мгновение несчастный позабыл о подданных, о клятве королю, о собственной безопасности. В сознании его, как удары колокола, теперь звучало единственное: «Там мой сын! Сын! Сын!» Он боялся даже подумать, что мальчик может быть зарублен или пленен...
В седло поданной лошади он влез сам. И, как был, в кунтуше, без сабли, немедля поскакал из замка в сторону площади. Сотник, дав знать, чтобы дружинники следовали за ним, устремился за своим господином.
Но на этот раз им пришлось вернуться еще скорее. Большой отряд преградил им дорогу на Сморгонской улице. Дружинники услышали, как староста закричал. Только теперь бедняга понял, в какую беду может вовлечь своих! Сердце несчастного продолжало рваться к броду — но разум уже требовал вернуться. Пан Петр отчаянно дергал за уздечку, заставляя лошадь кружить на месте. И наконец поскакал к замку...
Вернувшись, он сейчас же поднялся в зал заседаний. Там уже собрались члены совета. Ворота замка были закрыты, а по запрудившему площадь отряду конных выстрелили из пушки...
В зале сыпали советами.
— Надо немедля атаковать!
— Предлагаю направить к Мустафе парламентеров!..
В инициативе членов совета угадывалась беспомощность. Было очевидно, что исправить случившееся невозможно...
Ксендз Лаврентий, понимая состояние пана Петра, попросил его уповать на милосердие Божье.
— Такое безгрешное дитя не может и не должно погибнуть, — сказал он. — Паныч жив!
Со словами сочувствия к старосте обратился и первый наместник — пан Каспар Кунцевич. Этот сказал:
— Ваша милость, у вас горе. Мы сочувствуем вам. Вместе с тем мы смотрим на вас как на достойнейшего. Не падайте духом! Не молчите и не уходите в себя! На вас смотрят сотни людей! Они верят в вас, в вашу силу, в вашу волю и разум! Будьте мужественны!
Сотник говорил о своем:
— Часть людей выведем каналом, а часть — через ворота. Заманим варваров — и ударим с двух сторон!
Сотника поддерживал Куба...
Зато на этот раз помалкивал пан Рыбский. Он щурил глаза и раздувал горевшие багровым румянцем щеки. У него тоже был сын. Перед тем как на город напали татары, он уехал с товаром в Гольшаны. С тех пор отец не слышал о нем. Бедняга прекрасно понимал состояние пана Петра. Ему было ясно, что до тех пор, пока староста не обнимет сына, к нему не вернутся способности дипломата и распорядителя.
Евреи Фейба и Матус выразили сочувствие его милости, пообещали, что члены их общины будут молить Бога, чтобы тот вернул пана Юрия.
Начавшись так бурно, совет закончился гробовой тишиной. Все высказались, но договориться до чего-то конкретного так и не смогли. Вероятно, каждый пришел к мнению, что течение событий само выберет направление действиям. Оставалось одно: ждать.
После заседания пан Петр пошел к дочери.
Панна Ирия, наслушавшись ужасных предположений, встретила отца вопросом:
— Папенька, когда вернется братик?
Пан Петр взял ее за руки, опустил на ее тоненькие белые ладони свою гривастую голову и вместо того, чтобы ответить, заплакал.
— Папенька, неужели Юрок умер?.. Сделайте милость, скажите правду!
— Не знаю, моя девочка, не знаю, — ответил несчастный. Он привлек к себе дочь и стал нежно целовать ее в висок и лоб.
— Он не мог погибнуть, — стала рассуждать панночка. — Ведь он такой ловкий! Я сама видела, как прошлой осенью он на полном скаку разрубил вилок капусты на две точнехонькие половинки!.. — вспомнив этот случай, панна Ирия тоже заплакала. Мысль ее обратилась к печальному происшествию. — На нем была немецкая кольчуга, — сквозь слезы проговорила она. И тут же сделала достойный ее наивности вывод: — Поэтому его не могли убить!
— Будем уповать на милость Божью, — повторил слова ксендза измученный отец. — Быть может, твой братик вернется уже сегодня. Кто знает, может быть, сейчас он где-то прячется, дожидается темноты...
— Ну конечно! Мустафа не посмеет его убить! Ведь он знает, чей это сын!
Эта мысль ребенка неожиданно вселила в сердце пана Петра настоящую надежду. Несчастный только сейчас понял, что Мустафа действительно не сделает мальчику ничего дурного. Зачем ему убивать такого знатного пленника? Он обязательно предложит за него выкуп!.. К тому же он знал, что татары не причиняют вреда молодым пленникам. Ведь на южных базарах за молодых можно получить хорошие деньги... Мысль об этом буквально окрылила старика. Обретя надежду, пан Петр перекрестился, а потом перекрестил и поцеловал дочь...
В эту ночь он не спал: все стоял на коленях перед образами, молился и думал о сыне. Он был убежден, что мальчик жив и что утром под стены замка явится Мустафа. Он обдумывал варианты переговоров. Если Мустафа попросит денег, он, не торгуясь, согласится выдать любую сумму. Он надеялся занять у евреев, у пана Загорнюка и пана Рыбского, если это окажется нужным.
— Я верну тебя, сынок! — говорил он, глядя на образа. — Только держись, не падай духом! Только живи!
Он смотрел на изображение Иисуса — и видел сына. Голубоглазый, курносый, сынок его будто отвечал: «Я жив, папенька. Держусь. Но хватит ли сил?.. Помоги скорей. Мне трудно!..»
Глядя на образа, пан Петр разговаривал сам с собой. А его гайдук сидел в углу и с ужасом таращил на него глаза. Несчастный был уверен, что его милость тронулся умом...
