Но битвы не получилось. Едва пан Гулыга и Донат съехались, конь поляка споткнулся, пан Гулыга невольно взмахнул руками, открылся, и Донат нанес ему смертельный удар.
– Прости, учитель! Я хотел честного боя, но ты сам учил меня быть быстрым.
Учитель лежал у ног Донатова коня и уже не мог восхититься ученостью ученика. Донат поднял глаза на очередного противника, но тот был уже далеко. Донат вспомнил о Сиволапыче. Поискал по полю глазами. Никого.
И тут он вдруг понял, что надо спешить в город. Об этой жестокой победе никто не должен знать. Никто. Никто о том, что он, Донат, спас русскому царю не только двадцать тысяч, но, возможно, и мир со шведской королевой. Никто о том, что он, молодой стрелец, один сразил четверых. Уничтожил тайного соглядатая… Ведь если об этом станет известно, пытка будет грозить не только ему, но и Пани, а то и топор палача.
На где же Сиволапыч?
Донат поскакал к городу. Здесь у стены, у Варлаамовских ворот, стоял конь Сиволапыча. Сам он лежал, уткнувшись лицом в гриву, а в его мертвых руках два мертвых поляка. Донат проехал мимо.
Пани, увидев его, бросилась на колени перед иконой Девы Марии.
Наутро весь город говорил о таинственной битве, которая произошла у Варлаамовских ворот.
Торжественно хоронили Сиволапыча.
Гаврила Демидов приказал удвоить посты у ворот и начать следствие по этому темному и странному делу. И может, был бы сыск удачным, но всех отвлек приезд в город царских гонцов, князя Федора Федоровича Волконского и дьяка Дохтурова.
Вместо воеводы гонцы предстали пред всегородними старостами Гаврилой Демидовым и Михаилом Мошницыным. Старосты в тот час разговоры вели со стрелецкими головами. Уговаривали не отстраняться от дела, собрать стрельцов в приказы и навести среди них порядок. Хованский близко, нужно быть начеку, а тут вон ляхи вырезали охрану, и городские ворота целую ночь были настежь.
В ответ стрелецкие головы напомнили старостам, что стрельцам не уплачено жалованье.
Тогда Гаврила показал им груду всякого добра и мешочки с деньгами:
– Это мы взяли в доме изменника Федьки Емельянова. Стрельцы сегодня же получат жалованье.
Голова Стрелецкого приказа Бухвостов без особого умысла, по одной только привычке – никогда стрельцам в сроки и полностью жалованья не плачивали, – стал возражать Гавриле:
– Не надо стрельцам платить. Платой их только разбалуешь. Начнут требовать то, чего дать им не сможем.
Тут как раз и явились царские гонцы.
Старосты проверили их подорожные грамоты. Поставили на опустевший двор Федора Емельянова. И по Пскову сразу покатились две новости.
– Изменник стал на изменничьем дворе! – так говорили о князе Волконском.
– Голова один есть хочет! Больно умен, а потому – убить его мало – так говорили о голове Стрелецкого приказа Бухвостове, который в свое время посадил Доната в яму, чтобы спасти от шведского суда.
Князь Волконский переоделся с дороги, приготовил царскую грамоту и стал ждать, когда за ним придут просить начать суд и сыск. Но никто не приходил.
«Где же воевода?» – в бешенстве метался из угла в угол князь Волконский. Ответить никто ему не мог. Пошел вниз к стрельцам. Стрельцы весело болтали меж собой, не обращая внимания на князя.
– Ребята, надо спешить за жалованьем! А то прозеваем!
– Спасибо Гавриле! Вот что значит свой человек городом правит.
– А Бухвостов каков! Скотина был, скотиной и подохнет.
– Где ваш воевода? – гаркнул князь, потеряв терпение.
– А откуда мы знаем? – Стрелец и не глянул на князя.
У Федора Федоровича кровь в жилах закипела. Схватил наглеца за бороду, книзу потянул, чтоб в ноги упал.
– Холоп! Я спрашиваю тебя, где воевода?
Стрелец ухнул, как филин, от боли, развернулся и без лишних слов заехал кулаком в его княжеский лик.
Волконский отпрянул в глубь сенец, побежал наверх. Он готов был спалить город, перевешать на стенах всех его стрельцов, всю чернь, всех дворян – какую волю червям земным дали!
Дьяк Дохтуров подошел к Волконскому, бледный, губы дрожат:
– Князь, стрельцы ушли. Мы наедине с толпой, которая называет нас изменниками. Нужно немедленно ехать в Троицкий собор, под защиту архиепископа Макария.
Плетью разгоняя толпу, прорвался князь со своими людьми в Троицкий собор. Кинулся целовать образа. Но толпа ввалилась в церковь, схватила царева слугу и потащила, избивая, на площадь.
Поставили на дщан.
– С чем ты во Псков прислан? – спросил князя Томила Слепой.
– С чем прислан, то и стану делать! – Князь перед чернью не дрогнул.
Томила Слепой зауважал князя. А тот достал грамоту царя и, не глядя на подьячего, властной рукой передал ему:
– Прочитай!
Толпа утихомирилась на мгновение.
Томила Слепой начал читать.
– «От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси в нашу вотчину во Псков всегородним старостам и стрельцам, и казакам, и посадским, и всяким жилецким людям!»
Затаили псковичи дыхание: а ведь, глядишь, с милостью прибыл князь. Каково тогда? Вить побили.
– «В нынешнем, – продолжал Томила, – во 158-ом[16] году, марта в 23-й день, посланы к вам во Псков окольничий князь Федор Федорович Волконский да дьяк Герасим Дохтуров для сыскного дела».
И не слышно уже было, что читал Томила, – шумели псковичи. Но как дошел он до места самого страшного, умолкли, будто умерли.
– «Двух человек казнить смертью! – в тишине той тишайшей читал площадный подьячий. – А четырех человек за городом повесить по дорогам… А остальных воров по сыску, сколько человек доведется, велети в торговые дни бити кнутом нещадно и посадить в тюрьму!»
И, бросив грамоту на дщан, не дочитав, Томила наступил на нее ногой и сказал князю:
– Государь прислал тебя казнить нас! Но мы-то здесь скорее казним тех, кто против нас послан!
Кинулись псковичи к Волконскому с топорами, но всех опередил Гаврила Демидов. Выпало на его долю оберегать своих же палачей. Потому кому же, как не ему, первому из первых, обещала Москва высокое место на помосте перед палачом или на виселице на одной из псковских дорог!
Волконского и Дохтурова под сильной охраной отправили на двор Емельянова.
Не успел Гаврила утихомирить одну толпу, явилась другая. Прошка Коза со своими стрельцами притащил на площадь полуживого Бухвостова.
– Авось за него не станешь заступаться, – сказали стрельцы Гавриле, – из-за него с государем ссоры не будет. С нас он шкуры драл, нашей боли не ведая. Пускай теперь узнает, каково нам было.
Опустил Гаврила голову, а потом поклонился людям до земли:
– Освободите меня от клятвы, какую дал я под сполошным колоколом.
– Это чем же мы тебе не любы, коли ты от нас отрекаешься? – спросил Прошка Коза с угрозой.
– Не вы мне – я вам. Не выдам я с головою Бухвостова, хоть и виновен он перед вами.
– Говори! – приказал народ.
– Как перед Богом, перед вами, псковичи! Страшусь я скорого суда. Поднимется раз на человека рука, поднимется и в другой раз. Жестокость поражает, как чума. Давайте возьмем с Бухвостова клятву, что он будет верой и правдой служить городу. Коли не даст он такой клятвы, возьмите его.
– Клянусь! – заорал Бухвостов на всю площадь. – На любую черную работу пойду – не лишайте живота моего!
– Больно скор на клятву! – Недобрая усмешка искривила лицо Прошки Козы.
На дщан поднялся поп Яков, поднял крест:
– Целуй!
Бухвостов бросился к ступеням, споткнулся, на четвереньках полез на помост, еще не разогнувшись, потянулся к спасительному кресту губами.
– Тьфу ты! – сплюнул на всю площадь Прошка Коза.
Донат освобождает пленниц
В тот шумный день Донат не кричал с крикунами. Донат был занят делом. Готовился в одиночку напасть на тюрьму.
Тяжелые времена наступили для него. Самые близкие люди, мать и сестры, безвинно очутились в каменном мешке.
Когда начался шум, когда толпа гонялась за Волконским, впряг Донат лошадку Пани в повозку и поехал к тюрьме. Привязал накрепко лошадь у коновязи. Прошел в ворота мимо стрельца, небрежно бросив ему:
– По приказу старосты Гаврилы Демидова, к смотрителю.
К удивлению Доната, стрелец пропустил.
Тюрьма была пуста. Кроме семьи Федора Емельянова, все сидельцы были отпущены на свободу. Потом и охрану разогнали. Подьячий, узнав, что десятнику нужен смотритель и что послан он Гаврилой-старостой, бумаг не спросил, а сказал:
– Ступай в правое крыло. Смотритель повел к сидельцам мать Гаврилы.
«Зачем пожаловала старуха? – удивился Донат. – Не помешала бы!»
Мать Гаврилы Пелагея в тюрьму явилась сама. Как узнала, что сын ее приказал посадить вод замок женщин, так и кинулась на него наседкою:
– С бабами связался, бесстыдник! Упустили Федьку, а на бабах зло срываете! И как глаза ваши бесстыжьи на белый свет глядят? Бабы-то, они кто? Они детей вам, злодеям, рожают. А вы их под замок?!
